***
В один из очередных дней, когда ей хотелось побродить по деревне, вместо того, чтобы следить за бесшумностью дыхания, Хирами вышла прогуляться и набрела на гигантские ворота, главный вход в Скрытый Лист. Они были распахнуты настежь, и на пару мгновений ей даже показалось, будто они приглашают её войти наружу, в лес, где росли одни деревья и бродили лишь звери. И где не водился дом с новорождённой младшей сестрой. Длилось это чувство недолго, потому что на плечо ей легла чья-то рука. Хирами вздрогнула и обернулась. Ей пришлось задрать голову: до того она была маленькой, а он — большим. На неё смотрел высокий и невероятно красивый мужчина с длинными белыми волосами, собранными в низкий хвост. Его тёмные глаза глядели на неё с неожиданным для нее теплом, и Хирами подумала, что уже давно никто не смотрел на нее вот так — открыто и дружелюбно. — Мир за воротами тянет, не спорю. Но может, ты все-таки подождешь немного, пока подрастешь? Если пойдешь туда сейчас, тебе не понравится. Она удивлённо воззрилась на него. Как он узнал, о чем она думает? Кто это вообще такой и почему он настолько красивый? — Почему? Дяденька медленно опустился на корточки, оказавшись немного ниже ее уровня глаз, и положил вторую руку ей на плечо. Окончательно развернул к себе, чтобы ворота не манили ее к себе. — Потому что пока мы маленькие и не можем сами о себе позаботиться, нас там не ждёт ничего хорошего. Там скучно и неинтересно. — Тогда когда же я смогу туда прийти? — Лучше всего — когда станешь генином. Хирами ужасно расстроилась. Ранг генина! Как долго же ждать тогда надо! Она только через несколько месяцев пойдет в Академию ниндзя! За эти долгие семь лет, пока она закончит учиться, она успеет оглохнуть от воплей мелкой и тогда ей точно не светит стать ниндзя, потому что калек в шиноби не берут! — Ну, чего скисла? Не переживай, ты и оглянуться не успеешь, как вырастешь и сходишь во все места, куда так сильно хотела попасть. Все дети очень быстро растут, — последнее он добавил с некоторой грустью, как показалось Хирами. Ей пришло в голову, что, возможно, дяденька тоже пребывает в печали, правда, по какой-то своей, особенной причине. Может быть, ему так же одиноко, как и ей? Она нерешительно поджала губы, борясь с желанием спросить у него о своей догадке. В конце концов любопытство победило. — Дяденька, у вас что, тоже дома завелась младшая сестра? Мысль бредовая, но что, если в деревню пришла эпидемия, из-за которой люди обзаводятся младенцами? Неужели и красавец стал ее жертвой? Мужчина тем временем, пока она строила теории, без занят тем, что приходил в себя от неожиданного, по-детски серьёзного вопроса. Он мягко улыбнулся ей: — Нет. Мне пока везёт, и сестры сами не заводятся у меня дома. А что, у тебя такая уже появилась? Не в силах признаться вслух о своей проблеме, Хирами молча кивнула, и на потрясающем лице мужчины наметились очертания лёгкой улыбки: — Сестра — это замечательно, — зачем-то сказал совершенную глупость он. Хирами была с ним абсолютно не согласна. Сестра — самое худшее, что только могло произойти с ее семьёй. У Хирами и так уже было целых две сестры, так зачем же еще одна? На кой она сдалась? Вот Дейда родилась, потому что в семье всегда должен быть ребенок (как однажды сказала бабуля Норико), Хаяши — чтобы Дейде не было скучно одной, а Хирами — чтобы не было скучно и тоскливо Хаяши. И этого, казалось, было достаточно, потому что самой Хирами жилось прекрасно со старшими, и ей уж точно никто не требовался, чтобы скрасить дни своего детства. Зачем им еще кто-то? Видимо, беловолосый мужчина разглядел обрывки этих мыслей у нее на лбу. Оглядевшись по сторонам, он заговорщически прошептал: — Хочешь секрет? Хирами неуверенно кивнула. Узнавать секреты — всегда очень интересно. Не так давно у нее сложилось