Лесными тропами да в Навье царство

      Стиг, как и обещал Бабе Яге, остался с Агнией, хотя она его, мягко говоря, недолюбливала. Безусловно, ему было интересно посмотреть на еще одного потомка древней ведьмы, к тому же он серьезно относился к данным обещаниям, но в последнее время ему не давали покоя слова Яги: «Когда ты отправишься туда — только переступишь черту — ты все вспомнишь сам». В нем боролись два противоречивых чувства: он хотел остаться здесь и продолжать свое почти беззаботное существование в привычном для него месте, чем он, по большому счету, был обязан именно Ягишне, и он чертовски хотел заполнить тот пробел в своей памяти, который не давал ему возможности до конца узнать и понять себя. Неизвестность его пугала и отталкивала. Да и без Бабы Яги, с которой они провели бок о бок не одно десятилетие, было непривычно и даже одиноко. Но как бы то ни было, он был связан обещанием, и у него еще было время над этим подумать.       До рождения ребенка оставалось еще полгода, а Стиг решил, что оставлять Агнию сразу, как только ее дочь — а он уже был в этом уверен — увидит свет, тоже не стоит, поэтому он дал себе год на принятие решения. Агния скрепя сердце мирилась с его почти постоянным присутствием, но не жаловала его и не скрывала своего отношения к нему. К тому же она, как считал навий, была обижена на него за то, что он лучше нее все знал про ее беременность. Когда вернулся Кузнец и произошла долгожданная трепетная встреча возлюбленных, Стиг бесцеремонно вклинился между ними и, похлопав восставшего из мертвых по плечу, поприветствовал его фразой: «С возвращением, папаша!». Агния, которая, видимо, уже подозревала о своем положении, и Верен, который вообще не сразу понял, как его назвали, удивленно уставились на него. Во взгляде Агнии разгорался огонь, и Стиг натянуто улыбнулся, поздравив будущих родителей и поспешно оставив их самих разбираться с этой новостью.       Так или иначе, новость была приятной для обоих. И пара решила на следующее же утро отправиться в Вершки и поделиться с отцом Верена сразу несколькими радостными вестями: что его сын жив и здоров, скоро женится и подарит ему внуков. Отец был бесконечно счастлив и даже прослезился, потому что думал, что потерял сына навсегда. Верен, на ходу перевернув настоящую историю и каясь про себя, что это ради его же блага, рассказал отцу полуправду о том, почему он так долго отсутствовал — бабушка Агнии скончалась, и он помогал безутешной внучке справиться с ее горем и хозяйством, ведь она стала круглой сиротой. Отец принес ей свои соболезнования, но порадовался, что теперь не останется один, ведь Милена, несмотря на отсутствие Верена, хоть и была очень опечалена этим, все-таки вышла замуж и покинула отчий дом, переехав к своему супругу. Хорошо, что он, в отличие от мужа Любавы, тоже был родом из Вершков, и отец мог видеть дочь хоть каждый день. Но Агния и Верен решили иначе — они не собирались после свадьбы оставаться в доме Верена, что для его отца было дико и странно, но он это принял, как принял и отъезд старшего сына Дара со своей семьей в город, где тот поступил на службу в княжескую дружину.       Агния и Верен вообще хотели отказаться от свадьбы как публичного торжества и сопутствующих ей ритуалов похищения или выкупа невесты, к тому же у Агнии все равно не осталось родственников, чтобы передавать ее жениху, но отец настоял на соблюдении хотя бы некоторых обрядов, потому они пошли ему на уступки и «вспомнили», что у Агнии есть двоюродный брат, который может выполнять роль ее отца в церемонии. Агния была недовольна, а вот Стиг, наблюдавший со стороны, ликовал и почти восхищался внезапно открывшимся умением Верена выкручиваться из непростых ситуаций.       Свадьбу назначили спустя неделю, не устраивая из нее массовый праздник. В узком кругу родных молодые провели ритуальное омовение в реке, после чего на них надели специально подготовленные Миленой нарядные, расшитые оберегами рубахи и венки на головы, и они вдвоем уже отправились в капище принести друг другу клятвы любви и верности, обменяться кольцами, которые — на этот раз для обоих — смастерил Верен, и возложить дары богам. Там же Верен, вспомнив о насильно вложенных русалкой в его голову воспоминаниях о Василисе, поделился ими с Агнией — она своими силами смогла докопаться до них и увидеть свою мать как наяву — и это стало одним из лучших подарков для нее. После этого Агнию забрала Милена с подругами для наставлений невесты, гаданий и просто девичьих разговоров, а Верена — отец с зятем и Стигом для подобных мужских посиделок. К вечеру невесту привели в дом жениха, где ее встретили караваем и