Когда в гости приходила бабуля Норико[1], начинался, как правило, бой насмерть между ней и всеми обитателями дома, хотя, конечно, никто в этом никогда бы не признался. Особенно бабушка.
Сама бабуля приходилась родной сестрой бабушке отца и тети. То есть Пору и Арайгума были ее внучатыми племянниками, что означает, что сестрам Кицуне она была прабабушкой. Эта женщина с упорством барана требовала уважительного отношения к себе и обладала
потрясающей способностью выводить окружающих из себя.
С этим фактом трудно было поспорить. Всех действительно начинало трясти от одного только ее присутствия рядом.
Она была из тех людей, что могли нести полную чушь с самым серьезным видом, и, что самое интересное, ты неизменно верил каждому обману в силу того, что даже если и осозновал весь абсурд сказанного, просто не мог не поверить. Конечно, проходило некоторое время, и до тебя в конце концов доходило, что тебя обманули.
Поскольку тетя часто приходила к ним, то если приходила бабуля, между ними начинались нешуточные дебаты, где старушка брала своим опытом и умением всячески намекать, что она старше (благодаря почтенному возрасту). В конечном итоге побежденная тетушка, недовольно поглядывая на нее исподлобья, отделывалась одной неизменной тирадой:
— Вам дома не сидится? Зачем вы сюда приходите? Лишь хаос устраиваете. Эта семья даже не ваши прямые потомки.
Прабабушка либо отсмеивалась, либо спокойно говорила в ответ:
— Своих родных нет, мучить некого, вот и прихожу сюда, — а потом, потрясывая кулаком, воинственно добавляла: — А ты, паршивка, не дерзи мне! Доживешь до моих лет, вот тогда и поговорим!
Госпожа Норико была старейшим членом клана и повидала не только жизнь Кицуне в Узушиогакуре[2], но и существование клана в Сэнгоку Джидай[3] (впрочем, Мено-сама тоже успел, хоть и не так много). По молодости ее выдали замуж за одного Узумаки, но ее семейная жизнь продлилась недолго: очень скоро она овдовела и вернулась в родные пенаты, где из-за ее
мерзкого сложного характера никто больше не предпринимал попыток
избавиться от нее выдать ее замуж. Надо сказать, женихов для молодой буйной вдовы не нашлось даже среди соклановцев. Возможно, потому, что никто не думал, что сможет сопротивляться ее крепкому
кулаку словцу.
И все-таки, несмотря на свое эксцентричное поведение, бабуля нравилась Рейн куда больше тети. Поэтому она была единственным человеком, кто радовался приходу Норико к ним домой.
Рейн играла в своей комнате, когда послышались громоподобные удары — это прабабушка так стучала во входную дверь. Силы с годами в ней не убавилось, что до сих пор позволяло ей
безнаказанно творить зло приходить в гости ко всем тем, к кому она хотела наведаться с визитом.
Рейн тут же вскочила на ноги и, сметая на пути ковер, бросилась к лестнице, что вела на первый этаж. На пути ей помешала Дейда, уже спускавшаяся по ступеням. Вместе они застряли на середине пролета.
— Стой, ты куда? Уронить меня хочешь? Эй, а ну-ка стоять! — возмутилась она, не позволяя Рейн обойти ее. — Нельзя так бегать по лестнице, Рейн. Спустись по-человечески, а не по-обезьяньи.
— Пу-усти-и! — зарычала та в ответ, пытаясь протиснуться между перилами и левым боком сестры.
— Нет. Встань нормально: ты сейчас нас обоих уронишь.
Безрезультатно потыркавшись, Рейн была вынуждена сдаться.
— Даже если бы я и уронила нас, ты бы успела спастись. И меня поймать, — мятежно заявила она, когда они чинно завершили свое маленькое шествие. И серьезно заглянув в глаза ей, выдала: — Ты ведь шиноби.
Дейда лишь молча улыбнулась.
— Всё-то ты знаешь, — обратилась она к Рейн (таким покровительственным тоном, каким обычно Хаяши общалась с ней или с Хирами), отходя в сторону и пропуская ее на кухню, где обыкновенно сидели гости, даже когда их приглашали посидеть в зале.