впечатление, что все люди на свете, будь то гражданские или шиноби, состоят из маленьких-маленьких кусочков-секретиков. Есть секретики большие и маленькие, важные и страшные и не очень, но если хоть один из них потеряется, остальные начнут отпадать вслед за ним, и разрушат каркас человека. А секретики непременно начинают теряться, если их никому не рассказывать, если ими ни с кем не делиться, поэтому жадничать ну никак нельзя. Конечно же, главная особенность секретиков заключается в том, что ты не должен их раскрывать всем остальным, если вдруг с тобой поделятся одним таким секретиком. Секретик нельзя показывать большому числу людей, потому что если его многие буду знать, то он растает, как льдинка на солнце. В общем, хранить секретик — большая ответственность, и если распоряжаться им без особого ума, получишь много проблем. И хотя все казалось таким серьёзным, Хирами все же не могла удержаться от того, чтобы стать частичкой мира этого невероятно красивого дяденьки, чей добрый взгляд мягко ощупывал ее глаза, щеки и брови. Ей очень хотелось стать хранителем его тайны. Некоторое время, всего несколько секунд, он молчал, но не отводил от нее взгляда. Наконец он произнес: — Если у тебя есть сестра, то ты можешь играть с ней, можешь воспитать ее под себя и научить, как жить в этом мире. У меня нет сестры, но есть сын, и он, хотя еще совсем малыш — уже серьёзный, деловитый пацанёнок. И я счастлив, что он есть у меня, а я — у него. Когда он только родился, то причинял много неудобств: много кричал и постоянно требовал внимания. Однако сейчас, когда он подрос, мне немного грустно, что я ему нужен уже не так сильно, как он нужен мне. Ему интересно узнавать все самому, учиться новым вещам, и, разумеется, он мне все уши прожужжал, что хочет стать ниндзя. Он растет каждый день, и я бесконечно горжусь им и каждым его достижением. Но особенно я горд тем, что он стремится стать похожим на меня. И поэтому я делаю все, чтобы он продолжал хотеть этого, чтобы я все еще был примером для него, образцом для подражания. Поэтому если ты будешь внимательной к своей маленькой сестрёнке, то полюбишь ее очень сильно, прямо как я своего сына, и она так же сильно полюбит тебя в ответ и захочет стать такой же, как ты. Я в этом уверен. Хирами смотрела на потрясающего мужчину, опустившегося ради разговора с ней на корточки, и пыталась осмыслить в своем детском сознании все то, чем он только что с ней поделился. Честно говоря, это было сложновато. От ворот раздался какой-то шум, и Хирами повернула голову: это приехал небольшой караван, начиналась проверка документов и товаров. Как-то неожиданно резко это разрушило хрупкое единение между ней и незнакомым красавцем. Словно остальной мир клином вбился между ними. Она снова посмотрела на взрослого шиноби перед собой. Его тайна была очень большой, просто огромной. Может, ее можно было бы как-нибудь сократить, чтобы запомнить? — Так каков ваш секрет? — смогла выдавить она прежде, чем очередная волна шума разорвала тонкую ниточку понимания между ним и ей. — Секрет в том, чтобы любить и быть любимым, — ответил он уже без улыбки. — Чтобы оставить после себя кого-то похожего, кого-то, для кого ты важен. Тогда она еще не знала ни его имени, ни того, можно ли ему доверять, ни того, был ли он плохим или хорошим человеком. Все, что ей было о нем известно, это его великий секрет, который ей было суждено пронести через всю свою жизнь, до самой смерти. Вот так Хирами Кицуне, которой не было и семи лет, и стала хранителем великого секрета Белого Клыка Конохи.***
