Навсегда

Холодно до ужаса — он дрожит даже под двумя одеялами. Марко старается не вспоминать о том, что именно он послужил катализатором возникновения идеи снимать в жуткий мороз в пустом, неотапливаемом особняке, а, соответственно, он сам виноват в выплясывающих чечетку зубах и костях, покрывшихся льдом. Потому что от осознания собственной глупости становится еще холоднее, хотя казалось бы больше уже некуда. К тому же с самого утра у мужчины странное, тяжелое ощущение в груди. Когда они заканчивают снимать очередную сцену и дают актерам отогреть носы с пальцами, Марко всегда уходит в дальние помещения, где никого нет. Бродит там, слушая эхо собственных шагов и безуспешно пытаясь отыскать то, что его тревожит. Это похоже на едва слышный зов. Это как будто на тебя накинули лассо и тянут куда-то, только ты никак не можешь понять куда. Тебя вообще кто-то тянет? Пока съемочная группа кучкуется как стая пингвинов, обсуждая уже отснятый материал и прикидывая, как бы снять новый, сам Марко ходит туда сюда по лестницам, заглядывает в полуразвалившиеся пустые комнаты и ищет. Ему страшно? Немного. Ему больно? Возможно. Ему интересно? Безусловно. Он, как ищейка, идет по следу, ориентируясь на повисшие в воздухе ленты едва уловимого следа. Этот след петляет, теряется и вновь находится. Он прерывчатый, неясный, ведущий непонятно куда. Он, почему-то, заставляет забраться в кладовую, или что это раньше было? Тут особенно пыльно, особенно темно. Тут тесно, а воздух застыл, как желе. Марко начинает задыхаться, а затем, коротко вскрикнув, куда-то падает… Он в темнице. И его больше не зовут Марко. На его руках — кандалы, камни до боли холодят спину, зато хоть как-то защищают от свистящего ветра. Углов нет— камера кругла, как клетка для птицы, и нужно постараться для того, чтобы найти положение, в котором тебя не доставал бы сквозняк. Напротив его лица — толстые железные прутья, сквозь которые виднеется мост, уходящий в туман, и бесконечная высота под ним. На нем непонятная роба, его руки грубы, пальцы в каких-то разноцветных пятнах, а тяжелые железные браслеты на руках с цепями, тянущимися к стене, растерли запястья в кровь. Но ему почему-то не страшно. Он что-то ждет. Кого-то. Клетка, в которой его держат, маленькая — она даже не позволяет выпрямить полностью ноги, так что он хоть и с трудом, но поднимается, с наслаждением делая те два-три шага, которые позволяет маленькое пространство. А после в груди разливается радостное тепло, ведь по мосту к нему спешит невысокая, хрупкая фигурка, которую он так ждал. Стражники по бокам решетки, которых он заметил только сейчас, молчат, но он явственно ощущает неодобрение, которое мелькает отблесками в их отполированных доспехах. Они не двигаются и не мешают фигурке, даже вытягиваются в уважительной стойке, когда та приближается и оказывается невысоким, худощавым пареньком. Он совсем юн, у него светлые волосы и глаза, горящие огнем познания и любопытства. У него молочная кожа, тонкие пальцы и он окружен той неповторимой аурой непорочности, которой обладают лишь исключительные люди. Он будто ангел. И в голове у узника на мгновение мелькает мысль о том, что он может разрушить это все свой черной душой. Мелькает и пропадает, ведь радость встречи и восторг от лицезрения чистого, умного и доброго лица вытеснит все мысли на свете. — Вы здесь, мой Принц, — голос вырвался охрипшим рыком, и юноша тут же принимается копаться в холщовой сумке, извлекая на свет закупоренную флягу и протягивая ее через прутья. — Ваше Высочество, Вы ведь знаете, что не положено, — один из стражников с алебардой в руках неодобрительно косится на мальчишку, но, встретив возмущенный и строгий взгляд из-под сведенных бровей послушно умолкает, больше не смея вмешиваться. Узник делает несколько жадных глотков с наслаждением чувствуя, как вода смачивает пересохшее горло. Он благодарно склоняет голову и возвращает флягу, а после усаживается на каменный пол у самой