Сердце ангела

Гай одернул рукав и спрятал распятие под рубаху. Он не предполагал, что все выяснится так, и ему было не по себе. Как ребенку, который сделал что-то очень плохое, а его вдруг похвалили. Робин так и стоял рядом, взгляд у него был дикий. — Слушай, я... — начал было Гай и замолчал. Что тут скажешь? Значит, два дня назад ему не померещился шум за окном, и там был Робин. Вскарабкался по стене, рискуя сорваться, подслушал их беседу с Вейзи и решил разобраться с заговором. И чуть не разобрался... Гай взглянул на Мэриан. — Откуда вы все здесь взялись? — В Локсли два дурня подрались из-за девушки, на ножах, — ответил Альгер. — Один серьезно ранен. Я поехал за вами в Найтон-холл, и леди Мэриан сказала, что вы не приезжали. И никакую записку она вам не передавала. — Что это за записка, Робин? — Мэриан поджала губы. — Ты мне ее как-то прислала, просила прийти, — безжизненно отозвался тот. — Ты посмел использовать меня, чтобы заманить сюда Гая?! — она опять вскипела. — Ах ты!.. — Любовь моя, прошу, будь помягче, — вмешался Фридрих. — Я еще не выучил предыдущие твои... хм... изречения. — Альгер, найди Демона. Он привязан где-то поблизости, — попросил Гай. Робин замер, уставившись в одну точку, что было немногим лучше, чем его метания незадолго до этого. И теперь им точно нужно поговорить. — Там привязан, — Робин отмер, мотнул головой. — В овраге. — Робин, послушай... — Гай протянул к нему руку, но он отшатнулся. — Не хочу ничего слышать. Убирайся в Локсли, в Ноттингем, к дьяволу! Робин метнулся в заросли, Гай рванул за ним. — Подожду вас здесь, сэр Гай! — крикнул ему вслед Альгер.

***

Робин бежал, не разбирая дороги, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви. — Уходи, я остаюсь. И забери эту падаль. Скорми псам, живьем. — Идти, Сейиф аль-Иблис! — Я не могу его так оставить!.. Щеку царапнула колючка. Как он не понял сразу? Голос можно было не узнать: в шатре, из-за боли, он слышал все словно издалека. Но глаза... Смотрел — и не видел. Ни тогда, в Локсли, ни потом. — Лежи. Все будет хорошо. Прикосновение к ладони и губам... — Робин! Гай старался не терять из виду мелькающую между деревьями зеленую куртку. Он так часто гонялся за Робином последние полтора года, но сейчас был намерен не упустить, а поймать. После всего, что он услышал, ему нужно было попросить прощения, объяснить... Не все, нет, то немногое, что можно сказать. Даже если Робин не простит — хотя бы будет знать, что он сожалеет. Зеленая куртка впереди пропала. Еще несколько ярдов — и Гай выбежал на склон оврага. Робин стоял внизу, упираясь руками в колени, и тяжело дышал. — Я сказал тебе убираться. Гай спустился в овраг, подошел ближе. — Робин, пожалуйста, давай поговорим. — Не о чем говорить, — Робин выпрямился. — Ты спас короля и меня. Благодарю. Можешь идти. Прости за... сегодняшнее. — Ты же не успел ничего сделать, — Гай сделал еще несколько шагов. — Значит, прощать не за что. Робин со свистом втянул воздух сквозь зубы и вдруг кинулся на него. Гай увернулся, но тот бросился снова, стремительно, как атакующая змея. Удар под дых заставил Гая захлебнуться вдохом, и он едва не пропустил летящий в лицо кулак. Перехватил руку Робина, швырнул его через себя, рявкнув: — Хватит! Очередной удар пришелся в плечо, еще один — в живот. Робин бил молча, сосредоточенно, метя в самые уязвимые места. Поначалу Гай больше защищался, но когда чуть не получил ребром ладони по горлу, начал отвечать всерьез. Драться с Робином было непросто. Будь противником кто-то другой, Гай сломал бы ему руку, выбил колено, ударил по ушам — наука наемников не предполагала благородного боя. Покалечить или убить, быстро и грязно — именно этому научил его один старый солдат, а после и Альгер. Робина же нужно было просто вынудить остановиться и слушать. Гай поднырнул под его руку, поймал за локоть, рванул на себя, толкнул на колени. Вмиг оказался позади, зажал его шею в удушающем захвате. Робин попытался вывернуться. Гай сжал сильнее, и тот захрипел, обмяк. — Хватит. Гай сплюнул кровь из разбитой губы, ослабил хватку. — Отпусти... — сдавленно прошептал Робин. Гай убрал руку, обошел