Вскоре произошли разительные перемены. От былой неприязни к свертку не осталось и следа: пуф! — и как будто бы и не было того раздражения из-за нового члена семьи. Было сложно сказать из-за чего все так изменилось: то ли из-за слов загадочного беловолосого дяденьки, то ли из-за отношения самой Хирами. Но мечты каким-то невероятным образом сбылись: со временем младшая сестра стала более терпимой, с ней даже разрешали играть, что очень понравилось Хирами: малютка Рейни была похожа на самого настоящего пупса, только живого, агукающего и улыбающегося, когда ты ее щекочешь, строишь рожицы или издаешь смешные звуки. Хирами даже расстроилась, когда настало время ей пойти в Академию ниндзя, потому что она теперь не могла играться с мелкой сутки напролет — нужно было делать домашние задания и ходить на клановые тренировки. Особенно интересно было наблюдать за тем, как этот карапуз, пускающий слюни во время еды, растет и становится все больше и больше, уже походя не на пупса, а на куклу для девочек постарше: у Рейн появилось больше волос на голове, да и взгляд стал более осмысленным. Хирами нравилось, сидя по вечерам бок о бок с мамой, рассматривать старые фотографии, где все они были младше и отличались от нынешних себя: она сама, Хаяши, Дейда, даже мама с папой. По Рейн пока не было видно сильных изменений, но на ее фото тоже было приятно посмотреть. На одной из самых первых был необыкновенно уродливый сморщенный апельсин в обертке из мягких одеял, на чуть более поздних — четырехмесячная улыбака с яркими глазами... Хирами особенно нравилась одна фотография, на обороте которой была надпись, выведенная маминой мягкой рукой: «56 год, Красный порт[2]». Здесь был запечатлен единственный раз в жизни Хирами, когда они выехали за пределы деревни и отправились на отдых. Тогда они побывали в очень милом местечке под названием Красный порт. Этот крошечный городок вырос из рыбацкого поселения на берегу залива Хёпу[3]. И хотя город был небольшим и здесь не на что было посмотреть, кроме как на местный храм и море, семья очень хорошо провела здесь целую неделю: они каждый день обедали в небольшом ресторанчике неподалеку от своего гостевого дома, много купались, гуляли по окрестностям и даже посмотрели на шествие монахов, проводивших какой-то обряд. И конечно, они старались запечатлеть на пленку самые счастливые моменты, которые им случилось пережить в этом месте. Одним из таких был ужин с местными — по приглашению одной кумушки, хозяйки домика, в котором они остановились. Это был день рождения ее взрослого сына, и женщина собиралась устроить торжество на всю улицу и, естественно, она не могла не позвать своих постояльцев. На весь вечер небольшая улочка превратилась в танцплощадку, банкетный зал на открытом воздухе, место встречи всех соседей и самых дальних родственников и даже мини-ярмарку. Шум стоял неимоверный. Папа тогда немного перебрал и начал настойчиво приставать к какому-то пареньку с просьбой сфотографировать его с «самыми дорогими на свете девочками». Маме было неловко, но она самой первой села за обеденный стол и потянула за собой упирающихся Хирами и Хаяши. Дейда, на руках которой сидела полусонная четырехлетняя Рейн, встала сбоку от них. Счастливый отец, приобняв за плечи с одной стороны маму, а с другой — Дейду с мелкой, потребовал, чтобы все улыбнулись... ...Хирами провела пальцем по лицу Рейн, демонстрировавшей на фото самый натуральный львиный зев. Вот дуреха. Могла бы и улыбнуться ради приличия. Нечего всем демонстрировать, сколько у тебя там молочных зубов. Яркий свет цветных фонарей навечно застыл в причудливом искажении на лицах родителей и робко улыбающейся Дейды. Хаяши, которая так и не покорилась и не села подле матери, уверенно смотрела прямо в объектив камеры, кончик ее губ был приподнят, словно бы она усмехалась и говорила: «Только одно фото — не провороньте, пока я добрая». Сама Хирами, прижавшись к маме, сидела на скамейке и смеялась, глядя куда-то за спину фотографирующего. Такая живая фотография... Со стороны двери раздался какой-то шум, Хирами