Из взрослых дома были лишь мама да Дейда. Теперь же еще и бабушка с тетей, столкнувшиеся у входа, затесались в их женский коллектив. Когда сестры возникли на пороге, между двумя гостьями происходил очередной обмен любезностями, а мама выглядела так, словно ее вот-вот хватит удар от передозировки словесного яда в воздухе, что происходило с ней всегда, когда ее оставляли наедине с тетей и тем, кто мог возразить ей. Заметив детей, она сразу же оживилась.
— Судя по всему, вы прекрасно себя чувствуете, бабушка, раз продолжаете досаждать людям своим присутствием, — поддерживая на лице вежливую улыбку, пропела Арайгума.
На испещренном глубокими морщинами лице медленно расползлась кровожадная улыбка. Шарм добавляли и заточенные зубы старушки — память об ее бурной молодости.
Сестры застыли в дверном проеме, не решаясь зайти полностью.
— Ну и откуда ты такая злая взялась, Арайгума? Где твое почтение? Я наконец-то собрала все свои косточки воедино и добралась до любимых внучков... и что я вижу? Они мне не рады!
— А вы другого отношения ожидаете? Заявляетесь внезапно и терроризируете тут всех...
— В этот раз я пришла не просто так, наглая ты девчонка.
— И все же: кто дал вам право вторгаться в чужой дом, бабушка?
— Ты думаешь, что раз я не твой прямой предок, то можешь просто так взять и указать мне на дверь? Я сестра твоей бабушки, Арайгума!
Твоей. Я не из подворотни вылезла, — грозно сверкнув светлыми глазами, заявила Норико-сан и, никого не спрашивая, приземлилась на стул. Пальцы ее забарабанили по деревянной поверхности стола. Недовольство переполняло ее. — Тем более что ты сама здесь не живешь.
Тетя с досадой тоже посадила себя, не зная, что здесь можно возразить.
— Девочки! — едва не бросаясь с объятиями, вовремя влезла Хакучо, отвлекая таким образом двух спорщиц. — К нам пришли Норико-оба́-сан и Арайгума-сан. Поприветствуйте их.
Делать было нечего. Поскольку обе сестры не любили находиться в одном с тетей помещении, а сбежать у них не вышло, пришлось действительно здороваться. Они постарались сесть как можно дальше от Арайгумы, но ее тяжелый взгляд, кажется, был способен достать любого, кто приходился ей не по душе.
Прабабушка, наоборот, заметно повеселела. Пальцы ее успокоились.
— Мои дорогие девочки! Бесконечно рада вас видеть. Жаль, вы не в полном составе. Даже не представляете, как приятно смотреть, когда вы все вместе.
— У Хаяши сегодня тренировка с командой, Хирами увязалась за ней, — доброжелательно поделилась с ней Дейда. Она умела непринужденно вести беседы и оставлять после приятное впечатление.
— А отец семейства, наверное, пропадает на службе? — обратилась Норико-сан к хозяйке дома. Мама уже возвратилась к столу с заварником и кружками.
— Чаю, оба-сан? — предложила она.
— Не откажусь, — кивнула старушка и помогла своей невестке аккуратно расставить все на столе.
— Пору... — собиралась ответить на вопрос бабушки мама, но ее неожиданно (или нет, тут уж как посмотреть) прервали.
— Братец очень занятой человек, и вам необязательно всегда знать, где он и что с ним. Все же он взрослый человек и не обязан отчитываться за каждый свой шаг.
Вообще-то тетя любила говорить о недостатках людей в присутствии их самих (а также говорить, как они ей не нравятся), но делая вид, будто совершенно не замечает их. Однако с Норико-сан провернуть такой трюк было сложно, поэтому ей приходилось обращаться напрямую.
— Я не контролирую его. Всего лишь интересуюсь, — устало отмахнулась от нее бабушка.
— Мы с братом не ваши внуки, поэтому — будьте так любезны — прекратите влезать в мою жизнь и жизнь его семьи.
