Pov Jimin
Всё началось с того, что он сломал руку. Обе. Вывих пяти суставов, два перелома и растяжения, кажется, тоже два. Не скажу все диагнозы точно, но выл он знатно. Тогда, наверное, был первый раз, когда я увидел его настолько страдающим. Слишком самоуверенный, напыщенный, высокомерный к посторонним, а иногда и ко мне. Он собирался покончить с собой, выжав из себя последнюю каплю притворства. Как это бывает у заядлых работников, чью плешь проели мысли о «завтра нужно подписать договор, а через неделю покупать акции, потому что скоро упадок цен на рынке, ведь я всё просчитал...» и так далее. Это он талдычил себе под нос, когда я пытался завязать галстук – мой любимый, невозможно прекрасный на нём. Он смотрел истуканом в бесконечность и даже не мог поднять голову, когда я просил. Юнги меня не слышал. Смыслом его существования было благо компании. Замученный невротик. Этого он тоже не слышал. Завтракал быстро, динамично, едва ли прожёвывая. Наскоро выпивал кофе и, бросив привычный поцелуй в щёку, выскакивал за порог квартиры, как ошпаренный. По ночам Юнги сидел за бумагами, разбирал кипы цифр и процентов, высчитывал последующие шаги и итоги своих действий. Он беспокоился о чистоте окружения: никогда не садился на расстеленную постель возле меня и не трогал ничего в доме, пока не вымоет руки. Поэтому сидел на паркете в своей комнате для работы. Там изредка выходил на балкон покурить, чтобы не начать блевать этими цифрами, лезущими отовсюду. Нет, я не злился на него за работу. Вовсе нет. Наоборот, я поддерживал его прогрессивные верования в успех таким способом. Я носил ему какао, как заботливая наивная жена; укутывал одеялом со спины. Когда он засыпал (чаще всего почти под утро), я ставил будильник на семь и стягивал с него очки. Спал он глубоко, вымотанный до конца, был рад даже такой заботе. Я не знал, что можно дать ему ещё. Ах, забываюсь. Так вот. Самоубийство. По традиции трудоголиков, то есть эмоционально зажатых людей, которые по-другому жить не умеют, кроме как прикрываться иллюзией семейного счастья, он медленно, но верно догорал. Использовал ценные чувства, спуская их на бесконечные потоки договоров, важных бумаг. К примеру возьмём семейный уют. Секс у нас был регулярным, потому что так посоветовал семейный психолог. Я бы не сказал, что всё плохо, но и не жаловался. По крайней мере, я был уверен, что он не изменял – не было времени. Юнги покупал мне дорогую лабуду, считая финальным штрихом минутное объятие и вязкий, выдержанный поцелуй. Раз в несколько месяцев мы летали в тропики, где по пятнадцать законных часов он проводил за ноутбуком. Остальное время – совместные поездки на массаж, за продуктами, а также сон и некое подобие откровенных разговоров. Мы жили разными жизнями и его, видимо, это вполне устраивало. Мой сон завершался контрастным душем в семь вечера. Он приходил уставшим в десять, ужинал и оставался наедине. Изредка мой душ был двойным и куда горячее – наверняка Юнги хотелось доказать выползающим в голове мыслям, что он всё ещё счастлив в браке. Синяки и царапины на спине от последствий я прятал. Я до конца любил его.***
Pov Yoongi
Мои волосы казались застывшими. Будто засаленные, грязные, они почти не поддавались порывам ветра. Было тревожно и больше никак. Моя голова докипала в раскалённом чугуне из бесконечных ходов и планов. Избавление – снизу. Будучи подростком, я часто задавался вопросом: что в голове у человека, который сознаёт, что умрёт через несколько секунд? Мне смешно. Нет, это правда забавно. Потому что там, под черепушкой, вселенское цунами из любого бреда, кроме страха за жизнь, кроме мыслей о... Чимин справится, я знаю его. Я был бы рад вернуться в те дни, когда ещё хотел посуточно ласкать его, выползать из кровати лишь за конфеты и обещанный секс на кухне – как я люблю. Но сейчас ливень по-киношному мочит моё пальто, а ветер, бушующий в немом протесте, кричит о выгодной покупке акций у партнёров, если коэффициент завтрашних статистик продаж составит чуть больше половины нормы... Опять усмехаюсь. Чертовщина. Мне не нужна помощь, вот ещё. Фактически я добровольно стал заключённым всех своих идей.***