машинально повернулась в его сторону: кажется, Рейн снова, как ненормальная, носилась по коридору. Когда на этаже стихло, Хирами снова перевела взгляд на фото, сделанное два года назад и почти с тех самых пор принадлежавшее лишь ей одной. Наверное, все уже давным-давно — даже мама, разрешившая забрать его из альбома, — забыли, что когда-то у них была такая семейная фотография. Хирами ничего не могла поделать с тем, что ей действительно нравилось это фото. Время от времени, когда на нее накатывала грусть, она доставала его и... просто смотрела. Иногда думала о чем-то. Вот как сейчас. Прошло уже очень много времени с тех пор, как она говорила с Хатаке Какаши. Вживую. С ума сойти — вживую!!! И с кем? С Какаши!!! С тем самым, в присутствии которого, если ей и случалось бывать, она не то, что поздороваться с ним не могла, — она дышала при нем через раз! Она не могла без содрогания вспоминать их встречу, произошедшую несколько месяцев назад. Он стоял так близко к ней! У него такие волосы, такие глаза, такая маска, такое... все! И он обращался к ней! Было бы еще более прекрасно и сказочно, если бы он не смотрел на нее так отчужденно и не говорил холодным голосом, от которого внутри все органы совершали кульбиты каждую секунду, пока он находился от нее так близко. Это мог бы быть один из лучших моментов в ее жизни, если бы не произошли два события, из-за которых впору было рвать на голове волосы от ужаса. Первое произошло из-за ее собственной глупости. Она представилась по фамилии. Подумать только! Совершенно точно — тогда она была не в себе, раз назвалась Хирами Кицуне. Когда она вернулась домой и оказалась достаточно далеко от Какаши Хатаке, чтобы начать мыслить здраво и суметь проанализировать свое поведение, ее затрясло. Что же она наделала?! — пронеслось в голове. Как могла сказать такое ему?! Как могла нарушить едва ли не самое главное правило клана, которое им втолковывают с пеленок? Первое время она была в растерянности и панике, не могла ни о чем другом думать. Ее и днем и ночью преследовала мысль, что все в клане уже знают об ее предательстве, что скоро настанет расплата за содеянное. Что тогда будет с ней? С семьей? Что делать? Как оправдать себя? Но проходили дни, ничего не менялось, никто не смотрел на нее косо и не высказывал свое осуждение. Все вокруг были такими же и вели себя так же, как и всегда. Хирами не могла поверить: никто ничего не знает о произошедшем. Некоторое время она все еще ходила, ожидая, что вот-вот на нее набросятся с обвинениями, что во всем этом спокойствии есть какой-то подвох, что они просто выжидают момент, когда ее можно будет схватить. Однако ничего не происходило. И наконец она смогла спокойно вздохнуть и вернуться к нормальной жизни. Она решила, что впредь не будет терять контроль над собственными эмоциями и не совершит такой ошибки. Ведь в следующий раз ей может не повезти. Когда мандраж прошел, она смогла вернуться к воспоминаниям о слежке за Какаши Хатаке и начать хандрить уже из-за второй вещи, не менее ужасной, чем первая. Он не посмеялся над ней и ее глупыми извинениями. Нет, он не смеялся. Но было бы лучше, если бы именно это он и сделал! Потому что вместо неодобрения или насмешки она получила сначала недоумение, а потом — безразличие. — Что? Ты хочешь извиниться передо мной за свою сестру? — спросил тот, кто ей нравился больше всех на свете, и одарил ее непонятным ей взглядом. Электрический фонарь за ее спиной мигнул раз, второй, на какие-то крошечные, почти неуловимые мгновения скрывая от нее его фигуру и пряча ее в темноте. Хирами сглотнула тяжелый комок, который, как тогда ей казалось, перекрывал кислород в горле. Она ждала, что он скажет дальше. — Зачем? Она и сама не была уверена, что знает ответ на его вопрос. Но ее невероятно мучило то, как с ним обошлась