Надо сказать, даже Рейн ощутила, насколько высокомерно и нахально прозвучала эта фраза. Особенно про жизнь тети. Потому что прабабушка делала все, чтобы лишний раз не сталкиваться с ней. Но, как это обычно бывает, жизнь делала все наперекосяк, и Норико-сан приходилось неизменно объяснять своей внучатой племяннице, насколько та заблуждается, когда намекает о своем величии всем подряд.
Рейн перевела взгляд на маму: глаза у той были квадратные. Повернувшись к Дейде, она заметила, что и у нее лицо не лучше.
А бабуля, запрокинув голову, рассмеялась.
— Дорогая моя, признаю, было время, когда ты была мне интересна. Однако, — она резко повернулась к Арайгуме и смерила ее строгим взглядом, — сейчас я понимаю это как неудачную попытку подружиться с маленькой девочкой. Мне очень не нравится обсуждать подобные вещи на людях, а еще меньше я люблю смущать их этими разговорами. Поэтому говорю тебе в последний на сегодня раз, если ты до сих пор этого не поняла: прекрати мутить воду. Я пришла не к тебе, так что можешь притвориться, будто меня здесь нет: я спущу тебе с рук такое неуважение. Сиди тихо и пей чай; и не надо выводить меня из себя.
Тетя была настолько впечатлена, что даже промахнулась и вместо чашки с ароматным напитком схватила воздух. Мама пододвинула кружку поближе, и сестра ее мужа, словно заведенная игрушка, сделала глоток и, не мигая, поставила ее на стол.
Рейн очень нравилось видеть тетю, заведенную в тупик. Зрелище это было не частое, а потому особенно приятное.
Некоторое время прабабушка переговаривалось с Хакучо о жизни, работе, детях и отдыхе, но потом внезапно заявила, что хочет посмотреть комнаты девочек. Тетя возмутилась, но ее, естественно, никто не послушал. Хозяйка дома, слишком вежливая, чтобы отказать, с почетным эскортом в лице своих детей и Арайгумы сопроводила старшую гостью на второй этаж, где находились все спальни. Осмотрев каждую из них, поудивлявшись несуществующему беспорядку в комнатах Хаяши и родителей, успешно проигнорировав хвалебную оду тети в честь жилища Хирами и не заметив конца света в обиталище Рейн, Норико-сан завершила обход просмотром кладовки, где хранился всякий полезный (нет) хлам. Потом она попросила сопроводить ее в садик, находившийся за домом, где она в пух и прах разнесла расположение клумб, чем очень опечалила Хакучо и вывела из себя Арайгуму.
Хотя бы цветы не тронула, — оптимистично подумала Рейн. Но все-таки это было слабое утешение для мамы. Она вообще была довольно ранимой, когда дело касалось ее трудов.
К моменту возвращения в кухню, где Дейда уже заваривала новый чай, тетя напоминала собой жерло вулкана, плевавшееся лавой во все стороны, а мама — тихое черное озеро, на глубине которого обитали твари поопаснее биджу. Дейда, чувства которой находились в полном раздрае, могла думать только об уходе славной родственницы из их дома, а потому не сразу обратила внимание на то, что говорила Норико-сан:
— Слушок тут пронесся. Дескать, воевать будем, — негромко произнесла она, обеими ладонями поднеся чашку ко рту. Звук вышел приглушенный. Не совсем уверенные, правильно ли они расслышали, Хакучо и Арайгума переспросили в один голос:
— Что вы только что сказали?
Рейн беспокойно заерзала на стуле, а Дейда замерла у кухонных подвесных шкафов в надежде, что ослышалась.
— Война, говорю, будет, — повторила бабушка, явно получая удовольствие от вида вытянувшихся лиц. И снова глотнула горяченького. — Эх, дорогая, нет ли у вас чего покрепче обычного черного? Я бы выпила рисового или сливового вина!.. А то целый день чаи гонять — осточертело, знаете ли. Туда зайду, сюда... и у всех этот ужасный чай! Как будто нет в доме ничего другого.
