Миссия невыполнима, или Как выселить Гилберта

Расскажу-ка я вам еще один генитальный случай. Как ни странно, на этот раз не про пакости Байльшмидта, нет. Поведаю про себя, родимого. Тогда я сильно на Пруссию обозлился и... Ну, сами увидите, что там вышло. Поехали. *** Хм.... Так. Придется вернуться во времени обратно. Кажется, годика через три, после того, как Байльшидт попал ко мне в руки. Ах да, и это точно была весна. К этому времени года теплом, подснежниками и распустившимися почечками, увы, вам насладиться навряд ли удастся, зато вот лужами размером с Балтийское море, грязью по пояс и холодным ветродуем - всегда пожалуйста. А еще местная весна всегда показывает: кто, где и когда, миль пардон, срал. Снега там ни пригоршни. Ладно, это я придираюсь. Не все так плохо, наверное, но уж тот год мне запомнился именно таким, романтики в той весне было ни на грош. Тогда, выслушивая жалобные стенания Пруссии о сохранении культуры, я только отмахивался. Нужно было строить Союз Нерушимый, сами понимаете, а неметчине на новорожденной земле коммунизма уж явно места нет. Во всяком случае, я тогда так думал. Сейчас сам на себя каждый визит к Байльшмидту ругаюсь: красиво же было бы. Да и туристов бы было еще больше... Тьфу. Короче, сопутствующая мораль: дитятки мои, не доводите себя до нервного срыва, будете потом расхлебывать. Вернемся к прусским рыданиям. Если совсем коротко, то, будучи не в силах больше это выносить, я согласился на обзорную экскурсию по Калининграду с самим же Гилбертом в качестве гида. Я с самого начала подозревал, что "обзор" не задастся. И дело даже не в рытвинах на дороге, я привык. Не в немецких зданиях, которые тогда мне казались неподходящими для нового светлого будущего. Не в мерзком моросящем дожде, долбившем мне по макушке. И даже не в пакостном сквозняке, норовящем проникнуть мне под плащ в жизненно важные регионы. Дело было в самом Байльшмидте. В его ломаном русском. В его красных хитрых гляделках. В его дерганых жестах и пафосном задирании носа. Но больше всего - в его гадском, колючем, подлючем и грязном языке. Думаю, большинство меня поняло. А если не поняло, то сейчас объясню. При каждом удобном случае этот оплот фашизма трепал своим неугомонным шлепалом, так и норовя уколоть побольнее. Специально не буду на русский литературный переводить, чтобы вы полюбовались на сие красноречие в оригинале. *** - Вот, Брагинский, смотри и наслаждайтесь. Этот архитектонишес чудо - уникален Кирхе цур Святой Семейство. Какие изящный контур, какие стройный колонна... Ах, чудо, сотворенный золотые руками Фридрих Хайманн... - вещал Гилберт, картинно взмахивая рукой в сторону объекта своего восторга. - Эм... Оно все здорово, конечно... Но сама-то кирха где? - непонимающе нахмурившись и наклонив голову, поинтересовался я. Никакой кирхи там не было, только четыре полуразрушенных кирпичных стены. - Ах ja, - язвительно процедил Байльшмидт. - Это же ТЫ РАЗРУШИЛ ВСЕ К ЧЕРТОВОЙ БАБУШКА! Как я мог забыть! - проорал он, забрызгав меня слюной. Я искренне понадеялся, что она, слюна, не ядовитая и пару минут простоял на месте, прищурившись на утопавшего вперед Пруссию. Мои кирзовые сапоги, которые, предположительно, вообще не должны промокать, теперь превратились в Финский залив, а в душе творился полный и непроходимый колколкол. Со вкусом и от сердца матерясь на немецком (ну, я почти уверен, что он именно матерился), Гилберт зашагал дальше, специально зачерпывая сапогами грязь и при каждом шаге взбрыкивая, как контуженный польский пони, чтобы на меня летело это прусское гав... месиво. Ничего. Спокойно, товарищ Россия. Как там... Ваньки грязи не боятся, да? Глубоко вздохнув, я возвел очи небу и стукнулся своим многострадальным носом о белобрысую макушку Пруссии, который резко затормозил перед чем-то и величественно повел рукой. - Просвещаться, унылое кольхозе. Кёнихсбергер Дом. Я оглядел выгоревшие остатки "дома". - Ну да, конечно, и я опять плохой. Прусс отвесил издевательский поклон: - Данке шон, шайза кусок. Я немножко озадачился "куску шайза" и на всякий случай отметил у себя в голове записать русифицированную "шайзу" в свой особый блокнотик, где я собираю особо витиеватые ругательства, века эдак, чтоб не соврать, с одиннадцатого. Нет, а что? Шо вы так смотрите? Это... как его... хобби у меня такое. Между прочим, это не просто блокнот, а целый памятник культуры. Ну вот, к примеру, вот это мне так понравилось, что я аж целых два века ругался так: "Раскорячу я вас и отмужичу". Да, вы правильно значение поняли, бояре-государе. Между прочим, Гай Валерий Катулл, римский поэт, не хухры-мухры тут вам. Италия подогнал. Он хоть вроде и божий одуванчик с виду, а на деле - у-у-у... Но это уже совсем другая история. Или вот, вообще моя гордость. Исконно русское! Двенадцатый век, древнейший образец. Один мужик попросил передать другому: тот денег торговцу был должен. "Якове брате, е*и лежа, ебехото, аесово". Как переводится? Ну, что-то вроде "не вы*бывайся, братюнь". Каково, а? Я в восторге, да. Еще вот это нравится... Сейчас, погодите. Во: "Яйцекладущий замороженный трухлявый пень". Это из забугорного, как бы даже не альфредовского, но экспрессия-то какая, экспрессия! Ну, и последнее, чтоб из разных эпох. После того, как пара ребят Толкиена перевела на наш родной, я просто расплылся от одного. Кто "Сильмариллион" читал, дитятки, помните принцессу такую эльфийскую - Идриль Келебриндель? Так я до двухтысячного года каждый раз, когда по коридору шел и пальцем об тумбочку стукался, орал на весь дом: "ИДРИЛЬ ТВОЮ КЕЛЕБРИНДЕЛЬ!". Литва как-то услышал, в обморок упал, бедный. Я довольный остался: мелочь, а приятно. Все-все-все, не судите, господа хорошие. Обратно к вашему бесценному пруссу, обратно. Знаю же, что половина вас уже глаза позакатывала. *** И вот, после того гилбертского поклона я уже потянулся за пазуху за краником: - Надо убрать этот недострой, - и кивнул на "Кёнигхсбергер дом". Байльшмидт беспокойно зашевелился и замахал руками у меня перед лицом: - Ты што? Ты што это удумать? Это же собор! Да туда... Туда даже твой мужичина приезжать пара век назад! Как его... Кар... Кар... - Вороне как-то бог послал кусочек сыра... - продекламировал я и размахнулся краном. - Карамзин! - завопил Пруссия и пригнулся, накрыв макушку руками. Я задумался. - Ну и что? Гитлер у тебя там тоже был. - А-а-а! Ну Брагински!!! - взвыл Пруссия, - там быть похоронить наш феликий Иммануель Кант!.. Не сметь осквернять могила великий! Поразившись, я аж краник спрятал. - Да ты что? Иммануил Кант, говоришь? Тот поспешно закивал. - Ну, тогда не будем рушить, - великодушно махнул рукой я. Естественно, еще чего: меня же тогда руководство придушит. Родоначальник философии рабочего класса же. Маркс с Энгельсом, вестимо, от него свою линию гнут. Ну, не только от него, конечно, но... В общем, слава Советскому Союзу! Гилберт исподлобья взглянул на то, как я мечтательно улыбался, вытянувшись по струнке, и ехидно заметил: - Фанатик! Очнувшись, я жутко разозлился. Щас кому-то куда-то я чем-то заколоколоколю по самые гланды. - Гр-р-р... - Ой! Идти дальше, - встрепенулся тот и быстро зашагал от меня прочь. *** Через полчаса мы подошли обратно к Родине-Отцу (я болезненно поморщился, с трудом подавляя в себе жажду крови) и оттуда направились к большому четырехэтажному зданию. Остановившись на мгновение возле него, я принялся задумчиво изучать его. - А это что такое, красноглазый? - Суд, - неохотно буркнул Байльшмидт. - Суд, говоришь... А больше на университет похоже. - W-was?.. - икнул тот, - Какой еще?.. - Государственный технический, - жизнерадостно отозвался я. Пруссия мгновенно все понял и заорал в голос: - Никаких! Никаких университет!!! Сдурел? Дрянная русская пси... Ну, в общем... договорить он не успел. Потому что с горлом, пережатым изгибом водопроводного крана, нести хрень несколько затруднительно. И вредно для здоровья. - ... - Продолжай, майн либен, - пропел я, злой, как шмель, в которого потыкали палкой любопытные детсадовцы. Байльшмидт показал пантомиму, как он застегивает себе рот, надевает замок и выбрасывает ключ. Я неохотно отпустил его и выпустил пар. - Ты помни, на кого шуршишь, пакетик, - огрызнулся я. - Давай, вперед. Что у тебя там еще? - На