Рейн в их прошлую встречу. Она угрожала ему. Сказала не приближаться к ней, Хирами. Фактически лишила и так минимальных шансов, что когда-нибудь ей удастся хотя бы на краткий миг почувствовать, что ее любовь взаимна. Она не могла не попробовать исправить это. — Я... — замялась Хирами, впитывая в те секунды всеми своими органами чувств его образ, собирая его по кусочкам в памяти в единый пазл, чтобы потом вспоминать и изнывать от тоски по нему. — Я просто подумала, что... что... что, может, тебе немного... грустно? Он уставился на нее недоуменно. — Грустно? Мне? — спросил он, будто не верил, что эти слова и в правду прозвучали. Она промолчала. И тогда он сам дал ответ на свои вопросы: — Мне не было грустно. Я вообще об этом не думал. Нужно было что-то ответить, чтобы разговор не затух, едва начавшись. Она столько раз представляла в своей голове, как они разговаривуют, ходят вместе по улицам, держась за руки, как парочка влюбленных подростков... даже то, как он снимает маску и показывает ей свое лицо целиком, не скрываясь, и улыбается ей самой красивой в мире улыбкой. Она воображала все это тысячи раз. Миллионы. И все равно не знала, как сделать так, чтобы задержать его еще на чуть-чуть, как выдавить из себя хоть что-нибудь вразумительное, чтобы заинтересовать его разговором. Она была немного выше него, но ее это едва ли волновало: Какаши же вырастет, он точно будет высоким, может, она едва будет доставать ему до плеча, и ей придется задирать голову, чтобы просто взглянуть в его черные глаза... но пока что она, смущенно заламывая пальцы, взирала на него сверху вниз, думая о сотне вещей одновременно: начиная с того, что он стоит перед ней и что-то говорит, и закачивая тем, что в ее портрете, пожалуй, можно было бы что-нибудь изменить, чтобы он чуточку больше походил на оригинал. — Ну так и что? — произнес он, скрестив руки на груди и смотря на нее строгим, взыскательным взглядом. — Что? — переспросила Хирами, вылетая из своего эфирного мира, где они вдвоем безмолвно стояли и глядели друг другу в глаза. Мальчик громко вздохнул, Хирами показалось, что раздраженно, и она вздрогнула. Какаши из реальности все же немного отличался от того, который обитал в ее мечтах. — Вот ты извинилась и что дальше? — нетерпеливо пояснил он. Она не знала. Правда, не знала. Она как-то не думала так далеко, сейчас она вообще не контролировала разговор, не знала, куда он ведет, и не могла выдавить наружу и лишнего слова, чтобы как-то развернуть ситуацию в свою пользу. Ее будто сковали призрачными цепями и душили при всякой попытке произнести хоть что-нибудь. Какаши вновь порывисто вздохнул и обернулся через плечо, совершенно точно оглядываясь на единственный в квартале дом, в окнах которого горел свет. Наверное, это его дом. — Так невозможно стоять. Я хочу домой, знаешь ли, — сказал он, повернувшись обратно к ней. Опустил руки. — И тебе тоже пора. Уходи. Мысли и намерения Хирами заметалась внутри нее, создавая ураган. Нужно было что-то сделать, что-то сказать, чтобы остановить его!.. — Я... п-подожди! Стой! — в отчаянии вскрикнула она, но Какаши уже повернулся к ней спиной и уходил к себе. — К-какаши! — Эй, мы не друзья, — отозвался он, не останавливаясь и даже не поворачивая голову. — Не зови меня по имени. И не смей доставать меня больше. Уходи. Хирами поняла, что никак не смогла бы его остановить, у нее просто не было для этого ни сил, ни возможностей. Она осталась стоять под бледным светом фонаря, наблюдая за тем, как он удаляется от нее, растворяясь в темноте. Даже его светлые волосы в конце концов пожрал мрак. В голове било набатом, что ее единственная попытка наладить с ним контакт провалилась. Ее душили собственные чувства. Полный раздрай. Больше всего ее коробило от того, что в то время, как ее разрывало изнутри от переизбытка всего, ему было совершенно все равно.(✷‿✷)
