Добей меня, иначе я вспомню как танцевать

Хакуба оценивающе мерил взглядом пинавшего хуи Барто. Этот мерзопакостный ублюдок уже третью смену валял дурака и не стремился выполнять работу официанта как положено. Хакуба злился, бесился, скрежетал зубами, но пока еще молча. Конечно, он мог наорать на Бартоломео, имея права администратора ресторана, но толку от этого, как всегда не будет никакого. Этот чурбан, по обыкновению поковыряет в ухе, спросит «Чо?» и успешно свалит в подсобку объедать продуктовые запасы. Или пойдет и подерется с кем-нибудь из официантов, предварительно не забыв унизить. Поэтому Хакуба только ставит чашку недопитого чая и обреченно вздыхает. Барто определенно когда-нибудь вытворит нечто такое, отчего их обоих выпрут с этой работы. Вот только, если подобное случится, пусть уж не раньше того, как они победят в национальном чемпионате по street dance. Иначе придется опять остаться без денег и квартиры. А жить у Феникса, как убедились эти двое, совершенно не выходит. Из-за постоянных ссор, подколов, стычек и издевательств друг над другом. Марко к такому не привык и вечно пробует их строить. Естественно, у него не получается. — Эй, зеленая башка, — подперев щеку ладонью, тянет блондин. — Ась? Тот зевает во всю глотку, отчего у Хакубы возникает отчетливое желание запихнуть туда что-то большое и длинное, дабы неповадно было вести себя так похуистично. — Не «ась», а ты приборы натер? — Ну, свой я натер еще десять минут назад в туалете. Блестит аж. Взглянуть хочешь? — поведя бровью, он теребит кольцо пирсинга в носу. — И без твоих подробностей знаю, что ты дрочишь без устали. Я про вилки и ножи, Оболтомео! Шипеть, обнажая клыки, Хакуба умел как никто и это нравилось Барто, хотя у самого эти клыки были побольше и острее. Чего не сделаешь ради эпатажа? Выкрасишь волосы в зеленый, проколешь нос, нарастишь клыки и, вообще, будешь вести себя так, что других станет тошнить от тебя на расстоянии десятка метров. Но не Хакубу. Не его. И не ребят из команды. Все они знали, когда Бартоломео выпендривается, а когда ведет себя естественно. Различие, однако, оказывалось минимальное, но во многих случаях — решающее. Взглянув на яростно скорченное лицо друга, Барто тыкает непонятно откуда взявшейся вилкой ему прямо в щеку и стреляет блядским взглядом. — Я подумал, что вон те ребята, — мотнув головой себе за спину, — сделают это получше меня. Они уже профессионалы. — Ты идиот, а если переаттестация? Чем блистать будешь? Уж явно не своим изворотливым умом. Если тебя уволят, я еще переживу, а если в придачу еще и меня, то тогда нам точно пиздец! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты работать начал нормально?! Выполнив уже пятый по счету за день фейспалм, Хакуба качает головой и сминает промокшую в чайной лужице салфетку. — Да не бесись ты так, — развел руками и танцевальным изгибом крутанулся вокруг своей оси, совершив пару шагов. — Все ништяк! Наш дуэт им не по зубам, ведь так? Хакуба закатывает глаза, припечатывая влажную тряпку для протирки столов точно в лицо Бартоломео. — Иди хоть вид сделай, животное! — Это я могу. Только ради тебя! — звонкое клацанье зубов возле уха блондина особо его не трогает, но заставляет в ответную пнуть друга коленом под зад, когда тот отворачивается. — Чтоб блестели! — Как мои яйца! — нараспев. Хлопок по лбу. «И как я только это терплю?» — вопрошает Хакуба, направляясь проверить поваров. Но не успел этот чудак заскучать, не протерев и парочки столов, как в кафе с застуженной улицы ввалились гости. Четверо. Четверо подростков, громко о чем-то разговаривающих. Смекнув, Барто быстренько подсуетился, пока в зале не было никого кроме него. Вальяжная походка оборвалась у занятого стола. Окинув пришедших насмешливым взглядом, Барто сунул авторучку себе за ухо. — Что, детишки захотели покушать? — Не понял, — нахмурился Санджи. — Да куда тебе-то. Хмыкает Зоро и толкает сидящего рядом Луффи в бок. Тот не показывает никакой реакции, уже обтекая слюнями на увиденные красочные картинки меню. — Я же говорил, что это плохая идея, — обреченность слов Винсмоука заставила оскалиться Ророноа. — Так решил Луффи, так что без обид, поварешка! — Пошел к черту! Чтоб ты подавился тут, капусты кочан! — Аналогичного желаю и тебе! — А можно пока просто воды? — Барто и забыл о четвертом носатом подростке в углу, тихо сидящего до этих пор. — Да хоть непросто воды, — пожимает плечами. — Непросто воды?! — вскидывается Монки, загораясь взглядом маниакальности. — Это волшебная, что ли? Видя перед собой жаждущее ответа лицо темноволосого паренька со шрамом под глазом, Бартоломео начинает казаться, что где-то он уже видел его и даже слышал о нем. Только где? Он чешет задумчиво затылок, переводя взгляд на остальных. Остальные вполне понятно махнули на происходящее рукой. — Да это так. Вода как вода. Ну, так что? Сколько мне тут ждать? Могу прийти через полчаса, когда мой обеденный перерыв кончится. — Какой-то не в меру дерзкий официант, — замечает Зоро, подглядывая в меню Монки, хотя у самого лежало точно такое же. — А все такие, наверное, с волосами цвета морской водоросли. За сказанное Санджи мигом получает от Зоро удар в колено под столом, злостно ругаясь и матерясь. — Я буду это, вот это и еще парочку вот этих рулетов! Оказывается, Луффи вернулся к просмотру меню и умудрился уже выбрать желаемое. В принципе, из раза в раз оно не отличалось разнообразием. Мясное было всегда. — Вагон и маленькую тележку? — вопросительно переспрашивает официант. — Ух ты! А можно и так?! — во взгляде Монки, словно по сверхновой взорвалось, ослепляя всех невозможной яркостью. — Зоро, ты будешь ветчинную тележку? — Луффи это фраза такая, устойчивая. Однако ответ его, мало уже волновал паренька. Цокнув, нерадивый официант, поковырял застрявшую в зубах частичку пищи. — Усну я тут с вами. Или заказывайте или проваливайте, — решая поторопить гостей, высказывается Барто. — Так можно мне воды? Напоминать о себе Усопп не хотел, но жажда мучала страшная. А все после вчерашнего шоу в Шалаше. — Ага, — ответ «на отвали» диджея не устроил, только спорить он тоже не стал. Лишь печально вздохнул, выжидая. Спустя пару