сегодня один больше и капут... - откашлялся тот. - Один еще и все, что ли? Пруссия кивнул, потирая горло. - Ну ладно. Только никаких вяков-бряков, а то будет тебе твой капут. Мы обошли здание и остановились, видимо, у парадного входа. Перед зданием на постаменте красовалась скульптура-фонтан, из которой в небольшой полуразрушенный бассейн били струи воды. Гилберт гордо сложил руки на груди и подбородком указал на скульптуру: - Вот! Я скептически посмотрел на него: - Что "вот"? - Это мой гордость! - заявил Байльшмидт, с любовью оглядывая скульпутуру, при этом явно испытывая глубокие патриотические чувства и проникаясь далекими воспоминаниями. - Это ж тупо быки. Передо мной и правда стояли два бронзовых быка, сцепившихся рогами. Пруссия аж поперхнулся. Его глазенки запылали адским огнем. - Ты! Сам ты бык, животное! Это зубры! Прекрасные, могучие зубры. Я проглотил "животное", великодушно приняв это за комплимент, но предупреждающе положил руку пруссу на плечо. Тот заметно присел. - При чем тут зубры, кыса? - как (?) с идиотом, ласково заговорил я. - Твой гордость - это пара зубров? - Да! Мой символ! Могучие, древние! Как сам Пруссия! Как мой великий земля! Сами понимаете, я не мог не фыркнуть. Но тот вдохновенно продолжил: - Их также называть "Прокурор и защитник", потому что стоять на переду у суд. - "На переду", - передразнил я его, - А знаешь чего... Гилберту явно не понравилась это мое "знаешь чего". - ...быкам... - Зубрам! - Ладушки, зубрам. Животным место в зоопарке! Ну, или перед зоопарком. Туда их и переставим. - БРАГИНСКИЙ, СУКА! - Байльшмидт сделал удушающе-хватательные движения руками. В пустоту, конечно. А не то висеть бы ему, зацепившись штанами, на причинном пальце у Родины-Отца. Я пакостно похихикал. Моя-я-я очередь, Пруша. Как там нынче говорят в тырнетах? Теперь я здесь верховный тролль. - Слушай, у меня вопрос, - я заметил у зубров то, за что можно было зацепиться. "Зацепиться" в прямом и переносном смысле. - Was? - Нет, нас. Я прищурился на "быков". - Зачем им такие большие яйца? Гениталии, и вправду, у "быков" были поистине королевских размеров. Ну говорил же я - Пруссия... Тот неожиданно гордо и гадко ухмыльнулся. - А, это... Брагинский, вот помнишь Родину-Отца, который тебя символизировать? - Не зли меня, убогонький, - огрызнулся я. - Помню. - А теперь посмотреть на мой символ и на яйца. Я послушно посмотрел на бронзовые шары, в очередной раз поразившись фантазии скульптора. Пруссия встал в стартовую позицию бегуна, что мне показалось ну очень подозрительным. - А теперь... Сравни размер и сделай выводы! Так быстро ни один представитель прусского народа на свете никогда не бегал. *** Проскользив по жидкой грязи мимо площади, я затормозил и злобно огляделся. Куда этот яйцетряс смылся?.. Пока я стоял и вертел головой, мимо меня прошла женщина средних лет с авоськой, полной картошки, и дружелюбно сказала: - Христос воскресе! - Воистину воскресе! - автоматически отозвался я и замер. Пасха? Сегодня - Пасха?! Как я мог забыть? Трачу тут время на этого... Я печально побрел обратно к "быкам", где, как я обнаружил, я выронил одну из перчаток. Ну вот тебе. Нельзя на Пасху злиться. Подойдя к скульптуре, я увидел, что моя перчатка лежит в банке с красной краской, оставленной кем-то из немецких рабочих, решивших хоть частично отреставрировать свое культурное наследние. Жутко обидевшись и разозлившись (перчатка была любимой, кожаной, еще с царских времен), я твердо решил отомстить фашисту. Но потом, после Пасхи. Сейчас поеду к Катюше с Наташей, куличики испечем, яйца покрасим... Стоп. Месть. Быки. Яйца. Покрасим. Ха! Я расплылся в злобной улыбке и принялся вершить свое черное дело. *** Знаете, увы, мне не посчастливилось увидеть лицо Пруссии, когда тот увидел плоды моего творчества, но кто-то говорил, что он три дня подряд плакал и матерился. По-русски. А потом принялся лично, вручную отмывать их. Ну, то есть любовно раскрашенные мною в красный цвет гипертрофированные яйца зубров. Так я стал родоначальником еще одной калининградской традиции: с тех пор каждый год студенты на Пасху красят "быкам" яйца.