ароматным медом и обсыпали смесью разных зерен, чтобы она была плодовита, как сама Мать-Земля. В этот момент Стиг едва сдержал смех, привлекая Агнию, изображающую из себя саму кротость и смирение, но пылающую, как огонь, к себе в объятья и уткнувшись носом в ее густые рыжие волосы, после чего он как брат невесты и единственный родственник взял ее за руку и торжественно передал жениху. Верен, держась впереди и не отпуская руки Агнии, как и было положено, трижды обвел ее вокруг зажженного очага, специально установленного посреди комнаты, чем подтвердил то, что взял ее себе в жены. Она встала на колени и сняла с него обувь, разулась сама, и их, с молитвами и пожеланиями, проводили на супружеское ложе и, наконец, оставили в покое. На этом все свадебные обряды были завершены, а Верен с Агнией друг перед другом, перед людьми и богами стали мужем и женой.       Теперь они вдвоем — втроем, по мнению Стига — жили в избушке Бабы Яги, были счастливы и готовились к появлению на свет младенца. Местоположение избушки было оставлено в тайне даже от отца Верена, который не понимал причин такой скрытности, огорчался, но ничего не мог поделать, да даже если бы и знал, все равно не смог найти, а подвергать родных опасности молодожены не хотели, потому как могли часто навещали родню в Вершках сами. Отец удивлялся, как сын с женой, да еще и в ее положении, умудряются так часто к нему выбираться, совершенно не подозревая о том, что в качестве средств передвижения они используют метлу или жуткого кота-коловертыша. Верен, испытывающий вину перед отцом, несколько дней в неделю помогал ему на кузнице и заодно вплотную занялся обучением соседского Жданко кузнечному делу. Кроме этого, Кузнец начал строить собственную небольшую кузницу во дворе их с Агнией избушки и часть работы брал с собой домой, все так же передавая заказы через мальчишку-подмастерье. После его возвращения из Навьего царства врожденный талант только усилился, и все изготовленные им предметы не только радовали хозяев, служа им верную и долгую службу, но и приобретали дополнительные свойства оберегов от злых сил.       О Бабе Яге они почти не разговаривали. Оба — и Верен, и Стиг — видели, как тяжело это дается Агнии. Поэтому не настаивали. Она, как учила ее бабка, с наступлением вечерних сумерек на несколько часов отправлялась в дозор, облетала окрестности, следила за Пропастью и ее обитателями, а также за другой нечистью, чтобы та слишком не расшалилась, и перед сном проверяла, надежно ли закрыта дверь, но прежде выглядывала во двор и всматривалась вдаль, где за острогом в тумане ничего не было видно. Верен беспокоился за то, как эти ее обязанности скажутся на здоровье ее и ребенка, и облегченно вздыхал, когда она, целая и невредимая, возвращалась домой. Не могло не радовать, что после ухода Бабы Яги в Навье царство в мире нечисти случилось какое-то затишье — была ли то ее заслуга, никто не знал, но ни с какой серьезной угрозой Агния больше не сталкивалась. Да и Стиг повсюду был с ней, даже если она была против. Всегда был наготове, но чувствовал себя нянькой. Массировал своими холодными руками ее виски, голову и плечи, снимая напряжение, придерживал волосы, когда ее тошнило, утешал, когда накатывали бессловесные приступы слез, хотя последнее, как правило, они не обсуждали. Верен порой даже ревновал, но был благодарен, что тот сопровождает ее в ночных полетах и присматривает за ней, когда его нет рядом.       Так постепенно отношения Стига и Агнии наладились, и она перестала воспринимать его в штыки. Ему тоже было на удивление хорошо и спокойно, но он все чаще ловил себя на мысли, что это не может продолжаться вечно. Тем не менее, время шло, а принять решение он все не мог. И вот, когда избу пронзил громкий крик новорожденной, Стиг, которому выпала честь принимать роды, потому что, когда они начались, Агния наотрез отказалась лететь в село к повитухе, передавая рыжеволосую голубоглазую девочку уставшей, но счастливой матери, вдруг явственно увидел, что она будет лишь первой, а за ней родятся еще, и у них всех будут свои семьи, дети, внуки и правнуки — поколение за поколением. Это видение принесло ему покой и умиротворение, чему он сам удивился. И страх, снедающий его все последнее время, что он раздумывал о своем уходе, вдруг куда-то испарился. Навий понял, что готов получить недостающий кусочек мозаики своей жизни. Нужно было теперь только найти подходящий момент.       