A Question of Lust

      — Что, правда? — удивленно спросил Наполеон. — Фантазии, мечты, размышления, что было бы, если бы ты выбрал другой путь? Ничего?       — А смысл, Ковбой? — поморщился Илья, рассеянно прислушиваясь к монологу со сцены. — Гонять в голове строем пустые переживания туда-сюда. Хуже онанизма, поскольку даже удовольствия не приносит.       -Оу, ты в курсе про онанизм! Откуда бы, интересно? — восхитился Наполеон, но быстро оставил подначку. — Нет, серьезно, разве ты никогда ни о чем не мечтаешь?       Илья честно подумал минуту.       -Для себя — нет. У меня есть некоторые планы и ожидания от будущего, но под определение мечты они вряд ли подходят.       — Ну дела, — протянул Наполеон. — А…       — А может, хватит уже языком молоть? Вон, представление смотри, когда еще доведется.       — Не люблю трагедии, слишком пафосно на мой вкус. К тому же, что уровень актерского мастерства, что наше расположение энтузиазма не добавляют, — Наполеон обвел рукой внутренности крошечной боковой ложи на самом верхнем ярусе. — Нам здесь торчать еще как минимум час, отчего бы не поговорить о чем-то, не связанном с делом, ради разнообразия?       — И ты выбрал столь бесполезную тему?       — Ты невыносимо прагматичен, Большевик. Тогда как тебе такой довод: абстрактное мышление, не связанное напрямую с текущей задачей, переключает и разгружает мозг. Освобожденный от привычной нагрузки разум может построить совершенно новую логическую цепочку и выдать нестандартное решение. Такая своеобразная тренировка интеллекта.       — Математика, литература и шахматы — тренировка интеллекта, — убежденно возразил Илья, — а все эти фантазии — удел подростков и импотентов. Не ухмыляйся, я об импотенции в широком смысле слова, во всех областях жизни. Кто может — делает, а не мечтает. И не треплет языком, кстати.       — Занятно. Полагаю, твой идеал говорит три слова в неделю, а в остальное время строит коммунизм. Без перерывов.       — Зря смеешься, Ковбой. Между тем, серьезного человека, дельного, профессионального, твоими словесными пустопорожними переливаниями не проймешь, он тебя насквозь увидит и поймет, чего ты стоишь. Я знаю, видел таких.       — Пытаешься научиться тому же?       — Не без этого, — согласился Илья, — все лучше бесполезных фантазий да разглагольствований.       — Хорошо, — легко согласился Наполеон, — раз ты так уверен в бесполезности абстракций, полагаю, ты не откажешься проверить прочность своей позиции?       — И каким образом? — хмыкнув, Илья оторвал взгляд от сцены и взглянул на напарника с некоторым интересом.       Наполеон пожал плечами:       — Очень просто. Я рассказываю тебе одну придуманную мною историю, совершенно абстрактную фантазию, ты слушаешь, потом делаем выводы. Вот и посмотрим, так ли бесполезно не подкрепленное делом слово. Согласен?       — Вполне. — Илья кивнул.       — Только уговор: слушать целиком, идет?       Еще кивок.       — И да, забыл сказать, это история про тебя и меня. Ничего?       — Да начинай ты уже, трепло!       — Ну смотри, сам просил. Итак, — Наполеон уселся поудобнее и хорошо поставленным голосом начал: — Представь: театр, — он бегло обвел взглядом зал, — нет, не такой большой. Камерный, мест на сто-двести, не больше, но весьма помпезный. Позолота, барельефы, алый бархат повсюду, оркестр негромко наигрывает «Весну» Вивальди. Публика самая респектабельная, джентльмены во фраках, дамы в вечерних туалетах. Лучшие драгоценности… — он мечтательно улыбнулся. — И вот зрители занимают места, перешептываются в ожидании, наводят на занавес бинокли. Напряжение нарастает, шум тоже, и тут на авансцену выхожу я. Тоже во фраке, элегантный ну просто до дрожи.       — Вот сейчас было неожиданно. Ты хоть понимаешь, Ковбой, насколько это пошло? — хмыкнул Илья, откидываясь на спинку кресла и забрасывая ногу на ногу.       — Несомненно, Большевик, — ничуть не смутившись, кивнул Наполеон, — так и задумано, для полного антуража. Так вот, я выхожу на авансцену и торжественно, громко объявляю: «Дамы и господа, на сцене Великолепный Илья!»       Илья громко хрюкнул и еле успел зажать ладонью рот, согнулся, его плечи отчетливо затряслись. — Кто? — пробулькал он.       — Не хочешь быть Великолепным, могу объявить как Мистера Икс или Игрек, мне пофиг, — пожал плечами Наполеон. — Тише, пожалуйста, нас могут услышать из соседней ложи. — Он дождался, когда Илья успокоится, и, подняв перед собой открытые ладони, плавно развел их в стороны: — Громовые овации, занавес открывается, ярко освещенная сцена совершенно пуста. Зал затихает, с минуту длится безмолвная пауза, и вот, наконец, ты выходишь из-за кулисы, медленно приближаешься к рампе и останавливаешься. Зрители негромко, но восторженно шумят.       Подперев рукой щеку, Илья сурово поглядел на напарника, но расползающиеся углы губ и искры в глазах выдавали его веселье.       — На тебе обтягивающий глухой костюм из тонкой черной кожи, свободны только голова, кисти рук и босые ноги. Глаза скрыты широкой повязкой, тоже черной, разумеется.       — Эй, подожди, фантазер, — нахмурив одну бровь, Илья ткнул в сторону Наполеона пальцем, — как я выйду с завязанными глазами?       — Тоже мне задача. — Наполеон фыркнул. — Только не говори, что не можешь вслепую пройти по прямой определенное количество шагов. Придирки закончились? Могу продолжать?       — Да пожалуйста, — Илья небрежно махнул рукой.       — Благодарю. Так вот. Я хлопаю в ладоши, в планшете открывается люк и из трюма за твоей спиной появляется некое приспособление. Нет, ничего особо сложного, просто небольшая поворотная платформа, на которой установлена узкая стальная рама футов семи высотой. Публика встречает ее одобрительным гулом. Дав зрителям как следует все разглядеть, я подхожу к тебе и начинаю не спеша расстегивать потайные застежки на спине и боках, и вскоре твоя одежда падает на пол. Тут же вспыхивают софиты, ярко высвечивая твое тело во всех подробностях.       — Стоп! — стиснув пальцами подлокотники, Илья напрягся всем телом, едва удерживаясь, чтобы не вскочить. — Тебе не кажется, что ты малость заигрался, Ковбой? — негромко, но угрожающе протянул он. — Да, мы раз переспали, но это не дает тебе права…       — То есть все то, о чем ты тут распинался, все чушь собачья? — огрызнулся в ответ Наполеон. — Что фантазии суть сотрясение воздуха и пустые слова, что дельный человек никогда не примет их близко к сердцу? Врал? И, в конце концов, ты обещал выслушать до конца, так что будь любезен сесть и заткнуться! Ну?! — чуть остыв, он криво ухмыльнулся: — Кстати, только ты можешь назвать громким словом «переспали» парную дрочку под одеялом в темноте, по разным кроватям.       Закусив губу, Илья с минуту буравил его бешеным взглядом, а затем опять откинулся в кресле, нарочито глубоко и размеренно дыша.       — Итак, твое тело, — как ни в чем не бывало продолжил Наполеон. Илья отчетливо скрипнул зубами, — выбрито полностью, от подбородка до кончиков ног. И, когда одежда снята, все видят, что под ней на тебе специальная сбруя. Черная, кожаная, с серебряными заклепками, — глаза Наполеона мечтательно прикрылись, рука плавно заскользила по воздуху, словно обрисовывая силуэт. — От широкого ошейника ремни идут плотными полосами по спине и груди, по бокам, сходятся на поясе, потом по бедрам, вокруг каждой ноги. На запястьях и лодыжках широкие браслеты, а еще… Еще тугой кожаный шнурок вокруг гениталий.       Наполеон выждал паузу и, театрально выгнув бровь, повернулся к напарнику, ожидая возражений, но Илья только молча буравил его нехорошим прищуром, да подлокотники кресла, казалось, вот-вот треснут под его пальцами.       — Давай, Ковбой, — прошипел он, — чем быстрее ты этим проблюешься, тем скорее покончим.       — Похвальный энтузиазм, Большевик. Я завожу тебя на платформу и ставлю в проеме рамы. Ошейник пристегиваю к верхней перекладине на жесткую распорку так, чтобы она вынуждала тебя наклониться вперед. Не сильно, так, градусов тридцать от вертикали, думаю, будет достаточно. От пояса и бедер к стойкам рамы расходятся растяжки, ноги пристегиваются к стойкам вплотную. Руки… думаешь, над головой? Нет, не хочу, чтобы ты отвлекался на затекшие мышцы и устал раньше времени. Руки просто опустим вниз и тоже пристегнем к стойкам. Вот так, идеально. Кстати, отметь, эта сбруя не просто хаотичное нагромождение ремней в погоне за внешней эффектностью, нет, она строго функциональна и продумана. Она создает достаточно гибкий, но в то же время прочный каркас, который принимает на себя часть твоего веса и позволяет дольше сохранять силы. Я, знаешь ли, потратил немало времени, мысленно конструируя различные приспособления, в которых хотел бы тебя видеть. И придумал их столько, что хватило бы на небольшой гимнастический зал. Все идеально заточенные именно под твои параметры, продуманные до самого последнего винтика. Конечно, тебе весьма неплохо известно, сколько всего можно сделать с грамотно фиксированным человеком, но, уверяю тебя, весь твой опыт в данной области несколько, хм… однобок.       — Да ты же извращенец, Соло, — вдруг удивленно протянул Илья, даже как-то светлея от этого удивления, забывая злиться, — ты больной просто, а не мудак, которым кажешься поначалу.       — Интересная гипотеза, — кивнул Наполеон, — впрочем, если тебе так легче, можешь ее придерживаться. А я, с твоего разрешения, продолжу. Закончив приготовления, оставляю тебя одного на пару минут, чтобы все присутствующие могли вволю тебя разглядеть. Я медленно поворачиваю платформу, подставляя тебя всего под сотню алчных взглядов. Ты ничего не видишь, но всей кожей ощущаешь, как эти взгляды лижут тебя, вонзаются через линзы биноклей. Над залом будто поднимается волна похоти, сгущается в черную тучу, сводя с ума всех зрителей, воздух электризуется. Я разворачиваю тебя спиной к залу, показывая, что ты уже полностью подготовлен. Не торопясь, вставляю в тебя два пальца. Они легко скользят внутрь, и публика издает возбужденный ропот, постепенно нарастающий, когда я добавляю еще. Ты вздрагиваешь под моими руками, тщетно дергаешься в ремнях, а я не обращаю внимания, продолжаю так же размеренно и методично. И вскоре ты уже растянут как надо, идеально мягок и податлив. Я разворачиваю платформу боком к залу и, подойдя к рампе, отвешиваю изящный, приглашающий поклон. Зал взрывается аплодисментами, и из второго ряда уже спешит на сцену седовласый, но мощный господин лет пятидесяти, а его юная спутница остается ерзать на сиденье, очаровательно вытягивая шею и покусывая тоненький пальчик. Я ободряюще улыбаюсь ей, и она, внезапно решившись, легко вспархивает на сцену. Джентльмен расстегивает брюки, высвобождая крепкий член, и, ухватив тебя за бедра, с силой вонзается. Ты стонешь, дергаешь головой, словно пытаясь обернуться. Девушка опускается перед тобой на колени и накрывает нежным ротиком твой член. Поначалу мягкий, он постепенно твердеет, плотнее заполняя ее губы. Джентльмен трахает тебя, одновременно трахая тобой рот своей подружки. Еще пара минут, и он с рычанием кончает, приводит себя в порядок и галантно предлагает девушке руку, помогая ей подняться. Они под аплодисменты уходят со сцены, а им навстречу уже спешат новые желающие.       Наполеон вальяжно развалился в кресле вполоборота к напарнику и рассказывал будто бы в никуда, в пустоту перед собой, плавно жестикулируя, нарочито не глядя, но уголком глаза все же видел, что Илью зацепило. Да, он все еще был напряжен, всей позой выражая яростный протест, но слушал с пристальным вниманием, видимо, сам не осознавая этого, как и участившегося дыхания. Наполеон улыбнулся про себя, ничем не выказывая своих наблюдений.       — Поток желающих тебя все растет, они роятся вокруг как пчелы, твой зад постоянно занят чьим-то членом, еще по одному толкается в каждую руку, твой собственный член сосут не переставая. На сцене выстраивается очередь, но повезет не всем, далеко не каждому я могу позволить обладать тобой, нет, малейшее сомнение, и я отсеиваю их безо всякой жалости, и, повинуясь моему кивку, они покорно уходят со сцены. Твои губы пересохли от стонов, и я делаю знак принести воды со льдом, а потом пою тебя бережно, аккуратно, покачивая стакан в такт толчков, чтобы ты не стучал зубами о стекло. А потом целую тебя в губы, не трахаю языком, не вламываюсь глубже, нет, лишь касаюсь легко, часто, сцеловывая горячее, рваное дыхание. Я могу отдать другим твое тело, твой зад, член, но рот — нет, он только мой, и, пока безликие самцы имеют тебя со всех сторон, я никак не могу перестать смаковать его упоительный вкус.       