— К-как вы можете так спокойно говорить о таких вещах? — полыхая праведным гневом, воскликнула тетя и вытянулась, словно груша. Мама в это время была занята оседанием на землю, но вовремя среагировавшая Дейда ногой пододвинула стул, и мама упала на него, а не на пол.
А Рейн не понимала происходящее.
Война... это страшно? Это правда настолько ужасно, раз все ведут себя...
так?
Так испуганно.
— Откуда вы об этом узнали, оба-сан? — спросила у нее мама, уже не заботясь о том, что может подумать бабушка, увидев, как она устало и обреченно подперла лоб рукой.
— Да все на улице об этом судачат, — беззаботно отозвалась та и махнула ладонью в сторону окна. — Честное слово, вам бы почаще наружу выходить, что ли, а то скоро заплесневеете здесь вместе с этой кошёлкой.
Тетя, в чей огород только что так внезапно кинули не просто камень, а целый булыжник, возмутилась:
— Эй! Что вы себе...
— Это же просто слухи, да? — неуверенно спросила непонятно кого Дейда. — Правда же? — повторила она, повернувшись к Норико-сан. Голос ее срывался, она почти кричала: — Мы не можем снова начать войну!
Рейн во все глаза смотрела на старшую сестру, что всегда довольно спокойно принимала любые удары судьбы: будь то приход тети или неприятности на миссиях.
Почему она так реагирует? Дейда выглядела так, будто она была...
...в ужасе.
Норико-сан — напротив. Словно получала странное извращенное удовольствие от перекошенных лиц перед собой.
— Что вы так распереживались? Жизнь шиноби — это постоянная война. От того, озвучат ли ее существование официально, всему народу — мало что изменится. Вернее, вообще ничего не изменится.
Странно, но никто ей не возразил. Рейн так и не поняла: то ли из-за того, что согласились со словами прабабушки, то ли потому что все еще приходили в себя от ее вестей. Дейда опустила голову, мама пилила взглядом стол, а тетя смотрела на свои руки. В общем, нашли, чем заняться.
Старушка в полной тишине прикончила свою чашку чая и налила себе новую, хотя только что жаловалась на то, что больше не может его пить. Рейн, единственная, кто не понимала что к чему, потянулась к вазочке с конфетами — хорошая возможность, раз все отвлеклись.
—
Всё изменится, — наконец сказала Дейда. Она подняла голову, в глазах ее плескалось неизвестное Рейн нечто. Она никогда прежде не видела, чтобы сестра так смотрела на кого-нибудь. Так гневно. Так агрессивно. Так зло. — Работа шиноби в мирное время — не то же самое, что в военное. Многие люди погибнут.
— Все мы когда-нибудь умрем, — возразила бабушка, которой все было ни по чем. Даже такой испепеляющий взгляд. — Кто-то раньше, кто-то чуть позже.
— Конечно. Однако каждый хочет остаться здесь подольше и не подоХНУТЬ В ПОЛЕ, КАК СОБАКА БЕЗРОДНАЯ! — закричала на нее Дейда. Бабушка почему-то стала выглядеть потерянной.
— Дейда! — неожиданно очнулась мама и обернулась к дочери, чтобы осадить ее.
— ЧТО! — едва не плача, откликнулась она и, на секунду посмотрев на бабушку, словно это она была во всем виновата, быстро покинула комнату. Рейн услышала ее шаги — она бежала по лестнице. Скорее всего, в свою комнату.
— Я не хотела. Я не думала, что так все выйдет, — тихо пробормотала Норико-сан. Ее брови изломились в такое отчаянное выражение, что Рейн стало ее жалко. — В этот раз я зашла слишком далеко.
— Не берите в голову, оба-сан. Я поговорю с Дейдой позже, — вздыхая и снова опуская голову на руки, сказала мама. — Она не хотела вам грубить, вы же знаете ее. Просто новости так ужасны, к тому же детство Дейды прошло во Вторую войну, и всё это навалилось на нее, так что она... не хотела обидеть вас.