Стиг не спешил говорить о своем решении Агнии. Он наблюдал, как она справляется с новорожденной дочерью, с какой заботой и любовью смотрит на это крохотное голубоглазое создание, как девочка, названная Есенией в честь матери Верена, растет и радует своих родителей, как Кузнец, будучи отцом этого необычного семейства, прилагает все усилия, чтобы обеспечить ему мир и покой. Он помогал чем мог, но понимал, что вскоре его помощь уже не потребуется.       Разговор с Агнией Стиг решил оставить напоследок, а прежде — наведаться в Вершки и проститься с Варей, хотя и осознавал, что отчасти это желание спровоцировано его эгоизмом, но не смог перед ним устоять. Девушка ходила грустная — он в последнее время нечасто ее навещал, ссылаясь на то, что всеми силами помогает сестре, что в общем-то не было ложью за тем небольшим исключением, что Агния не была его сестрой — а увидев его, тут же просияла и бросилась к нему на шею. Он и здесь не смог отказать себе в последнем удовольствии — они с Варварой провели вместе незабываемую ночь, он был нежен как никогда, отдавался ей без остатка, лишь еще больше питая ее надежды в отношении него. Наутро он не торопился уходить, дожидаясь, пока она проснется, потянется и откроет свои очи, подарив ему полный любви взор, и лишь затем, легко поцеловав ее, он, глядя ей в глаза, сказал, что ему нужно уйти — навсегда. Варя сначала рассмеялась, но, поняв, что он не шутит, чуть не разрыдалась, сетуя на то, что она недостаточно хороша для него, обещая исправиться и сделать все так, как он захочет, лишь бы он ее не бросал. Стиг понял, что совершил ошибку, поддавшись своей слабости, и попытался уверить девушку, что она — прекрасное создание и лучшее, что случалось с ним в жизни, но он действительно больше не может тут оставаться. Она попросила взять ее с собой, куда бы он ни направлялся. А Стиг, искренне поблагодарив ее за те счастливые моменты, которые он провел с ней, заверил, что ей туда отправляться еще рано, и, попросив не горевать о нем, пожелал найти свою судьбу, а затем просто растворился прямо перед ней. Он был уверен, что Варя подозревала о том, кем он был.       В ожидании Агнии Стиг зашел в чулан, впервые за то время, как не стало Бабы Яги, и с ностальгией осмотрел его. Все было на своих прежних местах, там, где оставлено предыдущей владелицей. Агния почти ничего не трогала с тех пор, пользуясь в основном лишь самым необходимым — те вещи лежали не здесь. Придвинутое к стене, пылилось большое зеркало на звериных лапах, перед которым однажды перед встречей с Вереном крутилась Агния, примеряя красный сарафан, и которое очень давно использовала ее бабка, чтобы связаться с какой-то ведьмой на другом конце света. Она говорила, что сквозь него даже можно пройти к тому, с кем говоришь, но Стиг ни разу не видел, чтобы она использовала его в таких целях. На полке под потолком, накрытая плотной тряпицей, стояла банка с пером Жар-Птицы. Он стянул тряпку, и чулан озарился таким ярким светом, какого не бывает даже погожим солнечным днем. Так недолго и ослепнуть, подумал Стиг и накинул тряпицу обратно, вспоминая рассказ Яги о том, как трудно было добыть сей экспонат ее волшебной коллекции, не причиняя вред пернатой твари. В углу под лавкой стояли сложенные пополам высокие красные сапоги с загнутым носком, золоченой подошвой и таким же каблуком, на которых золотыми нитями шли красивые узоры. Такие были достойны князей. Яга называла их скороходами, но сама почему-то традиционно пользовалась ступой и метлой. Стиг хихикнул, представив, как она рассекает в них облака. Он взял с одной из полок небольшую шкатулку, в ней, как он помнил, лежал клубок серебристых шерстяных ниток. Если бы у каждого, кто попадает в тот мрачный лес, что окружает избушку, был с собой такой, он никогда бы не заблудился. Стиг невольно подумал о том несчастном — или счастливчике, это как посмотреть, — которым оказался дед Агнии, и усмехнулся.       Навий услышал снаружи детский плач, а также шаги и голоса Агнии и Верена — это семейство вернулось с прогулки с малышкой. Он взял из ближайшего угла свое кантеле — гусли, как их ни назови, ворчала обычно Баба Яга, когда он блистал перед ней вспомнившимся ему родным словом — и, сев на колоду, начал играть, зная, что эта музыка нравится и Агнии, и ее дочери. За Вереном снова закрылась дверь, а за стенкой послышалось мелодичное пение в такт его игре, которое успокаивало не только ребенка, но и самого Стига. Есения умолкла, видимо, припав к материнской груди, и через какое-то время в дверях чулана показалась Агния.       — Что ты здесь делаешь? — без какой-либо неприязни спросила она.       — Жду тебя, — повернулся к ней Стиг.       — Я здесь.       — Ты знаешь, что там? — Стиг, перестав играть, показал носком своего башмака на половичок посреди чулана.       