его и сел на землю, покрытую палой листвой, как ковром. Робин смотрел на него исподлобья. — Убирайся. Гай качнул головой. — Сначала поговорим. — Не о чем... — Робин потер шею. Придушил его Гай на совесть. — Ведешь себя так, будто тебе есть до меня дело. — Есть, — Гай провел языком по зубам, удивляясь, что все целы. Висок болел, но терпимо. — Робин, я... — Ты меня бросил! — свистящим шепотом перебил тот. — Ты был мне так нужен... — Прости. Я думал, что так правильно... — Правильно было уйти, бросить меня справляться одного? Отец погиб, я стал лордом, все смотрели на меня как на лорда, ждали, что я скажу, что сделаю... — Прости, — повторил Гай. — А потом ты бросил меня второй раз, в Святой земле! — голос у Робина срывался. Он хотел, чтобы Гай ушел, хотел, чтобы остался, и не знал, что со всем этим делать. В груди словно натянули тугую струну. — Даже не сказал, что это ты. — Я должен был вернуться в Англию, прости. Но я велел щенку Ричарда позвать лекаря, послал узнать о тебе... Не мог уехать, пока не знал, что с тобой. — Ну да, так было правильно, — с издевкой произнес Робин. — Здесь Мэр и сэр Эдвард... — Уходи. Гай не шелохнулся, молча сидел и смотрел. На виске темнела ссадина — туда пришелся обернутый мхом и тканью камень. Нижняя губа была разбита, в волосах запутались листья, рубаха в глине. Лежи. Все будет хорошо... — Тогда я уйду. Робин хотел подняться, но Гай поймал его за руку. Ноги у него подкосились, он сполз обратно на землю и сам не понял, как оказался в объятиях Гая, уткнулся лбом в плечо. В горле стоял комок. Робин судорожно вздохнул, Гай погладил его по спине, и струна в груди со звоном лопнула. Слез не было, и он давился беззвучными рыданиями, цеплялся сбитыми пальцами за рубаху Гая, боясь, что если отпустит, тот исчезнет, развеется, как дым, и тогда вернутся темнота и кровь. — Прости... что предал... — выдавил Робин между всхлипами. — И за меч... — Не предал. — Ты ушел... — Я не из-за этого ушел. Гай ерошил ему волосы на затылке, и от этой полузабытой ласки Робина затрясло. Он еще крепче вцепился в перепачканную рубаху, вжимаясь лицом Гаю в шею. В груди кололо, и каждый вдох давался с трудом, как бывает, когда из последних сил выныриваешь с глубины. Хорошо, что никого из шайки сейчас нет в Шервуде, не увидят его таким... беспомощным. Но с Гаем можно. Робин поднял голову, хотел сказать, что уже все, отпустило, и его губы оказались совсем рядом с губами Гая. Неясно, кто начал первым — просто в один миг закончился весь воздух, кроме того, что был у них в легких. Гай шипел от боли, но не отрывался от него, а пальцы на затылке не давали отстраниться. Робин приоткрыл рот, впуская его язык, и сам сгреб в кулак черные волосы. Поцелуй — яростный, жестокий — как продолжение недавней схватки, как падение в бездну, как удар милосердия. Губы Гая клеймили раскаленной печатью, и Робину подумалось, что еще немного, и от него останется горстка пепла. Сердце ударялось о ребра с силой кузнечного молота, на языке был привкус крови, их обоих. Мир для Гая сузился до грубой хватки на волосах, до прижавшегося к нему горячего тела, до запаха — резкого, звериного. И он целовал Робина так, словно остановиться означало умереть. Дышал им, впитывал всем собой, вплавлялся в него. На мгновение Гаю все же пришлось оторваться от Робина, перевести дыхание. Губы саднило, пальцы, капканом сжавшие левое плечо, казалось, прожигали до костей, но он даже не поморщился. Робин вдруг откинулся на спину, дернул Гая на себя, тоже зашипел — на нем, наверное, живого места не осталось. — Спятил... — выдохнул Гай ему в ухо. Хотя нет, спятили они оба. — Давно, — Робин нашарил его левую руку, потянул рукав, прижался губами к шраму. Гая будто молнией прошило. Он рванул с плеча Робина рубаху, и так уже разодранную почти до пояса, впился поцелуем в шею, лизнул соленую от пота кожу над ключицей. Тот приподнялся на локтях, и Гай надавил ему ладонью на грудь, опрокинул обратно, навис над ним, опираясь на руки. На щеке и подбородке Робина запеклась кровь, он стер ее языком, укололся о недельную щетину... То, что грезилось бесконечными ночами, обрело плоть — сильную, жилистую, гибкую. Он ласкал Робина руками, губами, дыханием и сам плавился под скользящими по спине ладонями. Загорелую кожу покрывали свежие синяки, Гай задел один, на ребрах, и Робин коротко вскрикнул. Это на миг отрезвило. Гай скатился с него, но взгляд зеленых глаз — дикий, плывущий, голодный, беззащитный — хлестнул наотмашь, сметая остатки здравого рассудка. Однажды в Акре Робин попробовал киф,* дарующий блаженство, и провел ночь в сладострастном дурмане с тремя блудницами. То была райская ночь, но она не шла в сравнение с тем, что происходило сейчас. Робина словно швырнуло в центр песчаной бури. Гай не щадил его, оставлял метки от свирепых поцелуев — но он и не хотел пощады. Боль в избитом теле и жгучее желание растекались по венам греческим огнем, грохотали ураганом в ушах. Гай потянул шнуровку на штанах Робина, нетерпеливо чертыхнулся — узлы никак не распутывались. Наконец под ладонью оказался вздыбленный член. Гай погладил пальцами горячую шелковистую кожу, выступающую вену. Робин пробормотал что-то, толкнулся ему в руку. Гай сполз ниже, припечатал его к земле за бедра и вобрал напряженный ствол в рот. Медленно, привыкая к длине, пропустил в горло. Робин всхлипнул, дернулся, но Гай держал крепко — и терзал, изводил безжалостными ласками, которые то возносили его к небесам, то низвергали в адское пламя. На задворках разлетающегося осколками сознания мелькнула мысль — найти бы паскудника, что научил Гая такому, и убить... или поблагодарить. Робин даже стонать не мог — только глотать воздух, мотать головой и сжимать кулаки. То, что Гай с ним творил, было слишком... Слишком хорошо, слишком мало и слишком много. Крупная дрожь прокатывалась волнами от макушки до пальцев ног и рук, рассыпалась искрами острого удовольствия, свивалась горячей спиралью внизу живота. Тело выкрутило почти болезненным спазмом, раскаленным, как ветер пустыни, он уперся затылком в землю, выгнул спину и наконец застонал — громко, протяжно. Гай удерживал бьющегося в сладких судорогах Робина за бедра, сглатывая солоноватое семя, и отпустил, лишь когда твердая плоть во рту обмякла. Робин обессилено раскинулся на земле, но стоило Гаю потянуться к собственному паху, вскинулся, перехватил его запястье, перекатился на бок. Теперь уже он толкнул Гая на спину, завел ему руки за голову, давая понять, чтобы так и лежал — и тот подчинился. Развязывать кожаные шнурки дрожащими пальцами было непросто, зато Робин получил возможность отыграться: гладил через штаны, заставляя Гая ругаться сквозь зубы и приподнимать бедра. Высвободив внушительный член, он тоже не спешил — кружил большим пальцем по скользкой головке, оттягивал кожу под ней, легонько тер уздечку. Потом обхватил рукой, медленно повел кулаком вниз, вверх, и еще раз, пока Гай не выдохнул умоляюще: — Ну же... Робин резче задвигал рукой, не отрывая взгляда от лица Гая, будто хотел выжечь его в памяти: глаза потемнели от расширившихся зрачков, только по самому краю синеет тонкий ободок, черные волосы разметались по листве, разбитая губа припухла, на ней алеет капля крови. Робин наклонился, слизнул эту каплю, скользнул языком по языку Гая — солоно, как морская вода. Тот хотел отвернуться, но Робин не позволил, прижался губами крепче и ловил ртом долгие низкие стоны, пока Гай выплескивался ему на руку и себе на живот. С последним всполохом наслаждения он опустил веки, повернул голову и уткнулся лбом Робину в грудь. Налетевший ветер холодил разгоряченную кожу. Робин покосился на свою порванную рубаху — надо будет сменить. Хотя Мач все равно с вопросами пристанет. Он поднес пальцы к губам, облизал — хотелось знать, какой Гай на вкус, — откинулся на спину и бездумно уставился в небо, по которому мчались клочья облаков. Ребра и правое колено ощутимо болели, царапина на щеке горела, но это было даже хорошо — значит, точно живой. Комок в горле исчез бесследно, неконтролируемая дрожь прошла, а в голове было пусто до звона. Гай посмотрел на него, усмехнулся — из-за разбитой опухшей губы получилось кривее обычного. — Видела бы нас Мэр... — Надеюсь, не увидит, — Робин содрогнулся. — Боюсь подумать, что