минут наблюдения перепалок между подростками и их окончательным выбором блюд, Бартоломео запоминает заказ из пятнадцати пунктов, и раздраженно тащится к кассе. Слепо тычется в пункты меню на дисплее, однако все же умудряется составить полноценный заказ. «Ну, Хакуба, можешь гордиться!» — самодовольно ухмыляется Барто, после чего слышит за плечом мрачную фразу друга: — Лучше бы я был в святом неведении того, сколько времени тебе на это требуется… — Но я же сделал! — Что само по себе уже чудо. — Хакуба, отвали. Иначе дома отгребешь по полной! — Сделаю вид, что боюсь и отправлю тебя прогуляться до бара. Шевели уже своими булками. — Без тебя не хотят, — пошло хрюкнул парень, но куда надо отправился, с увесистого подзатыльника блондина. Кафе дышало уютом и радушием. Небольшое, но светлое и запоминающееся, в ярких красно-оранжевых красках и бежевой намеренно грубоватой мебелью. Все бы хорошо, но Барто сюда не вписывался никаким боком. Ни эпатажем, ни чем. Блондин до сих пор удивлялся тому, что друг так долго тут продержался. А еще всегда был в шоке от того, сколько чаевых оставляли ему гости. Особенно зная, как он себя расхлябано с ними ведет. Увидь это начальство, сразу ввалило бы пиздюлей и ему и этому чудовищу. Не забыв уволить, само собой. Поэтому приходилось Хакубе подтирать за ним все его косяки и оплошности, скрывать многое, не забывая припугивать остальных официантов, чтобы молчали. Во что только не ввяжешься, как только себя не поведешь ради друга! Кажется, блондин был готов на все. Реально на все. В буквальном смысле. Иногда его это пугало. А еще очень интересовало, готов ли на тоже самое сам Бартоломео? Спрашивать парень не хотел, надеялся, что тот рано или поздно сам покажет это. «Рано» уже прошло, а «поздно» продолжало упорно тянуться. Ну, хотя бы в танцах им не нужно было додумывать ничего лишнего. Танцуя, двое говорили на одном языке. Понимали и доверяли безоговорочно. Барто и Хакуба любили танцы, как их любили и сами танцы. Застыв у барной стойки в расслабленной позе, блондин застегнул пуговицу на манжете белой рубашки и заметил новых посетителей, одного из которых он с удивлением узнал. Братишка Эйса. Вот так дела! Поглаживая пальцами короткую прядь волос у виска, Хакуба пытается понять, почему же тогда он не слышал воплей друга, раз у них в зале собственной персоной сидит существо, вызывавшее ранее в Барто невозможные приступы фанатизма, умиления, словесного запора и, иногда некоторого паралича. Если не всего тела, то частично. На этот вопрос администратор кафе получил ответ немногим позже, когда Бартоломео раздраженно цокнул языком, стоило лишь Хакубе огреть того по руке, лезущей в тарелку с едой для гостя. — Уймись, остолоп! Обед твой тебя ждет на кухне! Ты что же, хочешь огорчить своего малолетнего любимчика? — Чего? — хмурится в ответ тот, все же утаскивая кусок ветчины с края тарелки. — Только не говори, что забыл и не узнал его! Ухохатывается блондин в руку, стараясь заглушить собственную громкость. — Кто?! Хакуба, бля! — рычит уже Барто. — «Ох-хо-хо! Луффи-семпай мой кумир! Луффи-семпай невероятно крут!» — пародировать стебным высоким голосом у Хакубы вышло отлично. — И ничего что он шкет, и младше тебя на… Четыре или пять лет! И тут Бартоломео замирает, остекленело смотрит на друга, заходясь странным румянцем по всему лицу. — Точно. Луффи-семпай. А я думаю, почему такое лицо знакомое… — О, черт. Началось. Нафига напомнил. — И я обслуживаю его, — губы парня стянулись в трубочку от радости, а сам он перевел взгляд на гостей. — Понеслась. Барто, очнись, идиота кусок! Но тот был уже потерян для этого мира на ближайшее время, улепетывая к занятому столику. — Вот же! Бесит! Хакуба, раздраженно отфыркивается и уходит в свой кабинет. Смотреть на происходящее — желания не присутствует. — Луффи, сегодня Эйса с нами нет и платить за тебя станет проблематично, ты в курсе? Усопп всегда старался отличиться тактичностью, хотя той же трусости и неуверенности в нем оказывалось также достаточно. Посматривая на прожорливого друга, он скорбно пихает в рот ложку с супом. Зоро то и дело пытается огородить свою тарелку с едой от набегов Монки, а Санджи, выпив лишь кофе, меланхолично потягивал сигарету. За окном шел сильный снегопад. — Я знаю, Усопп, — с полным ртом тараторит паренек, — у меня есть деньги! — Интересно откуда. Звучно проглотив частично прожеванную еду, Луффи запивает большим стаканом газировки, не стесняясь отрыжки. Растирает рукой и без того заляпанный рот. — Я у Макино поработал немножко, как Эйс! — Она тебя пустила туда снова на свой страх и риск? — удивляется Санджи. — Ну… Я сказал, что буду аккуратен. Зоро подтвердит! И сидевший до этого спокойно, никем не тронутый Ророноа давится лапшой. Монки со всей дури заряжает пятерней ему аккурат промеж лопаток, помогая выплюнуть мешающий предмет. Да выплюнуть так, что у Винсмоука задергался глаз. Бледная пожеванная макаронина повисла на краю его кофейной чашки, свесившись одним своим концом в напиток. По темной густой поверхности расползались блестящие масляные точки. Зоро злорадно ухмыльнулся. Задумки не было, но вышло неплохо. Не разделявший его мнения Санджи, уже схватил его за ворот футболки, намереваясь сказать все, что он о нем думает. — Луффи-семпай… — раздается у их стола и все в недоумении поверачиваются на мнущегося официанта, который еще некоторое время назад вел себя совершенно иначе. — Откуда он знает как меня зовут? — не понимает Монки, — Мы что, знакомы? — Угу, — кивает, поджимая губы. Безграничное восхищение на лице. — О-о-о… Кажется я вспомнил, — Санджи рассматривает официанта из-под нависшей челки, — три года назад, когда Эйс устраивал тусы и не пускал тебя туда, помнишь, Луф? А когда мы туда пробирались… Короче, это же Барто. Только тогда цвет твоих волос был куда лучше. За это время у меня на зеленый выработалась стойкая аллергия. После слов Винсмоука Зоро на подобии волка морщит верхнюю губу, показывая свое раздражение. Бартоломео же и вовсе не замечает брошенного и в его огород камня. Мыслительный процесс в голове темноволосого паренька в красном свитере с оленями все наблюдали с замиранием сердца. Он хмурил брови, покусывал испачканные пальцы и переводил взгляд с одного друга на другого, пока не остановился на замеченной позади них, вдалеке, фигуре Хакубы.  — А, он вроде с ним всегда ходил, да?! Эй, ты же Хакуба! Привет! — замахав руками как полоумный, паренек чуть ли не выскочил из-за стола, громыхнув тарелками и стаканами, которые чудом остались целыми на своих местах. Бартоломео же получил стопроцентный нокдаун, посерев лицом. Его не вспомнили. Ни на минуту. Зато потешался чертов Хакуба. Где всевышняя справедливость?! От столика его, в полной прострации, оттаскивал друг. Зеленоволосый реагировать на что-либо отказывался. Вот это депрессия! — Эй, Хакуба! — позвал еще раз Луффи. Тот нехотя обернулся, придав своему выражению лица самый скучающий вид.  — Чего тебе?  — А ты знаешь, что Эйс снова танцует? Ого, подумалось блондину. Неужто он не знает о конопатом ничего?  — Ага. Каждую тренировку его вижу, ничего себе, да?  — Ха? — сначала не понимает Монки, но вдруг Усопп резко оборачивается, глядя на двоих работников кафе. Его осеняет.  — Точно! Они ж из Китов! А я думаю, что же лица знакомые!  — ДА ЛАДНО?! — Луффи поражен, казалось бы, очевидной вещью. Просто мысли у него слегка запаздывают в построении. Или вовсе теряются. Санджи только покачал головой, а Ророноа усмехнулся. Луффи такой Луффи.  — Ты балда. Мы же видим их в Шалаше каждый раз, как приходим. Вот только не сразу я признал Барто. А тебя, извини, не замечал, — последнее Винсмоук сказал Хакубе, но тот лишь цокнул.  — С такой рожей, — потянув Бартоломео за щеку, — Трудно других заметить. Ладно. Наслаждайтесь, мешать не будем.  — Эй! А можно к вам на тренировку?! У нас тоже команда! — видя, что добыча уходит, затараторил младший Ди. Отмахнувшись рукой, Хакуба лениво бросает, уходя: — Это все к Марко. Все к нему. Многозначительно хмыкая, Монки трет подбородок и одним махом доедает оставшуюся ножку цыпленка.  — Надо бы снова Эйсу набрать. Хочу я посмотреть на них всех.  — И я, — вдруг подает голос Зоро, на что Санджи недовольно цокает, стряхнув пепел с тлеющего кончика сигареты.  — Подлиза, газонообразная.  — Завались.  — Сам прикройся!  — Да помолчите оба! — ударяется об стол кулак Луффи и все ошарашенно на него взирают. — Я не могу решить, что еще заказать, когда вы начинаете спорить и орать! Вполне понятный обреченный вздох у троих человек за столом воспринимается младшим Ди, как понимание просьбы. Он вновь листает цветные картинки меню с аппетитными блюдами.

***

Вечером Хакуба жарит парочку свиных стейков и корчит недовольную мину, когда даже с большим количеством перца получается не так вкусно, как могло быть. А все почему? А потому что, на крохотной кухоньке съемной квартиры, где они вдвоем ютятся, среди довольно аскетической обстановки, за его спиной на табуретке, качаясь из стороны в сторону, сидит Бартоломео и битый час смотрит в одну точку, приговаривая: «Луффи-семпай…» и «Как же так?». Парня жутчайше бесит это уже. Предел достигает точки кипения, и он оборачивается, тыкая в лоб друга горячей промасленной лопаткой.  — А-а-а! — мигом порывается тот. — Хакуба, какого черта ты делаешь?! Это больно! След останется! Как танцевать потом в таком виде?!  — Ничего! Не помрешь! Нарисуешь на лбу звезду с подписью «Луффи-семпай!». С тебя станется! Достал уже! У меня уши уже в трубочку свернулись от твоего блеяния! Весь божий день, как игрушка! Луффи то, Луффи се! Жили, не тужили, и вот надо было им явится сегодня туда! Бесился он всегда знатно. Отменно. Лучших и более эпичных моментов Барто не помнил за всю их дружбу. Как бальзам на душу. Ишь, взбесило-то как. Покраснел, под глазом вздулась венка, а нос аж побелел от того, насколько сильно сморщился. Гневная морщинка пролегла меж бровей. В такие секунды, Бартоломео даже готов был… — А ты что же? Ревнуешь, может еще, а? — встав со стула, парень мгновенно очутился возле друга и приблизил свое лицо, поиграв бровями. Не рассчитал. Ему тут же по макушке со всей щедростью зарядили металлической лопаткой.  — Осел! Кого?! Тебя?! Да сдалось ты мне, чудище пирсингованное. Вали уже к своей малолетке, я хоть жить смогу спокойно, — Хакуба был словно дикий кот, с растрепавшимся хвостом волос и растопыренными пальцами, мечущими в жертву.  — Что же ты колотишь-то меня все время?! Не выдержал Барто и, бросаясь вперед, скручивает друга неожиданным маневром, выбрасывая лопатку на пол, а руки его, уводя и сцепляя за спиной крепкой хваткой. Смотрит зло, недовольно, скаля свои клыки. Но блондин не теряется. Дергает головой вперед, уцепившись зубами за металлическое кольцо пирсинга в носу Барто. Крепко сжимает, тянет на себя, довольствуясь красочными матюками и болезненного тона рычанием. "Вот теперь точно, предел пройден! Сам виноват!" — думает Бартоломео, поддаваясь тому, что творил его друг, пока расстояние между их лицами не сокращается до нуля. Тогда Хакуба, офигевая, размыкает рот, но делает это зря, так как парень тянет его к себе, почти вгрызаясь своими губами в его. Самое интересное, что терялся блондин не долго, всего пару секунд. Потом уже терялся Барто, сдавая позиции в поцелуе под сумасшедшим напором друга. Отталкивая назад, Хакуба прижимает парня его филейной частью к столу, а сам жмется ближе, терзая его зеленые космы волос руками. «Ну и плевать! Где наша не пропадала?» — с этой мыслью, Бартоломео по-свойски кладет руки на ягодицы друга, приподнимает его и, развернувшись, усаживает на стол. При том, что поцелуй, так и не прерывается. В сторону летят две тарелки, разбиваясь об угол стены, скатывается перечница, ворохом рассыпаясь по полу, со звоном грохаются приборы и падает подставка с салфетками. Опасно поскрипывают ножки стола, когда двое задают темп еще жарче, раскидывая одежду. А на плите уже пережаренные стейки все больше начинают подгорать. И когда что-то на сковороде взрывается, громко схлопываясь, Хакуба дергается, стервятником глядя на Барто.  — Я же… Стейки жарил! Чертов дурень.  — К хренам эти твои стейки. Теперь буду жарить я. Тебя. Сечешь? Бартоломео улыбается как хищник, а блондин краснеет до кончиков ушей. Просек он это еще десять минут назад. Вот только не уверен пока, соглашаться или нет. Однако на всякий случай, не сопротивляется. *** Эйс спал урывками. Всю ночь. То в голове мелькали кадры их победного выступления в танцевальном четвертьфинале, то снилось, что он танцует на крыше здания префектуры полиции, падая под конец с парапета, то издевательский поцелуй Марко в щеку с красной помадой. Жуть, да и только! И из раза в раз, вскакивая в холодном поту, он старался не засыпать еще какое-то время. Только это не помогало. Казалось, что ночь собралась тянуться вечно. Но, удивительное дело, ему все-таки удалось проснуться в последний раз ближе к семи утра. Больше спать он не хотел. Сидя на краю кровати, парень тер свое лицо сильно, отчаянно, взлохмачивая волосы. Вчерашняя эйфория танца все еще гуляла отголосками в его мышцах, под кожей, в крови. Ощущалась она так сладко, так знакомо, но в то же время, по-новому. Прибавилось нечто новое, более терпкое и дольше запоминающееся, как стойкий аромат каких-либо духов. Как же Портгас давно мечтал почувствовать это, снова напиться желанной свободой движений танца, музыки, эмоций, голосов вокруг. Изо прав. Танец — наркотик. Если подсел раз, уже не слезешь. Все равно начнешь рано или поздно искать к нему любые пути и не всегда правильные, безболезненные. А иногда, чтобы осознать то, насколько ты нуждаешься в танце, нужно потерять его. Потерять возможность просто танцевать. Двигаться так, как хочешь, с кем хочешь, где хочешь, подо что хочешь. Упасть на дно серой жизни, надев радужные очки. Эйс прошел такой этап. Проснулся, сбежал, разбил жмущие ему цветастые линзы, открыв глаза, и вдохнул заново. Глоток энергии. Глоток жизни. И пусть, вокруг есть люди, считающие, что Эйсом можно пользоваться, как хочешь, вертеть в руках на свое усмотрение. Он поставит их на место, заставит уважать себя, а потом и вовсе наплюет на каждого за бесполезностью. Ни Ло, ни этот Марко. Никто больше не получит от него ни грамма его внутреннего мира, души, ничего. Надоело уже вычищать за каждым. Благо хоть второй «нагадил» всего, ничего. Хоть и тоже засвербело обидой. Он уж было начал подумывать, привыкать, открываться… И вот так, как вчера?! Портгас мотает головой, осматривает темную комнату. Никто ему не нужен. Никто. Они с Марко не разговаривают, когда сталкиваются на кухне. Хотя Феникс хотел пожелать доброго утра, увидев стопроцентный игнор, почему-то передумал. Парень обижен был, это видно и невооруженным взглядом. Только на что именно? На то, что увидел в нем типичного обывателя на один раз? Или он уже начал хотеть большего? Проникся к Марко? Вопросов уйма крутилось в голове. Таков уж Феникс — привык знать все и обо всем. И если что-либо восходит под знаком вопроса, то это нужно расшифровать немедля. И пока этот конопатый мальчишка бил все рекорды. Он то становился, вроде понятным и простым, как две копейки, то вновь светился неопределенностью в сознании Марко. Постоянно сменяя эти две ипостаси, он умудрялся показывать все новые вещи. Как в выступлениях, так и в себе. Особенно вчера. Танец. Для него, для Феникса. Когда он успел все это разучить? Мужчина сел за свой низкий столик в зале, пододвинул ноутбук, глотнул кофе и начал медленно воспроизводить в памяти каждую из секунд танца. Каждое движение, взмах, поворот, прыжок, присед, выгиб и взгляд. А еще ухмылка. Он же дразнился. Улыбался, раскрашивая своей горячечной страстью такую грустную для Марко мелодию. Теперь он и не знал, как относиться к ней. Ведь, он всегда ее считал той, подо что, они с Татчем разминались каждый раз перед выступлениями, соревнуясь в бесконечной импровизации. Так они с ним тренировались под нее и за день до гибели всей команды. Во входящих на почтовом ящике тренькнуло новое сообщение, но Феникс не обратил внимания, постепенно погружаясь воспоминаниями в последний день, три года назад. *** «Рев толпы на последних секундах мощнейшего танца Белых Китов, когда один из участников после кувырка в воздухе, неровно приземляется на пол, внезапно сменяется охами, пораженными вскриками и нарастающей неразберихой на танцполе. Танцоры вдруг смешиваются, жюри взволнованно подрывается со своих мест, вглядываясь между людьми. Кто-то выходит из-за своего места и подскакивает туда, где все столпились. Музыка прерывается тотчас. Участники команды Роуз нехотя отходят, пятятся назад, раздраженно понимая, что для них все кончено. Они слили финальный танец, а победа легла в карман Китов с завидной легкостью, как им показалось. Вот только капитан команды Роуз почему-то стоял, ухмыляясь, невидимо так, едва скривив губы и поправляя зеркальную пряжку своего ремня. Он, в принципе, еще до полуфинала знал, что им не хватит сил одержать победу над Китами, вот только оставить просто так он это не мог. Не в его натуре. Дофламинго любит, когда его запоминают. Надолго. Желательно на всю жизнь, с самыми что ни на есть отвратительными ассоциациями, страхом и опасением. Однако с этим Фениксом у него не выходило, ни разу, до нынешнего момента. Стоит лишь хорошо просчитать момент прыжка, момент, когда голова в сгруппированном положении окажется глазами точно по направлению к нему. Тысячные доли секунды. Дофламинго знает, что Феникс никогда не смыкает век, потому незаметно дергает, поддевает пальцем свою блестящую пряжку, ограненную черными матовыми камнями, которая четко улавливает луч прожектора, отражая его точно в лицо противника, совершающего кувырок. Знать, что все получится — почти не возможно. Но капитан Роуз уверен. Подав знак рукой своей команде — отойти назад, мужчина сам делает тоже самое, не силясь придать выражению лица непонимающий вид. Плевать ему. Никто не поверит и не докажет. Глухой стук упавшего тела смазывается скрипом проскользившей подошвы кроссовка и звучным ругательством Феникса. Стиснув челюсти, он старается не взвыть, обхватывая собственную голень и притягивая ее к животу, распластавшись на спине. От прошившей ногу боли, в глазах вспыхивают звезды, и бросает в пот. В ушах звенит, он видит, как люди над ним что-то говорят, суетятся, тянут к нему руки, но слышимость почему-то нулевая. Видимо шок. Марко тщательно моргает, чтобы не потерять сознание от острой неожиданной боли, шарит глазами по лицам, ногам