Агния ответила подозрительным взглядом и нагнулась, чтобы убрать половичок. Под ним оказалась небольшая крышка, отодвинув которую Агния обнаружила простой деревянный ящик, стоящий под полом. Видимо, именно из-за этого доски в этом месте скрипели сильнее обычного. Она вопросительно уставилась на Стига, не смея прикоснуться к находке.       — Открой, — просто попросил он.       Она выполнила. Внутри ящика, обернутые простыней, лежали кости, из которых, если присмотреться, можно было составить целый скелет. Наверху лежал череп. Агния снова подняла на навья взгляд, в этот раз взволнованный.       — Что это значит, Стиг?       — Я хочу, чтобы ты выполнила мою последнюю просьбу, — проговорил он, стараясь выглядеть спокойным. На самом деле это оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал, особенно сейчас, когда он не чувствовал в ней ненависти к себе. — Проводи меня.       Агния вскочила, сверкнув своими синими глазами и схватив его за плечи.       — Ты тоже хочешь оставить меня? Теперь?       — Именно теперь я могу с чистым сердцем это сделать. Я тебе не нужен. Я и так слишком задержался в этом мире, — прошептал он, и Агния, прильнув к нему, обняла его и прижалась щекой к его плечу. Он погладил ее по волосам.       — Ты уверен? — спросила она. Он молча кивнул, боясь, что голос подведет его в решительности.       Агния молча занялась приготовлениями к обряду, а Стиг, чтобы не мешать, пошел в комнату, где мирно посапывала маленькая ведьма, сося палец. Он качнул красивую резную колыбель, подвешенную на крюк в потолке, и девочка, вздохнув, усерднее принялась за пальчик.       Когда все было готово, Стиг почувствовал это и вышел к Агнии. Она уже ждала его. Кузнец тоже вернулся и сидел в стороне. На полу, на расстеленном покрывале были разложены кости в форме скелета, стояла ступка с каким-то порошком, рядом на коленях сидела Агния. Она показала рукой на место рядом с собой, приглашая Стига сесть. Он послушался. Молодая ведьма зачерпнула тремя пальцами щепоть неизвестного порошка, потерла пальцы друг о друга и провела ими по лбу и щекам навья, затем посыпала тем же кости, одними губами бормоча какие-то незнакомые слова. В этот момент Агния была очень похожа на свою бабку. Затем она медленно, кость за костью, начиная с ног, стала бросать их в печь, где был разведен огонь, и посыпать тем же порошком. Когда очередь дошла до черепа, Агния закрыла глаза и тихо запела:

Дух мятежный ждет спасенья, Ищет в вечности покой. Яркий пламень очищенья Засверкал во тьме ночной. Кости обернулись пеплом, В навий мир открылась дверь. Ты лети на крыльях ветра, В чистоту свою поверь!

      Агния открыла глаза и бросила череп в огонь, который в этот миг полыхнул с такой силой, что, казалось, пожрет всю избушку. Но вдруг пламя снова уменьшилось, и дверь распахнулась, открывая мир, который уже давно ждал блудного покойника. Стиг почувствовал невероятную легкость, наверное, он лишился своей волшебной материальной оболочки, которой обладал, будучи навьем, и заметил растерянность и даже испуг на лице Агнии, смотревшей куда-то сквозь него, а в следующий момент он понял, что находится уже по другую сторону двери, и впереди него светится огненная река.       Глаза защипало и обволокло влажной пеленой — это внезапно, как снежной лавиной, на него нахлынули все потерянные воспоминания. Он вспомнил, что с детства питал страсть к музыке, но его суровый отец хотел вырастить из него воина, и он при первой же возможности сбежал с группой странствующих музыкантов, больше никогда не возвращаясь к своей семье. Это решение определило всю его последующую жизнь, коренным образом поменяв ее уклад. Он, словно это было не целую жизнь назад, кожей почувствовал холод той лютой зимней ночи, когда молодой бард, волею судьбы оказавшийся в тысячах альнов от давно покинутого дома и отчаявшийся выбраться из заснеженного дремучего леса незнакомой стороны, вышел к горевшей уютным теплом свечей избушке. Он снова увидел почти воочию неземной красоты чужеземку, приютившую его и спасшую от неминуемой гибели, так не похожую на бледнокожих светловолосых женщин, к которым он привык в родных краях. Чужеземку, которую он с теплом и печалью вспоминал до конца своей недолгой жизни, прерванной по нелепой случайности бандой разбойников с большой дороги.       Стиг обернулся, чтобы уже другими глазами взглянуть на ту, кто, возможно, уже никогда не узнает, кем он был для нее. В дверном проеме стояла Агния, приложив руку к груди. К ней сзади подошел муж, обняв ее за плечи, она медленно повернулась к нему, прислонившись лбом к его груди, потом еще раз оглянулась и закрыла дверь. Стиг грустно улыбнулся и направился туда, куда ему теперь открылась дорога.