Ничтожество

       Иногда хочется напиться. Заскочить в самый гнусный из всех баров Питера и пить там всю ночь. Но я не пойду. Я струшу. Если бы у меня был кто-то, с кем можно было бы выпить, я бы пошла в бар и напилась. Но пить не с кем. Пить не с кем.        Стэфан бы со мной не стал пить. Ему было бы неловко, это уж точно. Да и мне, пожалуй, тоже. Поэтому я до сих пор с ним никуда не ходила, хотя мы много раз собирались. Бывает, хочется его в парк позвать, а все как-то не получается. Как-то не получается.       А в парке здорово. Нет, правда. Вот бывают парки с узкими улочками, забором, зеваками и душными невидимыми стенами, пропитанными суетой города. С орущими детьми и низким небом. Но этот парк был не такой, клянусь вам! Вот длинные широкие улицы, по бокам которых стоят громадные величавые дубы с густыми кронами и извилистыми стволами. Просто крышу сносит, когда смотришь на них! А вокруг никого, будто парк этот совсем заброшен. Или как будто случилась какая-то очень тяжелая катастрофа, в ходе которой погибли все, кто раньше ходил сюда. Когда неторопливо идешь по широким улицам, поражаешься простору вокруг себя. Будто бы этот парк бесконечен. Я бы здесь гуляла и гуляла бы, честное слово!        Но Стэфану вряд ли бы понравилось это место. Он больше любит шумные улицы и здания, возвышающиеся над такими же дураками, что, разинув рты, смотрят наверх, стремясь жадно поймать ртом глоток воздуха. Стэфану было бы скучно гулять по парку, он посмотрел бы на меня растерянно и вздохнул:  — Отвратительное место. Я бы возмутилась ему в ответ, отшутилась бы и сделала вид, что не забыла. Но я не забыла. Я не забыла.        Я шла по подворотне и думала о Стэфане, громкоговорителе и парке. Поправила свой гнусный рюкзак, лямки которого постоянно спадали с меня, и посмотрела чуть вправо. Я всегда боюсь, что у меня что-то украдут, откроют маленький кармашек и вытащат что-нибудь, даже если там ничего ценного. Только паршивые старые ключи от моей паршивой старой двери. Но кому нужны ключи от чужой паршивой старой квартиры?        Мне вдруг стало совсем тошно от жизни. Настроение совсем испортилось, да еще и заметно холодало, но домой все также не хотелось. Мысль о самоубийстве уже не казалась бредовой. Я бы расшиблась в лепешку, влетела бы под машину, прямиком под колеса, ей-богу! Но что-то держало меня. Наверное, было грустно думать, что тогда некому будет проходить мимо стены с «оралом», парк опустеет. А Стэфан… Будет ли ему вообще грустно? Я вдруг представила, как он стоит напротив моей могилы, сосредоточенно читая надпись на надгробии. « Салли Колтфилд — 2000-2016». А потом, дочитав, растерянно посмотрит на небо. А потом снова на могилу, и пожмет плечами. Мне почему-то стало смешно. Что, черт возьми, я делаю здесь?        Другой бы мальчишка, например Фрай Деррик, точно грустил бы. Хотя мы были малознакомы, но он мне нравился. Умный такой, простой. Его истории про школу и оценки были забавными и даже смешными, даже когда он рассказывал о них в сотый чертов раз. Обычно, после учебы, мы расходились в разные стороны, но однажды поехали вместе. И, скажу я вам, он был лучше, чем я себе представляла. Низкорослый и светлый, он смотрелся мило рядом со мною, особенно когда мы вместе смеялись над чем-то. Он никогда не обзывался, не закатывал глаза и не считал себя кем-то важным. И в конце встречи заключил меня в объятия. Славный, славный малый.        Я помню, узнала, что он был дальтоником. Его глаза светились желтым и зеленым цветами и выглядели чертовски странно. И потрясающе. Мне тогда совсем его жалко стало и захотелось покрепче обнять, так мне его стало жаль. Славный мальчишка.       Все эти мальчишки… Мне на них редко везет. Поэтому я так много уделяю внимания действительно хорошим мальчишкам. Которые не стоят напыщенно у окошка на перемене, не рассказывают глупых историй, не травят несмешных шуток. Такие мальчишки не станут курить за гаражами, воображая себя кем-то значимым. Они не важничали, вот и все.        Вечно ходить по подворотне не удалось, и я уже подходила к дому. Пришлось зайти, подняться, подняться на 8-й этаж и войти в квартиру. Было темно и паршиво как-то. Меня даже собака встречать не выбежала. Я села на стул перед компьютерным столом, не снимая куртки. Я думала о Стэфане, громкоговорителе, парке и Фрае. Все эти мысли больно давили на мою голову, но мое настроение было уже испорчено, поэтому я не обратила на них внимания.        Позвонить, что ли, Стэфану? Да у тебя даже номера его нет, тупица. Было, к тому же, уже так поздно, что мне бы ответил, скорее, не он, а его мать. А с ней связываться у меня нет никакого желания.        Я вздохнула и стала думать о еще ком-нибудь. На ум приходили только какие-то подонки, вроде Фэнтона Терриса. Тупой, как пробка, да еще и ужасно невоспитанный. О таких, как он, я упоминала раньше, поэтому сразу попыталась выбросить его из головы.        Я решила написать Стэфану. «Как жизнь?» — я всегда у него это спрашиваю, когда у самой она не очень. Он, похоже, был вне сети, либо как всегда, не хотел отвечать. Ну и ладно. Ну и ладно. В комнате моей было темно и холодно, прямо как на улице. На кровати тихо сопела моя собака. Она даже не проснулась, когда я пришла. Сегодня что, совсем все против меня? Я всего лишь ничтожество.        Я вспомнила о своих ботинках. Я их не сняла, входя в комнату прямо в верхней одежде. Какие же они, все-таки, дурацкие. Похожи на клоунские башмаки с розовыми шнурками. Одно время, я отказывалась ходить в них, но когда стало совсем холодно, мне пришлось носить их. Первую неделю мне было ужасно стыдно, и я носила их совсем пряча эти гнусные шнурки.        Я сняла ботинки и включила свет. Собака проснулась. Света не прибавилось. Стало будто еще темнее. Света не прибавилось. Сквозняк от окна заставил меня поежиться. Динь-динь. Телефон. Стэфан написал. «Паршиво.» — Господи, как я его понимаю! Но я никогда не скажу, что у меня все плохо. Не скажу, потому что ненавижу навязываться. Как мне захотелось ему позвонить! Но я не позвоню. Не позвоню, потому что ненавижу навязываться. А еще у меня нет номера.