Ангедония

Хёкдже смотрит мне прямо в глаза. Напряженно, внимательно. Ждет, что я почувствую желание отвернуться, ослаблю хватку. Теперь так не делают. Люди почти не смотрят друг другу в глаза. Но я не отвожу взгляда. – И давно ты решил от меня избавиться? У меня внутри бурлит ненависть. К нему. К себе. К ситуации. Жаль будет убивать Хёкдже. Хотя почему – жаль? Из-за его хорошего обезболивающего? Найти другого химика – не проблема, справлюсь как-нибудь. Значит, не только поэтому? – У меня есть повод? А может, не жаль. Пусть сдохнет – если это его вина, не стану изменять своим правилам. Я надавливаю на его горло предплечьем. Распахиваю глаза, когда вижу, как он раскрывает губы, хватая воздух. – Ты слил меня копам, сука. Дергается, запрокинув голову, усмехается. Слишком высокомерно смотрит. От его улыбки у меня в очередной раз бежит дрожь по телу. Она ирреальная, ледяная. И вид у него, как у сфинкса. Я пихаю его, толкаю, нагибаю к столешнице. Слышу, как он сдавленно вскрикивает, ударившись грудью о жесткий край. И молчит, тем не менее, снова играется. Я для него – все равно, что книжка с эмоциями в картинках. Он так развлекается – упивается моей палитрой, как будто компенсирует отсутствие собственной. Холодная, расчетливая дрянь. Непредсказуемая. Я сильно прикладываю его щекой и надавливаю пальцами на затылок, заламываю за спину левую руку. Мы такое уже проделывали, только в другом контексте. Узнавание прошивает меня насквозь. Нервное возбуждение шевелится в животе змеей – ядовитой, как препараты Хёкдже. Он упрямо прогибается, повернув голову. Его волосы спутываются. Ложатся на столешницу ярким пятном, на шее отчетливо проступают вены. Мне хочется надавить на них, прощупать, изучить и запомнить. А выдрать потом или нет – от него зависит. Я делаю глубокий вдох. Воздух холодный, царапает легкие. Я сильнее нажимаю на затылок Хёкдже, наклоняюсь к самому его уху, требую ответа на свой вопрос. – Ты подставил меня. За что? Я слишком близко к тебе подобрался? Мне важно услышать его слова. Хёкдже, облизнув губы, пытается на меня взглянуть. – Это был не я, Донхэ. Я ничего не делал, но если тебе негде спрятаться, можешь остаться здесь. Я отпускаю его, но не отступаю, не позволяю ему пространства. Вжимаюсь бедрами, когда он выпрямляется и разворачивается. Смотрю, как потирает покрасневшее от моих пальцев запястье. У него там будет синяк. Снова из-за меня. Все равно. Заслужил, наверное. – Оставайся. Завтра выясним, что случилось. Хёкдже тянется к моему паху. Я жду, что он накроет ладонью мой вставший член, но он только проводит ногтем по строчке у кромки кармана и запускает внутрь пальцы, чтобы вытащить наружу фигурку ферзя. Похоже, она неудобно упиралась ему в ногу, как и мой член. Хёкдже усмехается, поднимает на меня колкий взгляд и бросает фигурку на пол, к своим стопам. – Завтра, Донхэ. У тебя нет выбора. Он прав. Почти. У меня нет выбора. Я стою на краю глубокой, чернющей ямы с сырой землей, и Хёкдже может либо толкнуть меня, либо вытащить. А я могу забрать его с собой, к ворочающимся червям на дне ямы, или же ничего не делать, оставить его в покое. Я кладу руку на спину Хёкдже, напряженную, как натянутая тетива. Он не боится меня, изучает, склонив голову. А я – доверяю? Он мог соврать. Но лучше бы говорил правду. Я не чувствую ничего, как бы к себе ни прислушивался. Ни капли облегчения, ни удовольствия – ничего. Только усталость и желание закинуться, чтобы заглушить подступающий шум. Голод и зависимость не стихают. Напротив, растут в дикой прогрессии. Боль опять стучится в висок, готовится проломить череп. _–_– У Хёкдже горячее твердое тело и сильные ноги. У него аккуратный член и гладкий пах. Не понимаю, когда