Pov Jimin
— Несколько иронично, Юнги. — Мой голос почти не дрожит. Сердце отбивает стихающую тревогу, ладони сухие, маленькие, пухлые. Не люблю их. Вожу пальцами по материалу гипса и считаю удары его кардиограммы. Мычит, морщится, полуприкрытыми веками взмахивает и улыбается уголком губ, показывая вынужденный позитив. На лбу повязка, шея в фиксаторе, а под правой рукой крохотные пятна крови. — Пабо. — Хриплый, безгласный, устрашающе засохший, как спозаранку, голос. Юнги разочарован. — Кто ещё дурак. Он вновь смыкает глаза и мычит. Коротко. Если не предпринять меры, друзья Юна наверняка упекут его в свою Швейцарию для душевнобольных. Шаги подходящего дока к палате нервируют сильнее навязчивых размышлений. Сейчас он расскажет об эмоциональной нестабильности, почвах взращивания срыва и его последствиях, а потом посоветует добровольное лечение, дополняя всю свою речь скрытой рекламой партнёрской частной клиники. Изображает самоуверенность и жеманно приглашает к себе. В его кабинете сухо, эко-стиль пропитал даже воздух. И когда я успел стать столь циничным?.. Размеренно взмахивает руками, складывает их в замок, показывая авторитет и внушительность. ...мне бы хотелось водить носом по рёбрам моего Юнги, лёжа под боком. Солнечным утром будить, морщась, поцелуями дарить мурашки и ощупывать каждую частицу его тела. Как жаль, что воспоминания не меняются так же быстро, как их создатели. Врач, заметив, что я провалился в себя, манерно прокашливается и затевает продолжать сентенцию. Его глаза влезают в меня и стараются убедить в необходимости лечения. У Юнги психика превратилась в красочные картинки из-под рук дошкольников. Он не помнит, в какую сторону размешивать сахар в чае и как правильно расстилать постель, не помяв покрывало. У Юнги врождённое верование в самостоятельность и непоколебимость духа. У Юнги ресницы влажные, а глаза забитые, уверенные в самодостаточности. Юнги гонит всех и рассказывает мне, как сильно хочет вернуться в наше тёплое прошлое. И его отрицание проблемы даже перед самим собой бросает мне в сердце сразу несколько острых скоб. Он за одно мгновенье разорвал в клочья всё, чему судилось медленно сгнивать. Глаза горят в странном цвете. Взмокший. Наверное, он о чём-то жалеет... Ему вообще, должно быть, стыдно. Выпрашивает поцелуй, болезненно прорываясь в то странное между нами – по памяти и боязно, робко. Рассматривает моё лицо. — Тебе дороже беспамятство, чем наше рассеивающееся – уже даже ненастоящее – тепло, да? Молчит. Губы поджаты, красные глаза опять сиротливо молят о поцелуе. Отвечаю с побочным эффектом своих накопленных болей, привкусом жалости и далёким оттенком заботы. Не нравится. Постыдно даёт капле влаги скатиться в ткань подушки. — Скажи, что ты хочешь быть со мной. Это лишь момент – одна секунда тёмного горя. Но если нас уже нет, то всё растянется в неизбежное будущее. Жмурится, будто от грома и забежавшей в окно молнии. Безмолвие повисает где-то между нами.***
Pov Yoongi
Он пленит меня, мучит без плети и оставляет кровоточащие раны от каждого взгляда. Он смотрит так весомо, что хочется утопиться в простынях этой узкой кровати. Вокруг его янтарных волос собрались тучи, клешнями вживляющие в меня осознание. Ничего. Я ловлю себя на возрастающем ознобе, прошу покурить и смиряюсь с запретами. Чимин потирает глаза и (я знаю, он не понимает, где искать выход) – сливает все мысли в такую же кипу и внутри моей головы. Прибой бесконечного ливня поселился в ушах. Он – пушистым зверьком рядом. Предан и продан, но стабильно остаётся на плаву. Иногда с виду слабые люди оказываются намного сильнее, чем самые стойкие. Тёплый. Живой. Жаждущий тайного и невозможного. Только сейчас я понял это. Обнимающий пусто-горячо. Смотрящий через призму прошлого. Любящий удушливо. До путаницы в паутине повседневности. Что он значит для меня? Слитое чувство, размазанное по долине нашего некогда реального счастья. Это пустое безвластие.