Илья издал короткий, задушенный звук, непроизвольно облизнул губы, и Наполеон, скосив глаза, ясно увидел, как еле заметно подрагивает рядом напряженное бедро. Он развернулся в кресле и, облокотившись на спинку, подался ближе к Илье, с удовольствием отмечая взглядом расширенные, поплывшие зрачки и проступающий на скулах румянец стыда и возбуждения.       — Я стою там и жду, — негромко протянул Наполеон, подпустив в голос сексуальной хрипотцы, — пока тебя не вытрахают до изнеможения и подгибающихся ног, не распалят до дикого воя от невозможности кончить. Жду, сгорая от нетерпения и наслаждаясь каждым мгновением, любуюсь тобой, дрожащим, насквозь мокрым от пота и спермы, заходящимся тягучими стонами. Как ты думаешь, Илья, сколько членов ты смог принять, сколько мужиков тебя поимело в этот вечер? Десять? Двадцать? Больше? Я не считал, прости, в следующий раз обязательно, обещаю. А на каком из них по счету ты бы кончил, не будь на тебе шнурка? Сколько раз? Под сколькими ты сходил с ума, скользил по грани оргазма, безумно желая, наконец, разрядиться?       На каждом вопросе Илья вздрагивал, судорожно тянул носом воздух, непроизвольно раздвигая ноги, туго натянутые брюки четко обрисовывали внушительный стояк. Он зажмурился, отвернулся в тщетной попытке скрыться от невыносимых, жалящих слов. Наполеон наклонился ближе, и почти шепотом в алеющее ухо:       — На котором из них ты, наконец, умоляешь? — Удовлетворенно улыбнулся, услышав сдавленный стон. — Ты просишь «пожалуйста», и я тут же заставляю их убраться, оставив нас вдвоем. Ты такой потрясающий сейчас, я так сильно и давно хочу тебя, что мне тоже больно. Я встаю позади тебя, где стояли все они, так же кладу руки на покрытые синяками бедра, так же вхожу в тебя. Ты такой горячий внутри, такой мягкий, скользкий и податливый после всех этих мужиков в тебе, и как же хорошо, что я могу совершенно не сдерживаться, брать так резко и жестко, как пожелаю. Ты уже не в силах двигаться, обмякнув, почти висишь в ремнях и только хрипло, отчаянно шепчешь «пожалуйста», и «прошу», и «Наполеон». Во мне все скручивается от того, как ты тянешь мое имя, оргазм накатывает неумолимо, и я дергаю завязки, освобождая твой измученный, налитый кровью член. Смотрю в зал, утверждая свое право на тебя. Ты можешь трахаться с кем угодно, но кончать ты будешь только со мной, понятно? И все это видят, и все понимают. Спускаю в тебя, и мне достаточно сделать так… — Наполеон быстрым движением скользнул к Илье вплотную и запустил зубы в его загривок, одновременно жестко сжимая ладонью обтянутый брюками стояк. Илья, хрипя, выломился над креслом, чуть не выдирая подлокотники, застыл в долгой, выматывающей судороге. Наполеон легко провел пальцем по его взмокшей щеке, а затем лизнул влажную подушечку, смакуя вкус. Поймал расфокусированный взгляд Ильи и подмигнул, нарочито посасывая палец.       — Не стоит недооценивать силу того, что ты не понимаешь, мой серьезный, деятельный друг.       — Сука, — угрюмо выплюнул Илья, — значит, все же мудак.       — А ты не гадай, — посоветовал Наполеон, — ты спроси. Обещаю говорить правду и только правду, как в зале суда, не дай бог, конечно. Итак. Я и в самом деле постоянно фантазирую о тебе или сочинил это только что, чтобы тебя достать?       — Ну? — глухо спросил Илья. Наполеон выжидающе молчал, и Илья заставил себя продолжить: — Второе.       Наполеон ослепительно улыбнулся:       — Не угадал, Большевик, попробуй еще раз. Да чего ты так удивляешься, господи, ты себя видел вообще?       Илья молчал, сжимая кулаки, глядел тяжело, недоверчиво, но Наполеона эта тяжесть не давила, а будто укрывала теплым одеялом.       — Да не переживай ты так, во всем есть хорошая сторона, — он ободряюще улыбнулся и похлопал Илью по руке, тот еле удержался, чтобы не отдернуться в панике. — Теперь, когда мы оба в курсе моего маленького секрета, обещаю и дальше радовать тебя особо удачными мизансценами. А что, надо же тебе тренироваться?       Илья поперхнулся, в считанные секунды наливаясь помидорным цветом, и, вскочив, резво рванул к выходу. По пути зацепился за кресло и чуть не упал, с грохотом и сдавленными матами выпутался из шторы и ушел, почти переходя на бег. Наполеон откинулся в кресле и с наслаждением потянулся, улыбаясь так широко, что заболели губы. Жизнь определенно становилась приятнее.