решетки, и Принц следует его примеру, опускаясь на маленькую подушечку, принесенную с собой. — Я ведь обещал прийти, Золтар, — юноша расцветает улыбкой, продолжая копаться в сумке. В светлой рубашке и едва застегнутом жилете из овчины он выглядит так же прекрасно, как и в церемониальных одеждах и короне, а ясная улыбка придает ему еще большего очарования. — Вы вовсе не обязаны, да и Ваш отец Король против. Я его пониманию. Я недостоин Вашего внимания, а Вы все равно продолжаете приходить… — Золтар устало улыбается, склоняя голову набок и с нежностью наблюдая, как солнечный лучик путается в прядях волос мальчика. — Не смей так говорить, — Принц грозно хмурится. — Ты замечательный человек. Ты не совершал тех преступлений, в которых тебя обвиняют. Моя мать… — тут юноша запинается на мгновение, сглатывая комок в горле, и узнику до боли хочется провести рукой по нежной коже, смахивая скатившуюся одинокую слезинку, — ты не мог ее спасти. Никто не мог. А отец просто сошел с ума, — последнюю фразу Принц говорит резко, с явной болью, но вместе с тем и наслаждением. Признаваться — пусть даже пока только себе — может быть болезненно, но вместе с тем и приятно. Юный наследник престола сейчас именно в такой ситуации. Смерть королевы пошатнула короля сильнее, чем можно было ожидать, и в ярости он принялся преследовать всех тех, кто хоть как-то был причастен к этому. В том числе и своего верного придворного мага. Золтар был обвинен в черном ведунстве, а вся магия в королевстве оказалось под запретом. Сейчас мужчину держат в заточении в самой высокой башне, в отдалении от основных помещений замка, а через несколько дней должна состояться его казнь. И Принц безумно переживает по этому поводу. Ему больно от того, что такой прекрасный и умный человек вынужден платить за безумства его собственного отца. Тем временем из сумки на свет извлекаются несколько кусков хлеба и сыр, и юноша принимается настойчиво пытаться протиснуть их сквозь прутья. — Прошу, мой Принц, не надо. Вы ведь знаете, что запрещено. Мне достаточно воды, — Золтар мягко улыбается, на мгновение накрывая тонкую кисть мальчика своей рукой и встречая полный отчаяния взгляд. Они живут такими прикосновениями. Полными невысказанной нежности, тайн, которые останутся навсегда лишь с ними одними, а не будут разделены между двумя. Мимолетно, легко, так, чтобы стража не заметила. Чтобы в сердце вспыхивал и поддерживался крохотный огонек тепла. — Мне и приходить к тебе нельзя, — на длинных ресницах Принца вновь блестят слезы, когда еда оказывается у него в руках нетронутой — маг под любым предлогом отказывается есть, и это убивает. Убивает и его тоже, убивает ту последнюю крупицу надежды, которая иногда еще вспыхивает на задворках сознания. Он не хочет смерти Золтара. Он не хочет смерти того, кто был рядом с ним всю его сознательную жизнь, кто утешал и наставлял, помогал и радовал во времена самой черной грусти. Он не хочет, чтобы весь его мир в одночасье погас. — И одним лишь этим поддерживаете во мне желание жить, — узник прижимается головой к прутьям, позволяя юноше коснуться своих спутанных, грязных волос в ласковом жесте. Он знает, что его Принц сейчас тихо плачет, скорее всего даже сам не замечая этого, и также он знает, что не в силах наблюдать за этим. — Расскажи мне еще что-нибудь, пожалуйста… — просит надломленный, грустный голос, полный страданий. И он рассказывает, рассказывает вновь и вновь истории, которых знает великое множество. Как делал это раньше — до того, как его окружила каменная клетка, а вся жизнь окончательно сосредоточилась в восторженных глазах наследника престола. — Черт, что происходит? Какого черта мой телефон разрывается от звонков, несущих вместо слов несвязный бред?! — Олли вихрем ворвался в комнату. Заметив столпотворение тут же бросился в ту сторону, а, растолкав людей, замер, забыв сделать вдох. На кровати, вытянувшись безвольной куклой, лежал дрожащий Марко. Несколько одеял и