Когда Рейн рассказала о том, как у нее обстоят дела в классе, Хаяши любезно подсказала ей, как выразить все кратко одним словом, чтобы лишний раз не сотрясать воздух. И помогала она с таким видом, будто делает самое большое одолжение на свете. И-е-рар-хи-я. Невероятно сложное, но очень точное, как постарались ее убедить, слово, которое идеально описывает едва ли не весь мир. «Потому что так все устроено», — добавив, пожала плечами (будто это что-то объясняло) Хаяши и, потрепав Рейн по голове, рухнула на постель и попросила младшую сестру закрыть дверь с обратной стороны. — Я хочу спать, так что не шуми, — предупредила она и закопалась под одеяло, как крот в свою норку под землей. Сделав так, как ей было велено, Рейн в задумчивости замерла перед дверью. И-е-рар-хи-я? Ийирархия. Нет-нет, иерархия, точно. Странное слово, надо бы его запомнить. «Это у всех так, — отозвалась Дейда, когда Рейн и ей рассказала о своих школьных буднях. — У меня было так, у Хаяши, у Хирами... и тебя точно так же сейчас. И это совершенно обычная ситуация, не переживай. Так правильно». Рейн не хотела сомневаться в словах своих старших сестёр, но ее по-прежнему грыз червячок сомнения. Почему-то ей казалось, что у них в классе иерархия была какой-то неправильной. Самыми крутыми считались ребята из четырёх благородных родов: Учиха, Хьюга, Абураме и Акимичи. В их классе было аж целых пять представителей этих кланов, и почти все они были большими зазнайками. После них шли те, кто принадлежал к крупным, но не настолько древним семействам деревни, вроде Инузука, Нара, Сарутоби или Курама. Затем — из гораздо менее влиятельных кланов: Яманака, Шимура, сюда же попадали и Кицуне... Далее была тонкая прослойка второй ступени пирамиды, к которой относились дети из богатых семей, в которых шиноби становились через раз, и ни о какой наследственной преемственности ниндзя здесь речи не шло. И наконец, был третий, самый последний и ни разу не престижный уровень, к которому причисляли совсем уж простых ребят из небольших семьей, не слишком богатых, где либо шиноби не было вообще, либо были, но настолько давно, что даже проверять эту информацию на достоверность было бессмысленно. В эту группу почти-аутсайдеров входил Яо, мальчик-липучка, к тому же фанат ненавистного белобрысого выпендрежника. Вот так должна была бы выглядеть иерархия в классе Рейн, если бы в ней не было некоторых исключений, которые сбивали с толку всех тех, кто входил в эту самую иерархию. Рейн находилась в очень интересном положении: несмотря на то, что имя ее клана распадалось на множество фамилий в зависимости от семьи, казалось, все посторонние откуда-то знали, что эти шифрующиеся люди — один небольшой и очень странный клан, издалека заметный по высокомерному и заносчивым поведению, которое многие считали совершенно необоснованным, ведь ее клан особо нигде не засветился. Так бы, наверное, сложилось и у Рейн, если бы в самом начале учёбы она не продемонстрировала свои способности в ниндзюцу, а после ее родители не примчались бы в Академию, чтобы разобраться, каким таким магическим образом у их доченьки появился синяк на пол-лица (его вообще-то убрала ирьенин еще в школе, но кого это тогда волновало). Короче говоря, статус Рейн взлетел на несколько позиций вверх благодаря тому происшествию. Это была первая странность в их иерархии. Вторая — Камомиру Яо, казалось бы, никто и звать его никак, банным листом прилип к Рейн и сидел с ней на всех занятиях, разве что во время разных уроков отдельно для мальчиков и отдельно для девочек его не было рядом. Рейн его не гнала, но и явного желания подружиться она к нему не испытывала, все еще думая, что он недостоин общения с ней. Полублагосклонность клановой девочки давали Яо некоторые привилегии