Ангедония

Хёкдже стонет, когда я в нем двигаюсь, но его взгляд кажется мне пустым. Сомневаюсь, что он что-либо чувствует. Не физически, нет – я вижу, как реагирует его тело и могу понять, что физически ему хорошо. Он льнет ко мне и выгибается, но в плане эмоций ему... никак? В его взгляде нет вовлеченности, в движениях слабости, а в жестах мимолетной привязанности, которая возникает даже у незнакомцев в момент, когда они разделяют один оргазм. Эмоционально он напоминает пустую комнату о глухих четырех стенах, такую, где не найти и банального сквозняка. Я замечаю это не в первый раз, но не могу понять – почему. И зачем я об этом думаю. Разве мало того, как тесно и горячо мне внутри него? Всем людям недостает чего-то. И если Хёкдже нестабилен, как другие, как и я сам, меня это не касается. Не должно касаться. Я всего лишь его клиент, иногда исполнитель. Мы не разговариваем, не узнаем друг друга, мы только трахаемся, чтобы убить время или приятно его провести, чтобы не думать о боли, которая вернется, едва перестанет действовать препарат. И все же мне почему-то не все равно. Меня бесит его состояние. Я обхватываю его шею, сжимаю пальцы, чувствуя большим, как бьется под кожей пульс – медленно, размеренно. Я надавливаю сильнее, заставляю Хёкдже вскинуться и раскрыть губы, жадно глотнуть кислород. И при этом смотрю на него внимательно. У него в глазах – чернота, глубокая и тягучая. Страха нет, но есть удивление, и, пожалуй, для начала хотя бы так. Его пульс учащается, я толкаюсь в него глубоко и замираю, целую его, разжимаю пальцы. Чувствую, как он делает вдох. Мы обмениваемся отравленным воздухом, и Хёкдже закрывает глаза. Уступает мне. А я разворачиваю его и ставлю на колени, снова натягиваю глубоко, запоминаю изгиб спины. Я заставлю его почувствовать. Но зачем? И почему я сам все чаще осознаю себя настоящим и могу отличить реальность только когда я с ним? Ужасно бесит. _–_– Книга об ангедонии с заломленным уголком неудобно лежит на краю прикроватной тумбочки. Поверх нее стоит чашка с остывшим кофе. Я впервые заснул у Хёкдже, впервые остался у него на всю ночь. Боли пока не чувствую, но, проснувшись, первым делом машинально тянусь к таблеткам. Проглатываю две и оглядываю спальню, которая кажется мне совсем чужой. Она холодная и стерильно правильная. У химика много книг. Корешки словно по нитке выровнены. Шкаф с одеждой неплотно прикрыт, и я вижу небольшой арсенал оружия. Я сажусь. Чувствую стопами мягкий ковровый ворс и протягиваю руку к книге. Сдвигаю ее еще ближе к краю. Хочу посмотреть реакцию. В верхнем ящике тумбочки – таблетки разных цветов и формы. Они не маркированы, не расфасованы, и я делаю вывод, что Хёкдже, вероятно, принимает их сам. Мне любопытно, как они действуют. Запихиваю пару таблеток себе в карман и закрываю тумбочку, едва в душе прекращает шуметь вода. Утренний Хёкдже неожиданно рассеянный и уютный – выходит из ванной комнаты и сразу же задевает книгу. Чашка опрокидывается и падает, разбивается с сочным звуком. Осколки разлетаются в разные стороны, и тот, на котором виднеется чуть заметный след кофе, отскакивает мне под ноги. – Черт. Хёкдже смотрит на устроенный им бардак и, похоже, не знает, за что хвататься. Он поднимает с пола книгу и пытается смахнуть длинным рукавом кофты кофейные капли, но они только быстрее впитываются в мягкую обложку, пачкают переплет. – Она про тебя? Книга. Хёкдже бросает на меня странный взгляд, и его губы тут же складываются в усмешку. – Я химик, помнишь? Я могу изготовить радость. Защитный рефлекс срабатывает – я вижу, он защищается. И мне снова хочется его завести, вывести на эмоции. – Что еще? Он садится напротив меня, с ногами забирается в кресло и кладет на колени книгу. Неосознанно поглаживает пальцами замятый уголок и многозначительно пожимает плечами. – Спокойствие, возбуждение. Я смотрю на его покрасневшие губы, все в мелких ранках. – Что угодно, на самом деле. Я могу изготовить страх. Меня обдает жаром – ветер в пустыне, палящее, жестокое солнце. Не из-за слов Хёкдже. Из-за его движений. Он разминает пальцами шею. На коже виден синяк – моих рук дело. – Ты мне угрожаешь? Хёкдже тянется, выгибается, а я чувствую, как замирает