Mermaid

      Дом Томаша и прибывание в нём напоминало сказку: прекрасную и лёгкую. Здесь было приятно находиться, гулять по саду с подругами, проводить совместный ужин с царевичем и с ним же разучивать тархистанские танцы. Это было волшебно.       Но даже этой сказке пришлось прерваться. Через несколько недель после нашего приезда в Тархистан, тисрок, как сказал Томаш, у которого закончилось терпение, вызвал сына и меня, как его невесту, ко дворцу, для важного разговора.       Отправились мы верхом в Ташбаан, и город, который был прекрасен, если на него смотреть за городскими воротами, оказался внутри совсем не таким прекрасным.       Ещё на многоарочном мосту можно было встретить крестьян, неспешно бредущих в город. Одни несли корзины на голове, другие вели осликов и мулов. Но все они расступались перед нами, а стражи у открытых медных ворот, которые до этого опирались на копья, мгновенно выпрямились.       За стеной улицы были узкие и грязные, стены — сплошные, без окон, а народу очень много. Крестьяне шли на рынок, но были тут и водоносы, и торговцы сластями, и носильщики, и нищие, и босоногие рабы, и бродячие собаки, и куры. Здесь повсюду витал запах немытого тела, грязной шерсти, лука, чеснока, мусора и помоев.       Но мы быстро проехали эти улицы, оказавшись на другой, обсаженной деревьями. Воздух здесь был лучше. С одной стороны стояли дома, а с другой, за зеленью, виднелись крыши на уступе пониже, и даже река далеко внизу. И чем выше мы поднимались, тем становилось чище и красивей. Все чаще попадались величественные статуи богов и героев, пальмы и аркады бросали тень на раскаленные плиты мостовой. За арками ворот зеленели деревья, пестрели цветы, сверкали фонтаны.       И хотя толпа была густой, перед нами все останавливались и расходились в стороны, потому что то и дело раздавался крик «дорогу царевичу Томашу! дорогу его невесте!», а ещё порой раздавались крки вроде: «Дорогу тархану» — или: «… тархине» — или: «… пятнадцатому визирю» — или «… посланнику», но все они так или иначе расступались именно перед нами. Даже те, кого несли в паланкине обнажённые по плечи до пояса великаны-рабы.       Томаш предлагал так отправиться в город, но я решительно отказалась, поэтому и ехали мы верхом. — Мне это тоже не по нраву, — признался царевич, когда нам вывели осёдланных коней. — Я ещё не настолько стар, чтобы меня носили. Вот когда не смогу ходить, — и он задорно улыбнулся.       И как я успела заметить, в Тархистане существовал только один закон уличного движения: уступи дорогу тому, кто важнее, если не хочешь, чтобы тебя хлестнули бичом или укололи копьем.       Так мы и добрались до широких ворот в белой стене, по обоим которой росли кипарисы. За воротами и дальше, за аркой, оказался сад. В самой середине журчал прозрачный фонтан. Вокруг него, на мягкой траве, росли апельсиновые деревья; белые стены были увиты розами.       Мы спешились, а к нам на встречу уже спешило несколько тархистанцев с прислугой, которые живо увели коней, большая часть народа осталась здесь, и лишь один из толпы пошёл с нами.  — Как поживает ваш сын, Ришти? — вежливо спросил Томаш, разбавив тишину, пока мы шли по мраморному полу. Внутреннее убранство представляло собой мягкие ковры разных цветов, низкие диваны и расшитые подушки.  — Благодарю за вопрос, о мой любезнейший друг. Мой сын, Кидраш-тархан, пребывает в добром здравии и прекрасном настроении с тех пор, как вновь женился. Его новая жена благосклонна к детям. — Что ж, тогда доброго здравия и ему, и его жене, и детям, — кивнул Томаш. Мы остановились у медных дверей, возле которого стояла стража. — И, разумеется, вам, Ришти.  — Благодарю, о мой любезнейший друг.       Стражники распахнули двери и мы оказались в тронном зале. На искусном троне сидел толстый человек в островерхой шапочке. Драгоценные камни в его одежде сверкали, буквально крича о том, что это тисрок Тархистана.       Я присела в коротком реверансе, выказывая уважение правителю другой страны, а после выпрямилась. Томаш коротко поклонился. — Отец мой, — поприветствовал тисрока царевич. — Рад видеть Вас.  — Настолько рад, что как только прибыл из Орландии, не навестил своего отца? — голос тисрока был спокоен, даже уставшим, словно бы ему надоело ругать непослушного сына за очередную шалость. — Прошу прощения, отец, дело в том, что я показывал своей невесте её новый дом. — Хм… — и тисрок поднялся с трона, внимательно осматривая меня. — Принцесса Ондина. Хм… — Ваше Величество, — я внимательно следила за тисроком, который подошёл ко мне вплотную, смотря в глаза. Невольно я почувствовала себя товаром на рынке, что мне не очень понравилось. — Ондина принцесса Орландии и Энерея, — Томаш сделал шаг ближе ко мне, взял за руку, чуть отводя к себе за спину от внимательного взгляда отца, а после с лёгкой улыбкой посмотрел сам на меня. — Но я влюблён в принцессу не за титулы, а в неё саму. — Северянка. Северянки упрямые, твоя мать тому доказательство.  — Ваше Величество! — кем бы ни был тисрок, но я не позволю оценивать себя как товар на рынке. Томаш заметил, что я собираюсь начать спор с его отцом, чуть сильнее сжал мою руку.  — Отец мой, попрошу вас, не говорите так о моей невесте.       Лицо тисрока, круглое, как солнце, омрачилось, словно бы на него наползла туча. И я поняла — отец и сын не впервые спорят, и Томаш вообще позволяет себе непозволительное, по тархистанским меркам — спор с правителем.       И без слов становилось ясно, что лучше оставить их. Я тихо сообщила, что хочу увидеть знаменитые сады Ташбаана, и тисрок, и царевич кивнули, понимая пою попытку оставить их. Томаш вышел со мной из тронного зала, извинившись за отца, а после попросил Ришти-тархана проводить меня к садам, пообещав, что присоединиться позже.       Шли мы в полной тишине, и я смогла разглядеть своего спутника. Ришти-тархан был стар, но лицо его было приятным и благородным. Но хоть и шли мы молча, это не мешало нам.       Сады действительно были прекрасными, как о них и рассказывали. Сад уступами спускался к реке, вплотную к городской стене. Поодаль в саду стоял Старый Дворец, а ещё здесь было много фонтанов и кипарисов.       В саду гуляло несколько женщин и детей, и Ришти-тархан тихо сообщил:  — Жёны тисрока (да живёт он вечно), — старик помолчал. — Царевич любит Вас, принцесса, как говорил один мудрец, «горит он пламенем страсти». Не думаю, что Вас ждёт та же участь. Эти бедные женщины… тисрок (да живёт он вечно) любил их когда-то, теперь они все матери его детей. Даже бедная Нимет, она жаждет величия для сына через правление, она желает смерти всем остальным детям тисрока (да живёт он вечно).       Я посмотрела туда, где от женщины в синем платье стайкой пёстрых птиц стали отходить другие, ведя детей за руку. И лишь один мальчишка остался рядом с женщиной. непонимающе глядя на ушедших.       А я невольно задумалась о словах Ришти-тархана. «Не думаю, что Вас ждёт та же участь».