стоящих рядом, пока не цепляется позади всех за блеск ярко-красных непроницаемых очков Донкихота. Тот улыбается, скаля свои зубы. Сбивчиво, часто дыша, Марко с дрожью сжимает пальцы левой руки в кулак, пока очередной блеск от пряжки ремня противника не прыгает на его лицо, словно насмехаясь. И никто не видит этого, не обращает внимания. Все суетятся над Фениксом, уже поднимая под руки. Толпа людей смыкается в том свободном промежутке, через который, он видел Дофламинго. Вид чьих-то ног перекрывают мерзкую разошедшуюся в улыбке физиономию мужчины в серых невзрачных шмотках и сверкающих красных очках. Прикладывая кулак к взмокшим прядям белесых волос, Марко хочется вжать его сильнее, но он только морщится. Он матерится изо всех сил, прежде чем его под руки уволакивают прочь с танцпола. Повреждение голеностопного сустава с супинационным переломом лодыжки. Такой диагноз ставят ему врачи в больнице. Не много ни мало лечение затянется на ближайшие два-три месяца, при хороших обстоятельствах, а то и больше. Плюс реабилитация около двух месяцев. Вопрос о возможности танцевать после подобной травмы для Марко оказался самым болезненным. Еще и потому, что в ответе он был почти уверен. Ответ его не радовал. Ответ был — как выстрел в висок. Конечно, врачи заверяли его, что якобы выводы делать рано, но он видел уже такие случаи и таких людей. Видел, что с ними происходило. Ребята поддерживали его, главного генератора идей и музыки, сокомандника, друга, как могли. Не оставляли одного, таскали на тренировки, хоть тому было трудно преодолевать большие расстояния, находясь в гипсе. Готовились к последнему рывку — финалу. Который должен был состояться через две недели в Токио. Только не состоялся. За семь дней до отлета Марко и Татч стояли на одном из мостов города, болтали, смотря вниз на воды реки Тоехира, облизывающей волнами каменистые насыпи посреди русла. Оперевшись одной рукой о плечо друга, Феникс перенес вес всего тела лишь на одну ногу, другую же, зафиксированную гипсом, расслабленно согнул в колене и продолжал рассказывать свою новую идею, которую можно привнести в танец, о которой он еще расскажет их капитану. Татч изредка поводя губами в улыбке, кое-как реагировал на рассказ, пока Марко не понял, что его на самом деле не слушают вовсе. Мысли Татча были где-то явно не здесь, понятно стало по периодическому покусыванию губ, потиранию небритого подбородка и ежеминутному похрустыванию костяшек пальцев. — Может, уже скажешь, что тебя так беспокоит, а то мне надоело говорить самому с собой, — тянется к нему блондин, убирая с уложенных прядей челки прилипший сухой листок. Татч очень вымученно выдыхает. Марко чувствует касание пальцев на своей руке, что висит на его плече. Осторожные, словно извиняющиеся. Напрягается. — Я ухожу из команды. Касания в страхе приостанавливаются, ладонь сильнее обхватывает запястье блондина. — Вот так? Перед финалом? — Да. Я, понимаешь… — прочистил горло, повернулся к Фениксу, выдавливая из себя улыбку. Его шрам возле левого глаза испещрили мелкие морщинки. — Мне предложение поступило по работе из Осаки. Я вроде уже давно искал нечто подобное, я говорил тебе, помнишь? Кивок в ответ.  — Так вот. У них ресторан начинает работу как раз через неделю. И если я хочу быть у них шефом, мне нужно лететь уже сейчас. Подготовка, притирка, все дела. Это не быстро. Меню даже уже продумал, — усмехается, смакуя. — И вот я не знаю, как бы сказать всем об этом… По началу Марко молчит, обдумывая то, что именно стоит ему ответить. Он вроде бы и знал, что Татч уйдет рано или поздно из их команды. Но не так же. Не бросив их у самого финала.  — Не знаю. В любом случае ты не оберешься недовольства, обиды и не понимания, как, например, сейчас от меня. Если ты сейчас нас покинешь, каким образом, по-твоему, мы должны будем выступать? Достаточно того, что выбыл я. Не по своей воле, естественно. Неужели ты не можешь перенести это дело на попозже? Сказать, что не закончил дела или еще что-то.  — Это важно для меня, Марко. Они и так дали мне отсрочку большую. Я мог не дойти и до полуфинала. — Здорово, — делает заключение Феникс и порывается убрать руку с плеча друга, но тот перехватывает, притягивая обратно. Кладет голову лбом на его плечо, прикрывая глаза.  — Мне очень трудно. Поверь. Я не хочу бросать ни команду, ни тебя в том числе. Но, черт подери, такой возраст уже. Надо бы и определиться с будущим. Ты хоть музыку пишешь. А я до этого только перебивался временными местами ресторанов. Эта возможность — мое будущее. Я же всегда хотел…  — Знаю. По поводу меня переживать не стоит. А вот команда… А их будущее? Я бы хоть сейчас прыгнул на танцпол, только не могу. Вообще больше никогда. — Марко, — смотрит на него сбоку, прижавшись носом к ткани тонкой ветровки Феникса, — ты еще все сделаешь. — Да хватит уже с этой песней! Отмашка выходит слишком раздражительной, нервозной, показывая насколько больна для него данная тема. Зная, как успокоить стоящего рядом с ним, Татч бы сделал это прямо сейчас, будь такое действие чуть более приличным, чем являлось. Поэтому просто крепко обнимает его за ребра, притягивая себе под бок.  — Ты не тот, кто сдается!  — А ты не тот, кто может нас подвести. Я прошу тебя, не ради себя, ради команды, — Феникс сверкает своим самым пронзительным серым взглядом, заставляя спину Татча покрыться вереницей мурашек. — Останься с нами до конца. Пожалуйста. Тот глядит на него во все глаза, начиная осознавать, что в подобные моменты он не может отказать. Он понимает все и с рвущей изнутри неопределенностью, говорит сам себе, что является полнейшим слабаком перед этим человеком. Ему далеко до Марко. Ему никогда не догнать этого человека в его целеустремленности, в его сообразительности, в его преданности и универсальности. Наверное, только поэтому, желая сделать еще одну попытку прыгнуть выше головы и доказать то, что он способен оправдать надежды Марко, Татч решает отложить поездку и выступить с командой. Ради Марко. В последний раз. Ради него он готов еще пару лет искать работу, если только тот будет рядом. А спустя неделю, за сутки до начала финала национального турнира по street dance «Green snakes dancing», самолет с одной из команд финалистов взрывается прямо в воздухе без объяснимых причин. Официальный некролог в газетах и новостях говорил — в живых не осталось никого. В том числе погибли участники танцевального турнира — команда Белые Киты. После нахождения черных ящиков, выдвинули единственное предположение — взорвался топливный бак по причине замыкания проводов. Вот и все. Другие предположения не обрели силы. Других и не нужно было Фениксу, выронившему из рук чашку с кипятком, стоя на одной ноге возле радиоприемника в своей старенькой маленькой квартирке на окраине Саппоро. Он не помнил, когда до этого последний раз плакал. От новостной сводки ведущего мужчину мигом переклинило так, что он забыл, как дышать. Легкие сковало до онемения, а он смог только съехать спиной по стене, наплевав на поврежденную ногу, по которой после отчаянно колотил кулаком, сбивая в ссадины от крепости гипса. В мыслях, резавших его с каждой секундой все больнее, взрывались вопросы-непонимание, вопросы-осуждения, вопросы-боль, вопросы-гнев на несправедливый мир и на самого себя, зачем-то оставшегося здесь. Живого. Не полетевшего с ними. Как же Марко хотел отмотать время обратно, он на самом деле уже начинал искать эту заветную кнопку, которую нажав, листнешь пленку на пару оборотов назад и поменяешь ход событий. Но не находил. Ее не было. И все случилось, оставив мужчину засвидетельствовать в памяти происшествие, что разрывало на живую его в душе и сердце каждой прожитой минутой. Крича и корчась от невыносимости реальности, Марко пробыл в своей квартире больше недели точно. К концу которой на него снизошла всепоглощающая апатия, проглотив, как лев, с головой. Заросшие щеки подбородок светлой немытой щетиной, красные опухшие глаза, не проходящие залегшие под ними круги и разодранные в клочья костяшки пальцев на руках. Постоянно терзаемые зубами потрескавшиеся, высохшие губы в очередных безмолвных никем не услышанных словах. Потому что уже нет тех, кому они предназначены. Покрошенный и треснутый кусок гипса держался из последних сил, коих и у Феникса уже не было. Он очень надеялся моментами, что прикроет веки, переставая дышать и чувствовать все то, что чувствовал. Особенно по отношению к тому, кого он убил собственноручно. Своими проклятыми уговорами, укорами и просьбами, Марко отправил на смерть того, кого любил всей душой, каждой клеточкой тела, каждым касанием. Лучше бы Татч уехал открывать свой ресторан, лучше бы они продули этот финал, лучше бы Фениксу навсегда отняли ногу, но все остались бы живы… Гулко сглатывая, мужчина пьет свои слезы. Горькие, соленые, невозможные. И они не кончаются. Кожа на лице уже чешется от раздражения, но прекратить он не может. Не может прекратить думать о Татче, о друзьях, о том, что сам остался зачем-то в живых с покалеченной ногой и без будущего.» Так подробно, до учащения пульса, мужчина вспоминал впервые. Обычно старался прогонять из памяти саднящие, болезненные моменты прошлого, но почему-то сейчас, дал волю себе и почти пережил вновь события тех дней. И грусть, испытанную им вновь он принял с благодарностью, как желанного редкого гостя. Сейчас, открывая глаза, возвращаясь в реальность, Феникс научился видеть сквозь строки, видеть нужные ответы сквозь происшествия жизни, видеть нить судьбы. Своей. Теперь он, кажется, знал, зачем он нужен. Здесь. Живой. А когда уверенность в нем давала намек на слабину, надежда пошатывалась, он собирался и шел к ним. Заходил в ближайший цветочный магазин, покупал каждый раз букет лучших цветов и отправлялся в одно единственное место, где позволял себе любые эмоции, вплоть до скупых слез, которых уже совсем не осталось. На этот раз оказались кипельно-белые лилии, пахнущие слишком терпко. Рука поочередно выуживает из увесистого букета по хрупкой ветке цветка, осторожно выкладывая их к каменным монументам. Марко выучил местонахождение каждой из могил его друзей, большинство из которых, по просьбам родственников были захоронены вместе с их предками. Обойти пятнадцать монументов, молча поприветствовать каждого. Камень с годами тускнеет, принесенные цветы вянут, но лишь память продолжает жить вечно, напоминая о тех, кто ушел. Последнее — слишком скромная, невзрачная, почти на отшибе. Для Татча. О родственниках и предках коего информации он не нашел. Марко без раздумий отдал последние деньги, которые имел, чтобы и у любимого человека было место, где могла покоиться его душа. С каждым последующим шагом мужчина слышит тихий хруст заледеневшей под ногами корки снега, слышит свое размеренное дыхание, ведь он научился держать себя в руках, приходя сюда. Кладбище дышало тишиной. Марко дышал памятью. Татчу всегда больше цветов, потому что на его месте должен был оказаться Феникс. Глупая отчаянная попытка вымолить у мертвого прощение или просьба покарать из раза в раз остается не отвеченной. Гулкой. Цветы гниют, засыхают, разлетаются. Чиркнув слегка отсыревшей неровной спичкой, он прикрывает согнутыми продрогшими пальцами кончик тонкой темной палочки и подносит ее к огоньку. Брошенный в спину порыв холодного воздуха, едва не тушит крохотное пламя, своими завихрениями, но мужчина почти сжимает в кулак палочку, спасая от угасания. Фимиам схватывается, тоненькая вуаль дыма взвивается вверх, разнося приятный аромат. Опустив в маленький стаканчик и зажигая еще пару других благовоний, отправляет их к первой. Шаг назад, как привычный ритуал. Перебираемые от нервозности руки в карманах куртки, определенно начинают мерзнуть сильнее. Перчатки он как всегда забыл. Как всегда, когда приходит сюда. — Надеюсь, ты не сильно обидишься, если я скажу тебе, что вчера поцеловал того парня с веснушками. Я говорил о нем тебе, в прошлый раз. Тот, из цветочного магазина… Он теперь танцует в нашей команде. Правда, пришлось уговаривать его, шустрый малый, все-таки. Дикий, своевольный нрав. Зато как танцует. Ты бы видел. Он будто растворяет себя в танце и музыке, — усмехается своим словам, — Он совсем не такой как ты. Вы совершенно, бесповоротно разные, а я дурак. Все пытаюсь сравнивать тебя и его. Зовут Эйс. Кажется, он нравится мне больше, чем я думал. Возможно, я