внутри. – Нет, но теперь ты знаешь, что нам лучше не быть врагами. _–_– Нужно отдать Хёкдже должное – он отлично продумал способ транспортировки. То есть сначала я, конечно, вызвал такси и даже успел проехать пару кварталов, но затем снял очки и водитель, увидев мои глаза, быстро высадил меня у входа к ближайшей подземной станции. Думаю, он бы и заявил на меня с радостью, только не захотел связываться с полицией. Лицензия-то у самого, наверняка, просроченная. Спускаясь в метро с шахматной коробкой в руках, чувствую себя идиотом. Внутреннее состояние: импульсивность. У меня холодеют пальцы. Хочется свернуть шею ищейке, которая пристально смотрит на меня, сидя у ног хозяина. Хочется размешать хаос между текстурами: встряхнуть людей-роботов и показать иллюзорность их безопасности, проверить, насколько реален страх – их общий и мой отдельно, когда я под стабилизатором. Я готов к тому, что ищейка бросится на меня с лаем, как только просигналит магнитная рамка, но все на удивление тихо. Пройдя турникет, спокойно пропускаю через затемненные стекла очков мертвый взгляд станционного служащего и делаю глубокий вдох, сдерживая жуткое желание рассмеяться ему в лицо. Служба безопасности дискредитирована. Это приятно осознавать. Я удобнее перехватываю шахматную коробку. Изнутри она обита мягчайшей тканью и под завязку наполнена запрещенными препаратами. Ищейка не чувствует их. Она ничего не чувствует. Совсем недавно, утром, я снял кое-кого по заказу Хёкдже, так что на пальцах наверняка остались следы от пороха, не говоря уже о следах от химии – пару часов назад я размял несколько таблеток в пыль и добавил в воду, хотел проверить, как быстрее подействует. Действует, оказывается, одинаково. Препараты Хёкдже отлично избавляют меня от боли, и, задумываясь, я не могу вспомнить других аналогов. Его химия почти идеальна. У нее только один изъян – чем больше я принимаю, тем больше хочу еще. Сложно признать, но я, похоже, подсел на них. На Хёкдже с его препаратами. Это девятый, кажется, раз, когда я получил от него коробку. _–_– Я никак не могу подцепить край футболки Хёкдже. Никак не могу понять, зачем я пришел, и почему он впустил меня, хотя собирался куда-то ехать. Машина ждала внизу. Сегодня мне не нужны лекарства. Коробка, что я получил в прошлый раз, опустела всего на треть. Я был у него позавчера, кажется? Начинаю путаться. Целую его, чтобы не загоняться лишним. Мне просто хотелось его почувствовать. С самого утра, с того момента, когда я проснулся с болезненно твердым членом, с мыслями о Хёкдже, который, кажется, был у меня во сне. Что он делал? Не помню точно. Я не был самим собой. Помню только всполохи пламени и пожар, фигуру, смешивающую порошки в небольшой чаше, черные линии необъяснимой татуировки и рельефные ребра Хёкдже, по которым я водил языком, как бритвой. От моих прикосновений его кожа сочилась кровью, но он смотрел на меня, не мигая, и улыбался, словно не чувствовал боль. Я проснулся, ощущая себя не в своем уме. Я хотел позвонить ему. Хотел увидеть его, унять свое беспокойство. И вот я здесь, у кровати Хёкдже. Стою, склонившись над ним, и мои пальцы дрожат, когда я проталкиваю их под ремень его узких джинсов. Колено сводит от неудобной позы. В висках пульсирует. Я пытаюсь Хёкдже поцеловать. Дергаю его за волосы, чтобы вскинул голову. Он отпихивает меня, сам стягивает с себя футболку. Смотрит на мои губы, а потом усмехается и откидывается назад. Ложится, раскинув руки, смотрит в потолок. Его взгляд убивает – нечитаемый, непонятный. Я ложусь сверху, хочу, чтобы он смотрел на меня, чтобы подсел на меня так же, как я на него, на его лекарства. Прочно. Болезненно. Чтобы тянулся ко мне до исступления. Я ни с кем не трахался так, как с Хёкдже. Ни с кем не чувствовал себя таким вывернутым и оголенным – как книга без корешка. Никого не хотел подчинить так сильно. Я двигаюсь в нем, заставляю его извиваться и ранить локти. Я кончаю на Хёкдже. Смотрю на белые потеки на его животе и бедре. Он все еще лежит на спине, согнув ноги в коленях. Я тянусь, чтобы обнять его, но Хёкдже выскальзывает и садится, натягивает футболку, вытираясь краем. Меня трясет, колотит, рвет на куски от его взгляда. В нем