— Я лишь хотела провести вас, как делаю это всегда, — сиплым голосом произнесла прабабушка. Мама и тетя замерли. Они и до этого не очень отличались подвижностью, но в этот раз они будто дышать перестали. Надо сказать, даже Рейн поняла, что что-то здесь было не так. В этой фразе. В этой ситуации. Во всем этом.
— Что вы имеете в виду? — медленно разделяя слова, поинтересовалась тетя. Прозвучало это довольно угрожающе, и старушка словно уменьшилась, чего Рейн никогда прежде не доводилось наблюдать.
— Я... я лишь хотела пошутить над вами, а потом признаться во всем, но зашла слишком далеко.
— Так не будет никакой войны? — загробным голосом задала вопрос Хакучо, отнимая голову от ладоней. У Рейн волосы встали на затылке от ее замораживающего тона. Она больше не хотела здесь находится.
— Нет.
Воздух на кухне стал спертым. Будто потяжелел. Рейн аккуратно, стараясь лишний раз не шуметь, слезла со стула и начала спиной к выходу отступать.
— Войны не будет, — опять сказала Норико-сан, очень подавленно разглядывая чашку в своих старых руках. — Я пошутила.
— Иногда ваши шутки заходят слишком далеко, оба-сан, — тихо, но очень твердо произнесла мама, медленно поднимаясь на ноги. Когда ее глаза встретились с глазами бабушки, она предостерегающе сказала: — Будет лучше, если на некоторое время вы забудете дорогу в этот дом.
Норико-сан поджала губы.
В тот момент, когда тетя была готова разразиться тирадой и обругать старуху на чем свет стоит, а Рейн — покинуть наконец комнату, где атмосфера с каждой секундой горела все сильнее, хлопнула входная дверь и на пороге в кухню показался папа. Осторожно отодвинув младшую дочь в сторону, он подошел к раковине, достал красивый хрустальный стакан из маминого любимого сервиза и наполнил его водой из крана. Выпив, оперся руками о кухонный стол, как будто в попытке срастись с ним. Постоял немного неживой, совсем не ощущая направленных на него взглядов.
— Дорогой, что-то случилось? — обеспокоенно спросила его Хакучо, мигом растеряв весь свой боевой настрой.
Пору резко крутанулся на месте. Заметив Норико-сан и сестру, он кивнул им по очереди, а потом, взглянув в ответ на жену, сказал:
— Только что был на совете джонинов.
Он замолк.
— И-и? — решила подтолкнуть его Арайгума, заметив, что он колеблется. И тот, словно замечая перед собой одну лишь Хакучо, с неохотой продолжил:
— Стычки на границах перешли на новый уровень. Скоро в Конохе введут военное положение, закроют ворота... У нас начинается война. Пока только с Ивагакуре. Позже, вероятно, и с Кумо. Возможно, война примет масштабы, которых мы прежде не видели. Скоро Хокаге выступит с речью к жителям деревни.
В аханье и вздохах потонул визг разбившейся чашки, что еще совсем недавно находилась в руках у Норико-сан. Тетушка вскочила на ноги и спросила непонятно кого: «Как же так?!»
Реакция взрослых напугала Рейн. Что это с ними? Почему они такие растерянные?
Откуда-то перед глазами встала картинка: иссохшая, редкими пучками рвущаяся наружу из почвы трава, реки крови, груда тел, где-то сваленных друг на друга, а кое-где — по одиночке лежащих, как брошенные тряпичные куколки после внезапно прерванной игры, и много, очень много огня вокруг: все деревья объяты красно-оранжевым пламенем. Ах, точно. Это же им в Академии на уроке изобразительных искусств показывали картины художников времен Сэнгоку Джидай. Самая яркая, самая запоминающаяся из них так и называлась: «Багряная кровь на сухой земле и павшие воины». Внезапно несколько обращенных в зрителю лиц обрели ясные, хорошо знакомые черты. В левом углу картины, рядом с огромным серым камнем стеклянными глазами смотрела Дейда. Привалившись к ней плечом, спала мертвенно бледная Хирами. Ее длинные рыжие волосы были перепачканы грязью и глиной. Ближе всех к краю картины, в опасной близости от острых языков огня сломанной игрушкой с навечно застывшим отпечатком боли и страданий на исхудавшем лице лежала мама.
