hitchhiking

— Нет, Кайе, это, блять, так не работает. — Да почему нет?! Это фэшн революшн, это охуеть какой последний писк моды, ты, старпер! — Разве что предсмертный писк, — не в тему крякает Ёндже, но все улыбаются. Тупые дедовские шутки этого ботаника никогда не перестанут быть смешными, ну серьёзно. А вообще, по правде, Ёндже не так далёк от истины. Зелёная Миля — исторический аптаун лаундж, где сидят крутые дяди и тёти и пьют виски под инструментальную музыку, а Кайе, блять, этот придурок, решил, что идеальный лук для подобного заведения — это джинсы с мотней, футболка с достаточно провокативным «Я знаю номер телефона твоей мамы ;)» на груди и невозможно, невообразимо отвратительные золотые цепи на шее. Они слоняются по Рандольфу в поисках дешевых шмоток для эффектного появления в баре, так как из своего — только потёртые бриджи и панамки, и все, абсолютно все нашли себе классные в меру хипстерские костюмчики (даже Бэмбэм, тем не менее, не переставший выглядеть так, словно только что сошёл с трассы). Все, кроме, сука, Кайе. — Пиджаки — сосать!!! — орёт это нечто на весь рынок, конечно же, на английском, и конечно же, на них оглядывается абсолютно каждая чикагская морда. Заметив, как к ним приближается несколько продавцов с явно нехорошими намерениями, ребята принимают единственно верное решение — делать ноги. За неимением лучшего приходится идти в бар с Кайе, одетым в джинсы с мотнёй и сраные золотые цепи. * В Зелёной Миле охуенно. Времени восемь вечера, на небольшой сцене надрывно импровизирует старый негр саксофонист, столики почти все заняты, так что им приходится впятером ютиться за столиком на двоих, и вообще — ощущение, что бар застрял в махровых пятидесятых. Бэмбэм тут же включает какой-то тупой непонятно у кого позаимствованный акцент и пытается заигрывать с официанткой — на секундочку, толстой латинкой сильно за тридцать, и та, что самое, блять, поразительное, кокетливо улыбается в ответ. Кайе порывается немедленно идти танцевать, но его не пускают даже к бару за напитками, потому что "сука, не позорь азию, я клянусь, я насыплю в твою мотню стекла этой ночью". В конце концов, Бэмбэм, конечно, сдаётся и они идут к самой сцене и выглядят, как бы это бредово не звучало, действительно эстетично. Ёндже с Иеном пытаются не разорваться между разглядыванием меню, обстановки, серьёзных дядь и тёть и пытаются притворяться такими же крутыми и расслабленными. Чжебом откидывается на спинку стула и никакими силами не может сдержать счастливой улыбки. Он действительно не ожидал, что всё может повернуться вот так. Когда они познакомились с Чжинён, Чжебому было два месяца за двадцать два, и он был придурком. Ни одной вены на руках; мозги, которые могли бы обеспечить ему тысячи долларов ежемесячно, спущены в унитаз вместе со студенческим билетом и бутылкой абсента; последний шанс наладить отношения с родителями проёбывается в первые три минуты телефонного разговора. Когда его с треском выпирают из универа, первые месяцы он буквально живёт на вписках, и единственное, что не даёт ему в конце концов просто выйти с балкона — это дурацкая мысль о том, что Чжинён наверняка будет смотреть на его искорёженный труп тем самым укоряющим взглядом, и что ему будет ужасно стыдно. Что она вообще делала на этих раздолбанных квартирах на воняющих задворках Вегаса? Чжинён — с этими её тяжёлыми чёрными волосами в неопрятном хвосте, в огромном свитере грубой вязки и трусах — принадлежала кому и чему угодно, но только не наркотусовке Чжебома и не его берложному проходному двору, матрасу на полу вместо кровати и его вязкой, мутной, безвыходной депрессии. Но она была там — она ловко вертела самокрутки, валялась в пьяном угаре вместе с чжебомовыми друзьями и хохотала над их идиотскими шутками и никогда, никогда не оставляла его одного. Она умудрялась ходить на пары, вытягивать свою стипендию и тратить её на чжебомовы дозы. А потом Чжебом ушёл. — Эй, дед! Земля на связи! — Бэмбэм, улыбаясь, машет рукой у него перед лицом, и тот с трудом промаргивается, выныривая из омута воспоминаний. — Рюмку в руки, и пошла, родная! Чжебом хмыкает и опрокидывает стопку. Столик полностью заставлен бутылками и стаканами (кто там что говорил про дороговато и исключительно эстетическое наслаждение?), Бэмбэм пожертвовал стулом в пользу коленей Кайе, и между ребятами завязался серьёзный спор на тему судьбы живой музыки в долгосрочной перспективе. — А я вам говорю, что инструментальное исполнение бессмертно и нет никакой возможности, что электронная музыка когда-то сможет его вытеснить! — восклицает Ёндже и даже стукает осторожно по краешку стола в порыве чувств. — Иен, ну скажи им, че ты молчишь?! Я же вижу по глазам, что ты со мной согласен! Иен улыбается и пожимает плечами. Кайе с Бэмбэмом взрываются хохотом. Чжебом косится на них и думает, что Чжинён наверняка обрадуется, если увидит, какие у него теперь классные друзья. То есть — когда увидит. Конечно же.