она тогда скажет. Вот уж не знал... — Что она ругается, как тамплиер? — Хуже тамплиера. Я таких выражений и от Леграна не слышал, а он известный сквернослов. Робин замолчал. Гай перевернулся на бок, провел рукой ему по волосам, вытащил запутавшуюся мелкую ветку. Что теперь между ними? Короткое перемирие? — Почему ты ушел? — нарушил затянувшееся молчание Робин. Гай вздрогнул. К этому вопросу он не был готов прямо сейчас. Собирался рассказать, но позже, не сразу и не все. Робин оперся на локоть и, прищурившись, смотрел на него. Взгляд лучника, готового спустить тетиву, и стрела нацелена ему в сердце. — Я... испугался, — медленно ответил он. — Испугался, что чуть не убил тебя. — Ты о чем? — Робин недоуменно нахмурился. Гай чуть его не убил? Потом он вспомнил. — Это когда ты мне в нос дал за мой длинный язык? Было больно, да, но не смертельно. — Да. Но не просто в нос. Я действительно чуть тебя не убил. Гай вытянул перед собой руку, чуть согнул пальцы. — Вот так. Можно вырвать человеку горло или перебить гортань. Меня научил Берт, старый конюх сэра Эдварда. — Тот пьяница, который успокоил моего пони, когда Уилфрид подложил колючку? — Он самый. Но до того как стать конюхом и пьяницей, он был брабансоном.* — Я не знал. Почему ты мне не говорил? — Робин нахмурился сильнее. Что-то было не так в голосе Гая, во взгляде. Он напоминал загнанного в ловушку волка, готового вырваться из нее ценой собственной жизни. — Я много чего не говорил. Гай зашнуровал штаны и сел. Вытряхнул из волос листья. — Уверен, что хочешь знать? На самом деле Робин уже не был в этом уверен. Недоброе предчувствие обдало холодом, но идти на попятный было не в его правилах, и он заставил себя кивнуть, как когда-то заставлял перебороть страх и прыгнуть в омут с обрыва. Или выйти с копьем на бешеного кабана. Гай обреченно вздохнул — и начал рассказывать. Робин не знал, когда именно ему захотелось заорать, чтобы Гай заткнулся. Может, на смерти лесника? Или каноника? Или еще кого-нибудь. Но Гай говорил и говорил — ровным, безучастным тоном, и взгляд был такой же безучастный. И Робин слушал, ведь он сам потребовал рассказать. Как десятилетний Гай начал таскать Берту вино и брендивин, а бывший наемник месяц за месяцем, год за годом учил его затаиваться и выжидать, заметать следы, отбивать нюх собакам, вскрывать замки, уводить лошадей... И убивать — быстро и милосердно или медленно и жестоко, — ножом, ядом, голыми руками и всем, что можно использовать как оружие. К своему счастью, на трезвую голову Берт толком ничего не помнил и считал видениями из прошлого, иначе в один прекрасный день ученик, чтобы сохранить тайну, отправил бы к праотцам его самого. Слушал про Уилфрида, лесничего, каноника, Брендана, Гислейн, Лонгторна, Торнтона и других. Про то, как Гай вернулся, решив, что Робин умер, про то, как получил должность у Вейзи. Гай замолчал, чтобы перевести дух, взглянул на бледного закаменевшего Робина, спросил все тем же ровным тоном: — Хватит или еще? Робин молчал — не представлял, что ответить. Он и сам не был святым, крови на его руках хватило бы на целое озеро. Святая земля оставила на нем неизгладимый след. Но как быть с тем, что представлял собой Гай? Как быть с ответственностью, которая отныне ложится на него? Все равно что получить в руки живое оружие из легенд, мыслящее, с собственной волей — и не уметь его сдерживать. Меч Иблиса... Гай, наверное, и самого дьявола напугал бы до колик. Вот только вообразить себе жизнь без него Робин не мог. Не теперь, когда Гай вернулся, когда они оба вернулись. Не после того, что случилось здесь. Но ему нужно время: подумать, разобраться в себе, осознать, понять... и принять это. Он не знал, сколько — неделя, месяц, год — просто прямо сейчас лучше было уйти. Робин все так же молча встал, завязал шнуровку на штанах и, прихрамывая, поднялся по склону. Гай не пытался его остановить, сидел неподвижно и смотрел вслед, пока не потерял из виду. Ему даже не было больно — только внутри все заледенело. Судьба сыграла с ним злую шутку, на краткий миг вернула утраченное и вновь отняла. Лучше бы он соврал. Лучше бы Робин его убил.