Рейн как будто ударило обухом по голове, она поняла: сейчас всех, кто может сражаться, позовут
убивать. Папу, маму, Дейду, Хаяши. А вскоре и Хирами, когда она получит свой хитай-ате. И если они умрут, она останется одна.
Потому что их противников тоже позовут убивать.
Волна осознания накатила на нее, словно вода на скалы. Это было похоже на крутые горки, на переход из темной пещеры на светлую поляну, на внезапную боль в глазах после пробуждения меноме. Неожиданно. Непредвиденно. Внезапно. Резко. И крайне неприятно.
Она останется одна. Совсем одна. Жалкая и беззащитная. С жестокой тетей, которой она совсем не нужна, стариком, у которого заботы вращаются лишь вокруг клана, старухой, для которой нет границ в розыгрышах и которая вскоре тоже может умереть, хоть и от старости, а не на поле боя. И с кланом, для которого она ничего не значит. Потому что еще слишком маленькая, чтобы представлять собой ценность.
Почему она поняла это только сейчас?
Почему... она должна столкнуться с этим сейчас? Почему?
Почему?!
— Солнышко, иди наверх, — сказал ей кто-то, потрепав по плечу, и Рейн, как марионетка, потопала к себе. Правда, проходя мимо комнаты Дейды, ее ноги совершенно неожиданно завернули туда, и она обнаружила себя в чужой комнате. Ее сестра лежала на кровати и читала какую-то книгу. Заметив младшую (вернее, ее зомбированный вид), она подорвалась с места и взволнованно спросила, приседая перед ней на корточки:
— Что-то случилось, Рейн? Что с тобой?
А ведь Дейда даже не знала, что изначально это был розыгрыш. Что все было придумано. Что это была такая
игра. Для нее изначально все было взаправду. Она не пережила того облегчения и горечи, что только что ощутила на себе Рейн.
В этот момент Рейн охватила сильная неприязнь.
— Папа вернулся, — всхлипнув, сказала она и сбросила с себя руки сестры. Перед глазами неожиданно поплыло, все стало заворачиваться в воронки: досчатый пол, украшения на стенах, бледное лицо Дейды... — Так страшно: а вдруг вы все умрете? Война-то на самом деле будет!
И она разрыдалась так сильно, что если бы у них внизу были соседи, они бы обязательно пожаловались на потоп.
(´༎ຶД༎ຶ')
У них дома никогда не было шумно. Да и кто бы мог шуметь, шуршать, кричать и греметь? В последнее время Какаши казалось, будто так было всегда, будто они столетиями так и жили: он, папа, пустой квартал Хатаке и нинкены. Хотя, разумеется, раньше с ними была и мама, и члены клана Хатаке, которых он не застал.
Какаши было всего восемь, но ему уже нравилась тишина и тренировки заместо игрушек. Ему нравилось быть самостоятельным и уж конечно ему нравилось, что его называют гением. Ему нравилось слышать, как люди рассказывают о его достижениях отцу и поздравляют его, из раза в раз повторяя избитую фразу: «Он у вас талантище, Сакумо-сама!», ему нравилось, как отец треплет его по волосам и говорит ему: «Я горжусь тобой». Ему, правда, все это очень-очень нравилось.
Но были и вещи, которые он категорически не любил. Потому что они мешали ему жить.
Как, например, девчонка, что уже десять минут шла за ним по пятам и пыталась спрятаться за углом очередного дома или за столбом. Она совершенно не умела незаметно следить. Ее навыки в слежке были настолько отвратительными, что с каждой секундой этого смешного (язык не поворачивается)
преследования она нравилась Какаши все меньше и меньше.
Да и яркая внешность не помогала девчонке ни капли: волосы у нее были рыжие-рыжие, иногда будто бы даже светящиеся в темноте. Заметить ее было легче легкого.
Как Какаши об этом узнал? Да все просто.
Она ведь не в первый раз преследовала его.