над остальными ребятами из третьей группы. Третья странность — единственная на весь класс Учиха. Все с ней вроде бы было нормально: и высокомерная, и одиночка, и веет от нее силой и властностью за ри[4]... разве что был у нее один небольшой, но очень существенный, многое меняющий изъян. «Одноглазость», как называла это про себя Рейн: Йохо Учиха смотрела на мир лишь одним глазом, вторая половина ее лица была чем-то изуродована и, по-видимому, давно: следы были старые и, насколько можно было судить, зажившие. Все знали непреложную истину: Кеккей Генкай Учиха — это Шаринган, знаменитое смертоносное оружие, которое заключалось в их глазах. Поскольку никто прежде не встречался с Учиха, у которого была бы такая же проблема, как у Йохо, вставал вопрос: сможет ли она когда-нибудь пробудить свой Шаринган? Никто не был уверен в утвердительном ответе, поэтому Йохо, место которой изначально находилось на верхушке пирамиды, в действительности плавала по всему первому уровню, время от времени вклиниваясь между тремя слоями кланов и снова сходя с места: позиции у нее были шаткие. Четвёртая — Хагане Котецу и Камизуки Изумо, парочка, с которой Рейн однажды устроила догонялки от Скалы, и они, разумеется, утерли ему нос, уделали, как младенца. Исаму потом прилетело и от сенсея, и от ее родителей за то, что он посмел ударить ее — бальзам на душу. Рейн понравилась их командная работа с Изумо и Котецу. Эти двое происходили из незнатных семей-шиноби, которые кланами назвать язык не поворачивался, однако усердие и таланты парочки превосходили некоторых клановых, поэтому можно было сказать, что они даже претендовали на высочайшую ступень иерархии. Эти двое нравились Рейн, и на переменках, бывало, она болтала с ними о том о сём. Наверное, если бы у Рейн не срабатывал машинальный щелчок в голове «они не Кицуне», она бы вполне могла бы назвать их своими друзьями. Несмотря на то, что она пропустила в самом начале своей учебы в Академии ниндзя несколько месяцев, когда отправилась с главой клана развивать свой Лисий глаз, по возвращении ей, можно сказать, все же удалось влиться в коллектив и не выглядеть в нем белой вороной. Впечатлительным детям не так-то просто было забыть, как она применила ниндзюцу и как ей врезал Исаму, поэтому она некоторое время находилась в центре внимания. Верхушка их классной иерархии попыталась надавить на нее, полагая, что раз она пропустила почти четыре месяца учебы, то не знает ничего того, что изучали они. С большим трудом Рейн удалось противостоять их нападкам: на уроке тайдзюцу она ударом ноги отправила в полет зазнавшегося Яманаку Санту, а на занятии для куноичи её икебана была оценена выше, чем у Хьюги Нацу, которая до этого на весь класс заявила, что у Рейн нет вкуса (от злости она даже переломила пополам карандаш). Но даже если у Рейн и получалось на время их затыкать, было совершенно очевидно, что они вряд ли когда-нибудь прекратят свои попытки оспорить ее положение и так легко бросят задирать ее. — Ну ты и дура, — сказала как-то Учиха Йохо, когда Рейн сметала со стола письменные принадлежности и тетрадку в свою сумку, готовясь уйти домой. Занятия на сегодня были закончены, и ей предстояло ждать, чтобы пойти домой вместе с Хирами, у которой должно было быть еще несколько уроков. Като-сенсей попрощался и первым покинул аудиторию, явно куда-то торопясь. Учиха сидела прямо над Рейн, на ряд выше, в Академии они почти не разговаривали, на переменках не играли — пересекались только на уроках, когда их могли поставить работать в паре. Поэтому Рейн очень удивилась, когда поняла, что та обратилась к ней. Одноклассники в это время, громко переговариваясь и смеясь, покидали класс, и никто вроде не заметил того, что сказала Учиха. Кроме Яо, который замешкался и по неловкости раскидал все свои ручки, карандаши