только успел раздеть его и почему он такой податливый, но не хочу быть осторожным. Я хочу, чтобы ему было больно, чтобы он прочувствовал все, от чего я пытаюсь избавиться с помощью его химии. Я кусаю его губы и тяну за волосы, толкаю так, чтобы он ударился головой о шкаф с тарелками. На него не действует. Он только стонет надломлено, и чем больше я его ненавижу, тем сильнее хочу. Меня колотит. Я должен ему отомстить. За что – не знаю. За то, что молчит, не раскрывая ходов, не помогая мне выпутаться из лабиринта. За то, что сказал остаться. Я должен использовать его, как он меня, и уйти. Оставить его наедине с пустотой внутри, той самой – глухой и бескрайней, которую он компенсирует препаратами. Но я не могу так. Я тянусь к нему, подхватываю и усаживаю на стол. Опрокидываю сразу же, касаюсь губами шеи – как раз там, где заканчиваются линии черной татуировки. Он выворачивается и целует меня в висок. У него гладкие прохладные губы. Как будто бы успокаивают. Пытаются. Я толкаюсь в него до конца, через стон, через вдох, чувствуя, как начинают сжиматься мышцы вокруг члена. Мне хорошо. Хёкдже цепляется за мои плечи, тяжело дышит, закрыв глаза. Ему хорошо тоже? Он что-то чувствует? Моя злость спадает, как тонкая пелена кружева. Так чего я хочу в итоге? Зачем остался? Причинить ему боль или все-таки удовольствие? _–_– Я не надеюсь на то, что мне повезет заснуть, я не такой наивный, тем более, когда паранойя уже просочилась внутрь меня вместе с воздухом. Хёкдже, конечно же, будет счастлив покормить меня с ладони снотворным или транквилизатором, но сперва мне предстоит понять – он действительно не имеет к стрельбе отношения или все это – его четкий план? Шахматная игра, в которой я – всего лишь одна из пешек. Эту версию я принять способен. Мир так устроен – люди используют друг друга, чтобы достичь своих личных целей. Я использую Хёкдже, а он меня, и, похоже, мы оба успешно делаем вид, что не боимся друг другом жертвовать. Но в этой теории есть один изъян – Хёкдже дал мне адрес своей квартиры и, что важнее, лаборатории. Зачем? Он не производит впечатления человека, который предпочитает трахаться только в своей кровати. Мы могли бы встречаться на нейтральной территории – для секса в отелях, для бизнеса в центре города. Так логичнее, правильно и вполне ожидаемо. И все же я осторожно хожу мимо полок в лаборатории Хёкдже, рассматриваю его препараты, напоминающие скорее зелья, яды и порошки, но чем больше смотрю на них, тем меньше вижу. Мое состояние: пограничное. Жидкости в разных флаконах переливаются яркими, насыщенными цветами или клубятся дымкой. На полу высятся ряды из шахматных коробок, на полках справа – распечатки с инструкциями к таблеткам. Это место одновременно пугает и вселяет благоговение, а мое отражение в стеклянных стенках флаконов истерично пляшет и искажается. У меня во рту сухо. Чувствую, что хочу попробовать на себе все препараты, до ломоты в костях жажду узнать, как они действуют и для чего предназначены. Я протягиваю к ним руку, трогаю заглушки емкостей. Нельзя. Нужно сохранять трезвый ум – это первое правило. Я уверенно отстраняюсь, но стекляшки не отпускают мое отражение. Мне кажется, что я внутри каждого из флаконов. Я тону в них, в цветных жидкостях непонятного отравляющего происхождения, и мне становится нечем дышать. Не двигаюсь, не издаю ни звука. Только слушаю шум у себя в голове – нарастающий. – Что ты сделаешь с тем, кто тебя подставил? Я дергаюсь, услышав за спиной голос Хёкдже, задеваю кистью одну из полок. Флаконы тревожно звенят, но не падают. Лучше бы упали. Не жалко. Хёкдже всегда может сделать новые. – Убью, наверное. На самом деле не знаю точно. Если это все-таки Хёкдже... Я не