Поэтому он
действительно устал от нее, от ее нелепого громкого дыхания, от ее нелепых попыток слиться с окружающей средой, да и вообще ото всей ее
нелепости. Потому что, чтобы быть таким недоразумением, нужно хорошенько постараться. Наверное,
нелепости в ней было больше, чем воды, а ее, на секундочку, в теле до семидесяти процентов.
Долгое время Какаши молча терпел, но сегодня она вела себя
настолько громко , что ничего не сказать ей было бы позором для его чунинского жилета. А Какаши вообще-то очень заботился о том, чтобы никакой дурной славы за ним не водилось (даже в его собственных мыслях), потому как это могло расстроить его отца, Белого Клыка Конохи, знаменитого шиноби, самого крутого ниндзя на свете!
Он остановился. Она тоже. Он обернулся. Она вжалась в темный куст, едва различимая в темноте, но все-таки для его глаза еще как заметная! Она задышала часто, как паровоз, но тише, чем раньше, а для его слуха это было все равно что сирена в пять утра. Он вздохнул.
— Почему бы тебе не прекратить уже?
Куст беспокойно зашевелился, однако она не вышла.
Какаши едва не цокнул языком: какая простая и надоедливая! Еще бы она сразу выскочила по первому его требованию. Раз ей хватило наглости топать за ним, как слон, хватит наглости и в кустах отсидеться.
— Эй, я к тебе обращаюсь! Тебя уже засекли! Разумнее будет показаться.
Все замерло, вокруг было тихо. Они оказались на территории Хатаке Ичизоку, а здесь был обитаем лишь один дом. Его и его отца. Эта девчонка была здесь явно лишней!
— Если не хочешь показываться мне на глаза, так и быть: вали на все три стороны, потому что четвертая для тебя закрыта. Там мой дом, а тебе туда нельзя. Или выйди уже, наконец!
Когда она и на третий раз не вышла, он заподозрил в ней еще и глухоту, помимо глупости.
Иногда надоед (а у Какаши был богатый опыт общения с ними) можно вывести на чистую воду лишь одним, зато очень действенным способом.
— Если не покажешься, я сожгу куст Катоном. И ты сгоришь вместе с ним.
Зелень никак не отреагировала на подобное заявление.
«Она точно тупая, — с какой-то грустью подумалось Какаши. — Еще и сумасшедшая, к тому же».
Когда он, складывая ручные печати, начал делать вид, что вот-вот претворит угрозу в жизнь, она выскочила из засады, как ошпаренная кипятком. И сразу же стала отряхиваться от листьев, то снимая их с одежды, то вынимая целыми ветками из волос. Но все молча. Приведя себя в порядок, она несмело и даже как-то затравленно подняла на него взгляд.
И Какаши замер, поразившись ее глазам. Он уже видел такие. Светло-оранжевые, стеклянные, будто ненастоящие, в обрамлении темных ресниц. Правда, те глаза пренадлежали одной мелкой бунтарке. А не преследователю-неудачнику еще и старше него.
— Мы уже встречались однажды, — сказал Какаши, поняв, что стыд настолько овладел ей, что отобрал у нее способность говорить. А может, она просто была глухонемая. В прошлую их встречу она тоже ничего не смогла из себя выдавить. — Тогда ты следила за мной вместе со своими подельниками. Одной из них была твоя наглая сестра. Что, ее нет, ты и заступиться за себя не можешь?
Девчонка была выше него на полголовы. В тусклом электрическом свете одного-единственного фонаря у входа в квартал Хатаке, что бил ей в спину (свет, конечно же, не сам фонарь), она казалась одной полоской едва горящего пламени. Такой светло-рыжей полоской.
Ему показалось, будто она хочет что-то сказать.
Но она промолчала, глупо простояв с полу-открытым ртом несколько секунд.
Какаши понятия не имел, как ее разговорить.
— Ты раздражаешь, — с размаху припечатал ее он, подмечая, какой интересный эффект оказывают его слова на нее: она сгорбилась и стала теребить свои пальцы, все так же глядя на него этим взглядом побитой собаки. — Почему следишь за мной?