куртка, которыми был укрыт мужчина, не помогали унять крупную дрожь, которая его колотила, глаза под закрытыми веками бегали из стороны в сторону, а губы шептали что-то бессвязное. Сааресто обнаружили около десяти минут назад забившимся в какой-то угол. Мужчина ни на что не реагировал, не слышал того, что ему говорили, и бредил. Совместными раздумьями было решено звонить Олли, и пока гитарист добирался до места съемок, Марко спешно подняли с пола и постарались обеспечить максимум комфорта. Никто не понимал, что с ним происходило, и это заставляло цепенеть и терять всяческие ориентиры и ниточки здравых мыслей. Хоть каких-нибудь мыслей. Олли потерянным взглядом разглядывал лицо Марко, не зная, что ему предпринять. Бездумно склонившись к вокалисту, он провел пальцами по четко выделенной гримом скуле. Сааресто застонал и открыл глаза, цепляясь ледяными пальцами в руку Тукиайнена и встречаясь с ним взглядом. — Олли… — выдохнул он, позволяя гладить себя по щеке. — Да. Да. Я здесь. Ты можешь рассказать, что случилось? — гитарист поспешил сесть рядом на постель, склоняясь ближе к хрипло дышащему мужчине. — З-забери меня отсюда. Домой, — Марко, шатаясь, неожиданно предпринял попытку встать, с силой вцепившись в плечо друга, и Олли вопреки желанию пришлось работать опорным объектом. Будь его воля — он бы вызвал сюда всех врачей из ближайшей больницы и оставил Марко в постели до скончания веков, но у вокалиста, как всегда, было собственное видение ситуации. Кое-как они добрели до машины Тукиайнена, и Марко безвольной марионеткой рухнул на заднее сиденье, тут же сворачиваясь в комок. Быстро вырулив на дорогу, Олли выжимал из автомобиля максимум скорости, стараясь доехать до их квартиры как можно быстрее. Предательская мысль отвезти вокалиста вместо этого в больницу была сильна, но, поколебавшись, Тукиайнен все же решил выполнить то, о чем его просили без всякой отсебятины, пусть волнение и страх и скручивали его внутренности в тугой комок и вызывали тошноту. Как по звонку, когда они оказались под подъездом, Марко проснулся. Он продолжал дрожать, но взгляд приобрел хоть какую-то осмысленность. Всю дорогу до двери квартиры вокалист не выпускал друга из объятий, кажется, решив с ним срастись в одно целое. Он елозил носом по виску Олли, бормотал что-то про запах его тела и запускал ладони под расстегнутую куртку и кофту, заставляя кожу покрываться мурашками. — Черт, Сааресто, если весь этот спектакль ты устроил лишь для того, чтобы откосить от съемок и развести меня на секс — моя реакция тебе не понравится, — пропыхтел Тукиайнен, когда они вваливались в квартиру. То, что случилось дальше заставило его поменять мнение — уж лучше бы это был спектакль. Стоило гитаристу закрыть за ними дверь, как Марко покачнулся, сполз с его плеча и рухнул на пол без сознания, заставив Олли издать короткий вскрик и на мгновение перестать ощущать биение сердца. Быстро склонившись над другом, он с облегчением убедился, что пульс есть, а дыхание в норме. Сааресто по температуре кожи все еще напоминал ледышку, вновь вернулась лихорадка. Кое-как дотащив его до кровати, Олли, обложив их лекарствами, впал в мучительное ожидание. — Ваше Высочество, Ваш отец желает Вас видеть, — стражник лязгнул доспехами, выравниваясь по струнке перед наследником престола и передавая приказ Короля. Принц, вздохнув, отдал подбежавшему слуге мешок и подушку, с которыми он ходил к Золтару, а сам двинулся в сторону тронного зала. Не нужно было быть провидцем, чтобы понять — очередной тяжелый разговор будет касаться личности мага и тому, что он бегает к нему в башню заточения вопреки приказу. Юноше не нравилось то, что его отец так резко поменял отношения к тому, с кем еще неделю назад он советовался по абсолютно любому вопросу. Золтар был умный и начитанный, обладал незаурядным чувством юмора и доброй улыбкой. Его невозможно было не любить. И сейчас он вынужден был гнить в темнице лишь потому, что Король не мог понять — посторонние люди не обязаны расплачиваться за его собственные ошибки или невнимательность, а ответственность нельзя перекидывать на того, кто попался под горячую руку. Перед ним распахнулись двери, и принц вошел в просторную залу с высокими потолками. У дальней стены, прямо напротив входа стоял трон, на котором и восседал его отец. Его Король. До недавнего времени Рагнар слыл вполне себе мудрым и рассудительным правителем… Что ж, что говорили об его отце сейчас юноша задумываться не хотел. Он медленным шагом подошел ближе, а затем почтенно поклонился. Отец взирал на него неодобрительно. А если быть более точным — черные глаза Правителя полыхали едва сдерживаемым гневом. Его грубые черты лица были искажены злобой, ноздри крупного носа трепетали, а на скулах играли желваки. — Ты вновь ослушался меня, — зычный голос Короля пронесся по залу. Стражники у дверей превратились в статуи, ветер врывался в зал и заставлял трепетать пламя свечей. — Да, ослушался, — принц задрал подбородок, отчаянно стараясь удержать дрожащий голос и побороть страх. Отец был страшен в гневе, а подобный разговор происходил у них не впервые. — Если я велю тебе что-то сделать — ты просто берешь и делаешь это, — король еще старался сдерживаться, но в голосе звенела убийственная ярость. — Только если это не противоречат здравому смыслу. Я все же не тупоголовый солдафон, а твой сын и наследник. — Да как ты посмел, ты, негодный… — Я ослушался потому, что считаю твой приказ полной чушью! — юноша выкрикнул эти слова прямо в лицо поднимающемуся на ноги Королю. Он не смог удержать лицо, все напускное спокойствие слетело с него, и из глаз брызнули слезы. — За что ты казнишь его, папа? За что?! В чем он виноват?! — Не тебе обсуждать мои приказы, сопляк. Стража! — король, полыхавший на сына глазами, махнул рукой солдатам и те, быстро оказавшись рядом, тут же схватили вырывающегося принца за руки. — Я буду к нему ходить, буду! Ты ошибаешься — он ни в чем не виноват! И я не позволю тебе убить его! Не позволю! — Заприте его в покоях и не выпускайте. А ты слушай меня — твой обожаемый Золтар послезавтра распрощается с головой и ты никак не сможешь этому помешать. Это он виноват в смерти моей жены и твоей матери, и я вобью это в твою голову чего бы мне это не стоило. Я избавлю тебя от этой магической заразы, которой он тебя заразил, — король шипел жестокие слова сыну прямо в лицо, пока тот заливался слезами. Юноша никак не мог поверит в то, что этот человек — его отец. Нет. Ни за что. Ни за что… И он даже не сможет попрощаться… Осознание этого прошлось по телу удушливой опустошающей волной. Принц затих. Медленно поднял голову — заплаканный, с остекленевшим взглядом, он уставился на отца с молчаливой ненавистью, заставив того невольно отшатнуться. — Это ты убил мою мать, — его шепот был тихим, но отчетливым, и озверевший король с размаху отвесил сыну сильную пощечину. Обеспокоенный Олли уже третий раз вставал с кровати и подходил к телефону, решая, звонить в скорую или нет. Лихорадка у Марко не проходила уже третий час и больше он в себя не приходил. Умыв и переодев друга в нормальную одежду, Олли укутал того в три одеяла и периодически проверял температуру. Он не мог найти себе места и слонялся по квартире словно сомнамбула. Пытался есть — кусок не лез в горло, пытался читать, но через десять минут обнаруживал, что не перевернул ни одной страницы, а лишь только разглядывал лежащего рядом Марко, его сведенные к переносице брови и ряды тяжелых браслетов на запястьях. Иногда он принимался бездумно гладить металлические ободки и кожаные ремешки и нежную кожу рядом с ними. Марко обожал браслеты, и они ему безумно шли, но на его руках их иногда было так много, что Олли подчас удивлялся, как друг вообще может ими шевелить. Устало вздохнув, Тукиайнен выключил прикроватный торшер и, спрятав лицо у Сааресто на груди забылся тревожным сном, готовый подскочить от любого шороха. Он сумел ускользнуть из