ему тоже, ведь вчера я умудрился его обидеть. До смешного. Знаешь, как? Только поцеловал. И ничего больше. А он… Он сказал, что я, как и те другие, которые предавали его, можешь представить? Глубокий вздох вырывается полупрозрачным облачком пара, которое тает на глазах Феникса, смотрящего на серые высокие холмы впереди. Снега там едва просматривался из-под оголенных зимой крон деревьев. — Смутило то, что я не взял больше, чем просил. Думал, что мне не хотелось. На самом деле — хотелось. Даже слишком. Но я же не могу так. Эйс подобно волчонку, загнанному, забитому, но с такой силой и крепостью духа, от которой многим из нас сносит крышу. Он вернул Китам надежду и веру. Вернул ее и мне. Захотелось жить, слышишь? И мы вновь в полуфинале. Татч, я, кажется, вновь захотел танцевать. *** Загребущей ногой с синусоидальной амплитудой Эйс беспечно пинал крохотные кучки снега, наслаждаясь выпавшим свободным днем. И, само собой, он шел в Шалаш, к Сабо, потому что — куда еще? Тяжелые черные ботинки успели промокнуть в пятках и начали досадно натирать кожу. Парень иногда морщился, иногда останавливался и перешнуровывал их крепче, дабы нога не могла так свободно елозить внутри, но после сотни-другой метров, устраненная, вроде бы, проблема возвращалась снова. Ди плюнул на это после пятого раза. Дотерпит, а если что, попросит у Сабо пластырь и бинт. Портгас очень привык ходить пешком и находил в этом много плюсов. Однако сегодня, прекрасные ощущения от плюсов оказались досадно смазаны мыслями о вчерашнем вечере. И не о победе команды — то, несомненно, радовало Эйса. А о том, что произошло позднее. Он так хотел отделаться от этих ерундовых липких мыслей и воспоминаний о том поцелуе, бессовестно заполонивших его мозг, что готовился уже начать выть. С утра парень решил, будто забыть это станет проще пареной репы. Но, увы и ах. Ошибся. Как и вчера. Не любил он ошибаться больше, чем ненавистное ему малиновое варенье, но теперь чуть меньше рожи Трафальгара. Только это ничего не меняло. Он продолжать наблюдать в своей голове эфир с неугодной ему трансляцией совершенно неважных вообще для него вещей. Курил Сабо очень редко. Ну очень редко. И только тогда, когда на горизонте личной жизни парня появлялись любовные намеки. Такую фишку Эйс просек в нем быстро, не забывая подкалывать каждый раз. Жаль, что происходило подобное редко. Большую часть себя, друг все же предпочитал отдавать своему хобби, а теперь уже работе. Однако, по всей видимости, на сегодня что-то изменилось. Потому, усмотрев у входа в Шалаш дымящую, сгорбленную фигуру Сабо, Портгас ускорил шаг. — И как зовут эту болезнь, умудрившуюся поразить твое сердце? — спрашивает он на ходу, а когда подходит, аккуратно вытягивает сигарету из губ друга двумя пальцами и коротко затягивается. Гадость, но не важно. — Портгас Д. Эйс, е-мое! — язвит тот, выхватывая обратно никотиновый допинг из его руки. — Ух, ты! — состроив самую комичную мину из возможных, Ди нарочито хлопает ресницами на манер Мальвины и складывает губы в трубочку. — Я так смущен! Тогда может поцелуй? И тянется к Сабо, заложив предварительно руки за спину. — Эйс, я так поцелую тебя сейчас, что ввек не забудешь! Поперхнувшись последней затяжкой, собеседник тушит окурок о кирпичную стену, уже испещренную сотнями схожих пепельно-черных пятен. — Да поздно! — вдруг отмахивается он и закатывает глаза. Вопросительный взгляд Сабо он понимает на отлично, вот только… Говорить ли? — Ну, как бы это… — осмотрелся, вспомнил про намокшие ботинки. — Давай внутрь, а то тут неохота, да и ноги отмерзли, промокли.  — Да не вопрос. Заинтересовывался Сабо всегда быстро, а уж когда вопрос касался личной жизни его друзей, то тем более. А если Портгаса, то пиши, пропало. Он забывал даже о своей собственной. Когда только эта конопатая шельма успевает находить новые приключения? Вроде бы не светится особо, тренируется с Китами… Постойте! Неужели кто-то из них? Вместе пройдя в пустующий зал и, поднявшись на второй этаж, Эйс привычно падает на диванчик, стаскивая с ног ботинки. Блаженно выдыхает, раскидывая свои конечности в стороны, как звезда. — До сих пор тело ноет и ломит после вчерашнего! — довольно лыбится он. — О, да! Я был там, заценил, вас. Зажгли всех и не по-детски. Сделали Серых Кардиналов просто на раз! Ты, к слову сказать, очень поднялся в танце, Эйс. Заметно невооруженным глазом. — Сам кайфую, честно говоря. Хотя слегка непривычно. Так странно снова окунуться в любимую атмосферу уличного танца, когда решил уже, что больше никогда в ней не окажешься, — прошелся пятерней по лбу и откинул назад мешающие волосы. — Видать тебя там натаскивают по всей программе! Усердно и безвозмездно! — Ага, очень безвозмездно. Хотя с усердием соглашусь. — Ты там что-то возле входа про поцелуи говорил. — Что, передумал? — смеется, игриво щурясь. — Бля, Эйс! Я не о себе. Ну, давай, делись, раз начал. — А жаль. Я может, мечтал, — не успел парень притворно надуться, как в него прилетел карандаш с обломанным грифелем. — Ладно, ладно! Убивать-то зачем?! В глаз чуть не попал! — Надо было! Ну, так?! — В общем, дело такое… Я тут кое с кем поспорил и проиграл. Спор бы на то, что, даже если наша команда попадет в полуфинал, то мы не выйдем на первое место среди других по набранным баллам. Но, как сам понял — я лажанулся. Не ожидал я такого. — Ваш танец сделал всех, ты бы видел эти открытые рты и горящие глаза людей. У них пар из ушей шел! — Да уж, — усмехнулся. — Так вот. — А спор на что был? — Да не перебивай ты! Я как раз рассказываю. Если выиграл бы я, мне бы до конца турнира готовили всю тут хавку, которую я захочу и сколько захочу. А если выиграл бы он… — Так, стоп, погоди! Я что-то не понял. А с кем ты спорил-то? — поудобнее усевшись на металлическое ограждение, Сабо обхватил поручень по обе стороны от себя двумя руками. — Я не сказал что ли? — удивился тот. — Как бы, нет. — А, так это — с Марко. — Твою мать! Удержался на месте Сабо с трудом, хотя покачнуться спиной назад в пропасть первого этажа успел. От греха подальше, все-таки сполз на пол и присел рядом с другом, ожидая продолжения рассказа. — И? — Что и? Я же сказал — я проспорил. И