и линейку вокруг их парты. А может, и специально. Рейн присела на пол и стала помогать ему собирать рассыпанное, думая, что, когда закончит, Учихи уже не будет. Они провозились несколько минут. Когда Рейн встала на ноги, у нее глаза были готовы не то что на лоб полезть, — на затылок, когда поняла, что ошиблась. Йохо стояла прямо в проходе между партами и смотрела на Рейн, обращая на Яо не больше внимания, чем на табуретку. Ее здоровый глаз был удивительно черным, цвета мориона или обсидиана, Рейн пока ни у кого таких глаз не видела, кроме нее. — Я не дура, — сказала она, когда поняла, что Учиха все еще ждет ее ответа. Рядом тихонечко, словно боясь кого-то спугнуть, поднялся Яо. Немного помявшись, он понял, что не может их обойти, и остался стоять безмолвной тенью. Или табуреткой. Учиха сощурила глаза. Казалось, что она испытывает ужасное отвращение даже от того, что ей приходится дышать одним воздухом с Рейн. Тогда зачем она первой заговорила? И почему только сейчас? Рейн нахмурилась. — Еще какая, — возразила Йохо и подбоченилась. Черты ее изуродованного лица исказились высокомерием. — Если бы ты не выпендривалась, они бы тебя не трогали. Рейн недоуменно вскинула брови. О чем она вообще говорит? Вот странная. Со стороны приоткрытого окна донеслись разговоры и крики ребят: те уже вышли наружу и стали разбредаться кто куда. — Ты что, не понимаешь? — спросила ее Йохо, очевидно, уже зная ответ. У Рейн возникло ощущение, будто она испытывает удовольствие, говоря ей неприятные вещи и выставляя ее глупой. — Хьюге, Яманаке и Абураме не по себе от того, что кто-то может стать круче них и забрать себе всю власть. Им трудно смириться с тем, что они здесь не самые главные. И постараются убрать помеху со своего пути. Угадай, кто им сейчас мешает? Камомиру испуганно дернулся, а Рейн сжала кулаки. Что-то странное было в этой Йохо, что заставляло чувствовать себя букашкой, которую вот-вот может раздавить лапа великана. И Рейн совсем не понравилось это ощущение бессилия. — Ну и что? —огрызнулась она и подошла поближе. Они с Йохо были примерно одного роста, Рейн даже самую малость повыше, хотя она и была младше Учихи на целый год, поэтому можно было попытаться надавить на нее. Рыжая ощетинилась: — Тебе-то что с того? — Мне — ничего, — ответила Йохо и натянула на губах рваную ухмылку: — Но знай, что толпе всегда интересно наблюдать за тем, как кого-то раздирают на части. — Рейн подумала, что эту мысль Учиха явно у кого-то слизала. Впрочем, та сама любезно пояснила все с тем же высокомерным взглядом: — Так моя бабушка сказала, а она всегда права. Возникла пауза. Рейн очень хотелось сказать что-нибудь неприятное этой наглой Учихе, которой вздумалось, будто она может кого-то поучать. Если придется драться, Рейн была уверена, что уложит ее на лопатки. Кажется, кто-то только и может, что злобно зыркать и гавкать... Внезапно Яо, стоявший сбоку, легонько потянул Рейн за рукав футболки. — Идем на качели... — тихо позвал он. Солнечные лучи, проникавшие в класс через большие окна, запутались в его больших кудрях. Мальчик был похож на один огромный пушистый одуванчик. Несколько мгновений она колебалась. Что делать? Стоит ли начинать перепалку?.. В конце концов она сделала широкий шаг назад и выдохнула: — Ладно. Спасибо за совет. На лице Учихи неожиданно появилось новое выражение. Рейн не могла сказать точно, какое, но оно определенно было чуточку добрее прежнего. Дневной свет скользнул по ее щекам, черным прядям и темным глазам, когда Учиха сделала крохотный шажочек вперед и заявила: — Вот уж не думала, что ты умеешь так себя вести. Рейн не поняла, как именно «так», но не успела спросить, что Учиха имеет в виду, бросаясь такими неясными словами: та почти сразу развернулась и пошла к выходу из классной комнаты. Ну точно странная.