собственной комнаты, оставив стражников с носом, и теперь прятался между домами, пока на главную площадь перед дворцом выводили Золтара. Тот шел медленно — видимо, сил у него осталось совсем мало, но с достоинством и неизменной ласковой и нежной улыбкой. Люди молчали. Только сейчас юноша заметил, каким худым стал его маг, как изможденно он выглядел. На коже его запястий свежими ожогами горели клейма, призванные запечатать его магию. Чтобы мерзкий колдун не смог бежать, не мог применять отвратительную колдовство. Люди так легко забыли, что та же самая магия лечила их от болезней и защищала их дома. Хотелось плакать. Хотелось выбежать ему навстречу, обнять и защитить от всего этого ужаса. Он ведь сын короля! Но не смог сделать ничего! И сейчас вынужден таиться в тени, как какая-то крыса, ведь повсюду рыскает стража подобно волкам в ночной час, выискивая его. Наконец, юноша увидел возможность подобраться ближе, которой не преминул воспользоваться. Он быстро пробирался сквозь толпу сам не зная зачем — ведь все равно ничего уже нельзя было сделать. Но не мог не подойти. Не увидеть вблизи последний раз. Не поймать взгляд умных глаз. Именно в тот момент, когда он пролез под рукой какого-то мужчины в первый ряд, Золтар споткнулся и упал. Подскочивший стражник тут же опустил тяжелый латный сапог на пальцы мужчины, и над площадью пролетел отчетливый звук хруста костей, заставивший принца вскрикнуть. Маг немедленно поднял голову, находя в толпе юношу. Улыбнулся ободряюще, даже в такой ситуации продолжая защищать и оберегать. Стражник тем временем грубо вздернул узника на ноги и толкнул вперед. До плахи оставалось всего пять шагов. На мгновение принц покачнулся, теряя ориентацию в пространстве, и знакомая теплая рука помогла ему удержаться на ногах. Он радостно вскинулся, одолеваемый безумной и радостной мыслью — освободился! Но перед ним была лишь тень, и осознание этого выбило весь воздух из легких. Золтар слабо улыбнулся в ответ на полный отчаяния взгляд своего Принца, коснулся едва ощутимым жестом щеки, нежно проводя по коже, а после, шепнув: «Мы еще встретимся. Я обещаю» растаял. Словно через толщу воды юноша услышал звук опустившегося топора. Он не помнил, когда и как из него вырвался крик боли. Стражники тут же оказались рядом, беря мальчика под руки, оттаскивая от площади в сторону замка, а он все продолжал и продолжал кричать, видя отрубленную голову Золтара и редкие одобрительные усмешки в толпе. В тот самый момент он умер. Марко дернулся и проснулся, жадно хватая ртом воздух. Странно, но он был дома, а не на съемках, было тепло, а на груди спал Олли. Его брови были нахмурены и мужчина, захлестываемый какой-то странной нежностью, принялся тут же разглаживать морщинки пальцем, осыпая прекрасное скуластое лицо быстрыми поцелуями. — Олли, Олли, Олли… — он шептал это имя словно в попытке не забыть, как мантру, укачивая уже проснувшегося и недоумевающего гитариста как малое дитя. В груди было так жарко и плотно, Марко никак не мог разобраться в себе и в своих эмоциях, понять, что же он чувствует и ощущает. Он лишь понимал, что никогда и ни за что не должен отпускать Олли, всегда быть рядом и дарить поддержку в самые темные времена. — Я люблю тебя, люблю…. — Марко… — Люблю… — Марко! Олли с трудом отстранил от себя неадекватного Сааресто, заглядывая в глаза. После потрогал лоб, пощупал под челюстью и наконец с силой обнял в ответ. Парадоксально, но с другом, кажется, уже все было достаточно хорошо, и гитарист незаметно перевел дух, наслаждаясь теплыми объятьями и хрипловатым голосом, который шептал ему на ухо какие-то глупые нежности. Можно было расслабиться и закрыть глаза, перестать наконец чувствовать удушающее волнение и просто отдаться во власть обволакивающей заботы Марко. — Я обещал, что мы еще обязательно встретимся, и я выполнил свое обещание. С мгновение Олли не понимал, о чем тот говорит, а после распахнул глаза, наполненные слезами счастья и понимания.