мы… — И вы? — Целовались. — Охереть. Какой сегодня день? Где сдохла панда? — Сабо вел себя странно, взъерошивая на голове волосы, будто от безысходности. — А он что, заразный? Чего ты так всполошился? Я схожу, проверюсь тогда. — Просто… Кто-кто, а вы… То есть получается, он загадал в награду поцелуй. Не ожидал от него такого. И давно вы? — Что? — не понял Эйс. — Вместе. — Что?! Откуда в твоей голове такая ересь?! Нет ничего такого. Это просто спор был. Только и всего. Чушь. Как обычно в моей жизни. Видишь, как забавно. Кругом придурки, которым от меня надо либо трахнуться, либо удовлетворить свои некие тайные желания, пусть и скромные, но опять же за мой счет! Как же бесит, блин. — Эйс, подожди! Ты это о Марко? Э-э-э друг, притормози. Он вообще не такой. Если ты так считаешь — ты не знаешь его вовсе. — И не горю желанием как-то. — Ну, знаешь ли, — начинает Сабо, а потом вдруг замирает, прищуриваясь. — Или… Так, стоп. То есть хочешь сказать, что ты предполагал, что последует что-то за поцелуем? Портгас отводит взгляд, подпирает подбородок рукой и смотрит куда-то в стену. — Блин. Как тебе сказать. Ничего поделать не могу. Тело, блин, требует. Да что уж там! Скажу откровенно — хочу секса. И иногда, начинаю думать, что пофигу с кем. Просто уже утолить это желание. Оно мешает мне нормально думать, иногда тренироваться. Вот стоит только ему меня тронуть, рукой пройтись по спине или того хуже — по заднице как зарядит, чтобы я стоял прямо, а иногда… Ой, ну что тебе говорить. Короче, просто он под руку попался. — А вот я так не думаю, — с явным пониманием чего-то резюмирует Сабо, выслушав друга. — В смысле? — В прямом. Думаю у тебя больше, чем тупо физическое влечение.  — Ой, Сабо! Ты что, начитался бульварных романов? — цокает, откидываясь на спинку дивана. — Это же просто… — А ты проверь. — Что? — Проверь это влечение на ком-нибудь другом. Если останется — ты прав, ну, а если нет, то — прав я. — Ты — прям генератор идей. На ком прикажешь проверять? — неопределенно скривился, вскинув руки. — Да много же там вас в Китах. Выбери любого. Сабо, конечно, посмеялся, а Ди на него метнул скучающий взгляд, прошедшийся по всей фигуре парня и, вдруг, вернувшись изначально к лицу, он стал осмысленным. Даже заинтересованным. Губы поплыли в улыбке. — Я придумал вариант получше! — Хм? — Ну, чего далеко ходить-то? — резко подскакивая на ноги, парень перемахивает через низкий столик. — Эй. Эй! Портгас! Ты чего?! Ополоумел? — видя маниакальность друга, Сабо занервничал, отшагивая в сторону. — Ты это… Не смотри на меня так!  — А что? Ты сам предложил. Как там было? Инициатива наказуема? Вот и проверим на тебе.  — Я не подписывался на такое! Не целуюсь я с парнями и с друзьями! Отвали! — дав деру в ближайшую дверь зала, где хранилась вся аппаратура с украшениями, парень попытался ее за собой запереть, но Портгас успешно влетел в нее плечом, выбивая. А у Сабо началась конкретная паника. Он, вообще-то знал, что Эйс с прибабахом и творит, порой странные вещи, но все еще надеялся, что тот шутит. Только вот он ошибся. Ди не шутил. Он был не прочь проверить идею друга, особенно вспомнив, что тот когда-то вызывал в нем симпатию определенного вида. Еще до Ло. Правда, сказать Эйс так и не решился тогда. Сейчас же можно без зазрения совести и чувств, под предлогом шутки, разыграть интересную сцену. Ловит он блондина за ворот темно-синей рубашки, задевая, прожекторную установку и чуть ли не падая, цепляясь за нее ногами, пихает того к стене, прижимая собой. Почти сразу же, не дожидаясь какой-либо ответной реакции, Портгас напористо его целует. Всего лишь губами. А попытка удержать вертлявое лицо Сабо сходит на нет, потому что тот вдруг замирает, прекращая всякое сопротивление. Из-за этого Эйс даже растерялся и открыл глаза. Сабо пыхтит, щурит глаза, а затем охотно заряжает коленом между ног Ди со всей «любовью». Конечно же, Портгас отлипает от него, как напившийся крови клещ. Парень оседает на пол и корячится, ругается, скулит еще в течение десяти минут точно, сложившись в позу эмбриона и удерживая пострадавшее достоинство. Да уж, удар ногой у Сабо отличный. Не поспоришь. Это знает и сам парень, который уже сидел, но полу у стены и наблюдал за агонией Эйса, теребя попавшиеся под руку провода. — Ты идиот, ты в курсе? — блондин спрашивает очень снисходительно, покусывая губы. — Естественно. Только ты — больше. Чуть не лишил меня самого важного. — Самым важным должен быть твой мозг, а не то, что между ног. — Ты сам сказал проверить! — все еще шипит от боли, но уже может смотреть на друга, упираясь головой в пол. — Себя я не предлагал, заметим. Ладно, посчитаем, что ничего не было. Только ответь на вопрос. — Какой? — Проверил? — Угу, — кивает, становясь чуть более хмурым.  — И что?  — Ничего. Принять сидячую позу оказалось трудно, но выполнимо. Эйс все еще держал руки в паху, качаясь взад-вперед, морща нос и брови. — Ты хочешь сказать, что… — Что да, я ничего не ощутил. Ноль. Вообще. Ничего. — О, да кто-то оказался прав. — Это ничего не значит! Бля. Сабо, ты садист, у меня теперь яйца звенят от боли. А если отвалятся? Как танцевать? Как жить-то блин?! Капризы Ди были привычны блондину, поэтому он просто махнул на них рукой и поднялся, оправляясь. — Лед могу принести. Или холодную баночку сока. — Виски тащи, я нажрусь! — К черту, Эйс. Так нужен лед? — кидает, оборачиваясь на ходу. — Валяй. Делать что-то же надо. Кивнув, тот покидает зал. При том стоит ему только исчезнуть в проходе, Эйс тут же слишком нецензурно матерится. Опять стукается лбом о деревянный пол, потому что более всего он сам боялся подобного исхода. Предположение о симпатии к Марко не только физической, но и моральной, кажется, начинали подтверждаться. И вот это парня сейчас, ну очень бесило, пугало и расстраивало. Опять его тянет туда, где его не ждут и не хотят. Страх повторения пройденного, да и многого другого начинали душить. Надо думать о танцах! Думать о победе, о тренировках! А не о том, чем они каждый раз могут закончиться, стоит лишь ему закрыть глаза и представить. Эйсу становится больно от переизбытка собственных смешанных чувств. Эйс почти забыл о Ло.