Какаши не умел разгадывать мысли, но ему очень хотелось знать, что же творится у нее в голове. Потому что он ни за что бы не стал преследовать из тени человека просто так. По большей части ему было плевать на других людей и на то, чем они были заняты. У него с трудом укладывалось в голове, что кто-то может следить просто так, от нечего делать. Ему хотелось узнать причину такого поведения.
Он медленно сделал шаг в ее сторону. Второй. Третий. Четвертый. Паника на ее лице нарастала по мере его приближения; он видел: она хотела убежать, но что-то будто удерживало ее на месте. В конце-концов, он остановился напротив, оставив расстояние длиной в руку между ними, чтобы увернуться в случае, если она решит напасть. Даже если она так глупо следила за ним, она все равно могла быть опасной.
Она стала казаться еще выше, когда он очутился так близко к ней. Эта разница в росте ему не понравилась, и он нахмурился.
— Ну и? Ты хотя бы говорить умеешь? Даже нинкены моего отца знают человеческий язык, а ты нет?
Нет, эту девчонку не раскололи бы даже в отделе дознания. Молчала, будто тайну мироздания хранила. И смотрела. Во все глаза.
Словно не могла на него наглядеться.
— Если ты думаешь, что я спущу тебе это с рук, то ты ошибаешься. Меня ужасно достало твое молчаливое присутствие за моей спиной. Прекрати ходить за мной хвостиком, иначе точно получишь.
Конечно, он не хотел ее бить. Насколько бы сильно ему не нравилось, что она была выше него, насколько бы сильно его не раздражали эти ее рыжие волосы и глаза потустороннего цвета... он все-таки не хотел с ней драться.
Хватало и чудака Майто Гая с придурком Учихой Обито, которые прямым текстом ему всегда заявляли, что хотели силами с ним помериться.
Внезапно она издала странный звук. Полувздох-полувскрик.
Рядом возник Паккун, который, не обращая на нервную девчонку внимания, недовольно обратился к Какаши:
— Слышь, мелкий. Отец тебя дома заждался. Ты долго еще топать будешь?
Еле сдерживая вырывающиеся наружу смешки (она так смешно испугалась, так дерганно показывала пальцем на нинкена!), Какаши удалось по-деловому кивнуть и ответить, что он скоро будет.
Одарив странную человечку, которая словно никогда нинкенов не видала, усталым взглядом, Паккун вполне по-собачьи отправился к ним домой, вглубь квартала. Не стал выпендриваться и уходить шуншином.
— Г-говорящий м-мопс, — едва слышно раздалось рядом.
Какаши, до этого провожавший взглядом Паккуна, оглянулся и внимательно посмотрел на девчонку, впервые за все время подавшую голос. Она все никак не могла оторваться от уходившего пса.
— Это нинкен, сама ты мопс, — с чувством возразил он ей, хотя то, что Паккун действительно был мопсом, это не отменяло. — Это боевая собака, а не декоративная зверушка. Конечно, он умеет говорить. Хватит глазеть.
О, отлично. Теперь она отвлеклась. И опять будет на него пялиться, просто прекрасно. Нужно было промолчать, пусть бы и дальше на пятую точку нинкена залипала.
— Зачем ты шла за мной? — снова попытал счастья Какаши, в этот раз особо не расчитывая, что странная девчонка ответит.
Но она удивила его. Правда, она продолжала вести себя все так же скованно, но на этот раз ей удалось выдавить из себя даже некое подобие длинной фразы:
— М-меня зовут Кицуне Хирами, и я хочу извиниться за свою сестру.
***
***
Изначально я планировала засунуть часть от лица Хирами, но тут неожиданно влез Какаши, и я просто не смогла ему отказать :) думаю, в следующей главе будет видение ситуации со стороны Хирами, так что ждите хохо
P.S. примечания внизу, листайте дальше~
P.P.S если тут кто-нибудь водится, помимо меня, скажите, какая из сестер вам больше всего нравится? XD я пока не могу определиться: хирами и хаяши делят первое место хах