не ненависть и не боль, скорее отчаяние и немой вопрос. Страх от близости линии, переступив которую, уже не остановиться. Я еще не видел страха в его глазах. Неужели с каждым разом он чувствует что-то новое? Рядом со мной он чувствует? Или снова закидывается своей химией? – Мне нужно, чтобы ты кое-кого убил. Хёкдже встает с кровати, натягивает джинсы прямо так, без белья, вытаскивает из заднего кармана сигареты и кидает мне пачку с зажигалкой внутри. Открывает окно и садится на подоконник. – Сделаешь? Я киваю и, откинувшись спиной на изголовье чужой кровати, закуриваю сигарету. Хёкдже смотрит на мое тело с легкой улыбкой, но сейчас я уже не уверен, что он что-либо чувствует. Он хорошо маскируется. К черту, не хочу ни о чем раздумывать. Никотин засоряет легкие. Пуговица на джинсах Хёкдже расстегнута, он сдвигается, слегка расставляет ноги. Мои пальцы покалывает от желания сжать курок. Я усмехаюсь. Сделаю. Курить, убивать и трахаться – по-прежнему мой девиз. _–_– Этой ночью что-то пошло не так, я почувствовал это сразу. Слишком громко. Шорохи, тени. Что-то скребется за стенами, я слышу шепоты и шумы, скрипы и треск за окнами. Надо сваливать. Повторяю это себе, твержу, как мантру, но все равно медленно продвигаюсь вперед, достаю фонарик. Мое состояние: стабильное. Я выпил четыре цветных таблетки перед тем, как ехать. Знал, что мне понадобится вся внимательность. Свет фонарика высвечивает лица в мелких крапинках красной жидкости. Пол тоже весь залит красным, при каждом шаге подошвы ботинок слегка прилипают, и мне приходится их отдирать. Кровь. Люди, точнее трупы. Насчитываю троих, всматриваюсь, но не вижу того, кто мне нужен. Все лица искажены. На одних – выражение боли. Глаза зажмурены, губы нелепо кривятся. Другие – задумчивые, удивленные. Странный пьянящий запах пробуждает воспоминания. Я вижу свои кошмары, как наяву, дергаюсь, пытаясь их вытряхнуть. Луч фонарика падает на лицо человека в кресле в самой глубине комнаты. Оно вспыхивает, его зрачки расширяются, жадно впивая свет. Человек шевелится. Мне не кажется, это так – он шевелится. Медленно, словно во сне. Дергает пальцами, наклоняет голову. Я тут же спускаю курок, выпустив в него пулю. И это моя ошибка. Этаж взрывается звуками. Я слышу множество разных людей, они все кричат одновременно. Хотя не уверен, что правильно оцениваю количество. Может быть, людей всего двое. Они заключили меня в кольцо – шума, света прожекторов, огоньков наводки. Я их мишень. Они ждали, они знали, что я приду, знали, кого ищу, оставили его живым, как приманку. У меня есть план, конечно же. Но звуки выбивают из колеи. Четырех таблеток, видимо, уже недостаточно. Я закрываю глаза. Делаю глубокий вдох, а потом бегу, отстреливаясь, через крышу. _–_– Нужно было сваливать сразу. Со мной случалось дерьмо, конечно, но чтобы так плохо – еще ни разу. Не знаю, как мне удалось выбраться. Повезло? Справился? Отпустили? Кому я нужен? Вернее, на этот раз – кому нужен? Врагов хватает, но напрягает, что все это совпало с заказом Хёкдже. Я убил человека, которого он заказал. Убил того, с кем он меня познакомил. Если подумать, я, кажется, всех убил, так какого черта. Откуда пули? Я въезжаю в туннель. Смотрю на свои пальцы в перчатках поверх руля. Они мелко дрожат. Их ломит в фалангах и неприятно сводит. Мне нужна доза. И еще укрытие. Домой точно нельзя соваться. Отследят, добьют, уничтожат. Туннель длинный. Лампы – яркие полосы под потолком, словно натянутые электрические струны, вшитые в мокрое бетонное перекрытие. Они указывают мне дорогу, мерцают искрящимся белым светом. Впереди, сквозь неплотный сумрак проступают контуры спящих домов и скинувшие листву деревья. Пугают мрачными очертаниями. Свет гудит. Шумят ветки. Я торможу посреди туннеля. Достаю из-под сидения шахматного ферзя, раскручиваю по резьбе, вытряхиваю на ладонь таблетки. Глотаю, не запивая, и закрываю глаза. Окунаюсь в черноту, слушая треск радиоприемника. Плыву, покачиваясь на поверхности. Просто плыву, а потом вдруг падаю. Не погружаюсь, а именно падаю. В густую, тяжелую темноту, как будто сквозь нефть, сквозь жидкость. Больше я ничего не помню. Не понимаю. Но боли нет. Сегодня все сорвалось. Я сорвался.