Миссия невыполнима, или Как выселить Гилберта

А вообще, народ честной, я заметил, что тема фаллосов у Пруссии какая-то больная. Особенно четко заметил, когда увидел изображения прусских домов еще до крестовых походов. Просто выпал в осадок. Деревянный член на крыше, шутка ли? Зачем, спросите? Да вот, стоит, злых духов отгоняет. Это вам не "Х*Й" на заборе написать, тут все серьезно. Мы, славяне, тоже не без фаллического грешка в этом плане, сами знаете, да только крыши у нас, слава Богу, бесполые были. Культы культами, дело былое, в современном обществе-таки сейчас живем. Но это же Пруссия, через забор его шпагатом! Если сам извращения не творит, то фаллические ассоциации у него от всего, чего только возможно. Ох, что сейчас расскажу... Оно, конечно, не по хронологии, но вот вам, пока вспомнил. Вернемся, опять же, к памятникам. *** Следующее произошло в 1974. Это я хорошо запомнил: товарищу Брежневу еще тогда плохо стало. Скуксился, бедолага. Через два года с ним инсульт случился, совсем все грустно. Помню, он еще тогда на пенсию просился... Не пустили, песьи дети. А знаете, почему не пустили? Потому что, прости Господи, полудохлым старичком втихую управлять куда удобнее, чем каким-нибудь инициативным товарищем. Так, ладно, отвлекся. Извините, люблю рассказывать о тех временах, на душе вроде даже как-то легче становится. Поделиться не с кем. Западные не верят всему; восточные тем более. Америка так вообще ржет. Украина охает-ахает, а сама учебники втихую переписывает, чтобы выгоднее перед Джонсом и ЕС выглядеть. Белоруссия только остается: кивает, по плечу гладит, слушает. А сама придвигается, придвигается; а рука с плеча все ниже, ниже... Ма-а-ама родная. В жопу таких сопереживателей. В жо-пу. Уж простите, судари-сударыни. О чем бишь я? Ах да. Приехал я снова в Калининград и привез с собой памятник-монумент. Надо было как-то украшать город, тем более что дух патриотизма там не особенно высок. Памятник этот посвящен летчикам, отдавшим свои жизни во время войны сорок пятого. Представляет он собой стилизованный самолет, метров эдак двадцать в длину; что-то вроде стрелы, стремящейся ввысь. Красивый, легкий, современный по тем меркам. Впереди - две плиты с эпитафиями. В общем, достойный советский образец. Памятник установили на Советском проспекте, это ближе туда, к центру города. Вокруг клумбы, сквер - лепота. Я послал за Гилбертом. Странно, но в последнее время, когда я ему что-нибудь привозил, он почти каждый раз хмыкал, вроде бы даже одобрительно. Это я воспринимал как знак того, что наша сволочная территория перевоспитывается. Поэтому еще больше радовался. Так вот. Стою я, значит, гордый и вдохновленный, перед монументом, пробегая в памяти минувшие события. Слышу за спиной шаги старых немецких сапог. Подходит, останавливается. Сплевывает на асфальт. Минут десять стоим, молчим: я улыбаюсь, он даже не шевелится. И вдруг внезапно он выдает: - Это что за мечта импотента? Теперь и поныне ни одна живая душа в этом дьявольском городе мой монумент иначе не называет. *** Вторая фаллическая история произошла совсем недавно. В 2005 Кенигсбергу-Калининграду исполнялось 750 лет. Дата солидная, и я уж, ясень пень, не мог не присутствовать на торжестве. Ради такого случая я даже костюм надел. Правда, шарф все равно оставил, потому что погода в Кениге пакостная. От такой влажности меня аж крючит: суставы болят. Морозов нет, сплошные сквозняки и дождь, но воспаление легких заработать как два пальца об асфальт. Ну, в общем, какой хозяин, такая и область. И, как гордо-поучительно говорит сам Байльшмидт, когда я начинаю материться на его собачий климат, "если вам не нравится калининградская погода - подождите пять минут, и она изменится". Он еще мнит себя великим философом, вы не знали? Кичится тем, что на его земле Муня Кант родился. Помимо меня на прусскую землю прибыли еще и Людвиг, Торис и лях Лукашевич, пше. Причем последний приполз явно с надеждой отхватить какой-нибудь лакомый кусок. Пускай, Господи Боже мой, уговорит Его Прусское Наглорожее Величество. Вчетвером, значится, нам предстояло отправиться на площадь Победы (да, на ту самую, где Родина-Отец), где, как обещал прусс, будет "фантастиш" торжество. Нас встретил разряженный в пух и прах Гилберт, и при его виде Людвиг сделал очень несчастное лицо, на котором ясно читалось "мой брат - дегенерат", или "позор всей немецкой нации". И вообще, по-моему, он даже не жалеет, что Пруссию мне репарацией отдал. Вместе со счастливым Байльшмидтом, который светился, как урановый стержень (у меня при слове "стержень" уже начинается нервный тик и нездоровые ассоциации), мы поехали на площадь. По пути тот прожужжал нам все уши, описывая свое еб... пфу, гребаное величие и свою бл... кгхм, гадскую славу. - А еще, Руссланд, у меня там тебе на площади подарок. У меня задергалась нога. Людвиг понимающе вздохнул и опустил глаза. - Подарок? - Ага. Ну ты же, вроде, кормил меня все это время. Заботился. Слава боевая. Военно-морские силы у нас хорошие... "У нас"? Знает, дармоед, как меня умаслить. От этого местоимения я растаял и потек, как Снегурочка на отдыхе в Геленджике. Все подозрения маленькими желтыми птичками куда-то улетели, и я, как дурак, проулыбался весь путь до площади. Когда мы вылезли из машины, настроение у всех заметно улучшилось, даже Литва робко заулыбался. В центре было красиво: стояла большая сцена, играла музыка, танцевали люди... Вдруг я краем уха зацепил чей-то телефонный разговор и невольно обернулся. Позади меня стоял мужчина с мобильником и громко говорил, пытаясь перебить шум: - Да. Да, я в Кениге. Что? Да-да, на площади, жду. У фаллоса. Я ошарашенно посмотрел на него. Чего? На последнем слове телефонного диалога, универсально звучащем чуть ли не на все всех языках мира, удивленно повернулись и остальные страны. - Возле чего? - прошептал Литва. Польша удивленно захлопал глазами и завертел головой. - Да вот же он! - радостно воскликнул Феликс, указывая пальцем куда-то поверх наших голов. На площади возвышалась красная колонна. И больше всего она напоминала не колонну. А большой. Огромный. Гигантский. ЧЛЕН. Как потом долго пытался объяснить Гилберт, уворачиваясь от моего крана, эта стела должна "увековечивать военные баталии русских армий". Называлась она "Триумфальная колонна". Только, судя по всему, увековечивала она не триумф воинской славы, а то, что на меня все эти годы упорно клал, кладет ныне и будет класть все мое существование великий Гилберт "Пруссия" Байльшмидт.