знаю, что буду делать. Хёкдже подходит ближе. Смотрит на результаты своей работы, остановившись рядом. Я все еще пытаюсь понять, о чем он думает. Далекий, непостижимый, слегка настораживающий. Он снимает с полки один из флаконов и вкладывает мне в руку вместе с пакетиком хорошо знакомых цветных таблеток. – Это тебе поможет. Он улыбается так, как не улыбался еще ни разу – беззащитно и ясно. У меня начинает щемить в груди. Я хочу поцеловать его. Знаю, что Хёкдже и сам не против. Он быстро касается кончиком языка уголка рта, зализывает саднящую ранку. И смотрит на меня, не отводя взгляда. – Это яд. Если решишь использовать, флакона вполне достаточно. Он шутит. Наверное, не знаю точно. Я дергаю его на себя, прижимаюсь к губам – быстро, пока не передумал, слишком резко, так что кромкой зубов царапаю. Вижу, как его глаза широко раскрываются. Столько удивления. Почему? Разве это не предсказуемо? _–_– Мне все-таки удалось пару часов поспать. Точнее, лишиться самоконтроля, закрыв глаза. Проснувшись, я вижу на тумбочке шахматную ладью. Хёкдже спокойно сидит в кресле напротив и изучает мое оружие. Я приподнимаюсь на подушках выше. Помню, как принял душ и устроился на кровати Хёкдже, планируя выяснить, зачем он все-таки предложил остаться. Что-то пошло не так. Ощущения безопасности так и не появилось, но усталость, похоже, взяла свое. Я отключился и даже не знаю – сам или не без сторонней помощи. – Я перегнал твою машину в слепую зону. Значит, ладья – из моей коробки, последняя остававшаяся в ней фигурка. Меня должно радовать, что сегодня мне есть, где спрятаться, но меня это напрягает. Пока я спал, Хёкдже шарил в моей одежде и взял из джинсов ключи от моей машины. Затем он шарил в моей машине и забрал оттуда мое оружие. Слишком много «меня» и «моей» жизни случилось неожиданно перейти под Хёкдже. Как я мог допустить такое? Хёкдже усмехается, как будто прочитал мысли и, поднявшись, протягивает мне ствол, вперед рукояткой. – Рассказывай по порядку, а я приготовлю кофе. И я рассказываю. Только зачем – не знаю. Мне кажется, что я не нуждаюсь в помощи, но добавляю в рассказ детали и механически перепроверяю свое оружие. Выясняю, что Хёкдже добавил в обойму недостающих пуль и умело пересобрал патронник. С каждым днем он все меньше и меньше смахивает на простого химика. К моменту, как я заканчиваю рассказывать, Хёкдже делает последний глоток кофе из своей пестрой чашки. – Звучит дерьмово, – говорит он и подходит, чтобы долить кофе себе и мне. Я наблюдаю за его действиями и вдруг замечаю всю странность сложившейся ситуации. Прежде я никогда не пытался представить себе свое будущее, но в этот момент понимаю, что, если оно мне светит, то выглядит оно как-то так – полный хаос со всех сторон, разобранный пистолет на кровати поверх мятой простыни, горячий насыщенный кофе, обезболивающее на тумбочке... и Хёкдже? От этой мысли становится и смешно, и страшно. И злость пробирает до корней спутавшихся волос, заставляет дернуть Хёкдже за руку настолько резко и больно, чтобы он, поморщившись, пролил кофе и сел на кровать рядом. Хёкдже смотрит в мои глаза, не удивленно и не осуждающе. Как всегда – изучающе. Я сдвигаюсь чуть в сторону и откидываю одеяло. Хёкдже сглатывает, незаметно натянув рукав на обожженные пальцы, а затем все делает правильно – садится на колено и перекидывает через меня ногу, опускается верхом и наклоняется к моему лицу. Берет с тумбочки ладью и, раскрутив, достает таблетки. Кладет мне одну на язык и говорит, склонив голову влево: – Если тебе дали выбраться, ты нужен кому-то живым. И ты знаешь, что это очень и очень плохо. Возможно, он не пытался меня подставить. Возможно, во мне говорит очередной его химический препарат.