Бегущая за солнцем

Итак, мы настигаем один из поворотных моментов моей жизни. Длинной чередой отрицаний и позорных побегов от реальности, а так же бессильной злобы на саму себя; волной накрывавшего отчаяния, логически выстроенных планов жизни, которые эта же жизнь и рушила буквально через несколько часов; долгих приступов раздражения и гневного бурления, порой ― примирения… Чередой всего этого я подхожу к событию, ради которого, как я склонна теперь думать, судьба занесла меня в интернат Святой Анны, и которое мне почти удалось сохранить в тайне. Я не привыкла придавать жизни драматичные тона и подводить её хаотичное течение под волю судьбы, но на этот раз мне приходится немного отступить. Всё, что касается Ван Дайк, я не могу объяснить иначе, а с некоторых пор всё, относящиеся к Александре, в той или иной степени, затрагивало и меня. Как бы это ни было прискорбно и удручающее, как бы я не пыталась избавиться от этого ощущения неправильной, почти порочной для меня связи, возникающей между нами! Сколько раз меня охватывало отчаяние, граничащее с паникой, за которой угадывался силуэт помешательства, и я до боли сжимала голову, полную сверлящих нестройных мыслей, словно это могло бы вернуть порядок в мой мир. Все эти голливудские стояния у окна, в то время как за ним бушует стихия, молчаливое сидение на кровати под тиканье часов, нервный марш по комнате, сопровождаемый раздумья, и панический отступ в пустующие ванные комнаты с тем, чтобы в бессилии сползти на холодный кафель ― всё это было мной познано в кратчайшие сроки. В момент полная апатия сменилась на сумбур и нервозность. Будто беспокойна птица поселилась в грудной клетке и с той поры бьется и мечется там, не находя выхода. С момента нашей с Ван Дайк неоднозначной встречи на лестнице прошла почти неделя. Поначалу меня забавляли эти киношные жесты и поступки, на которые толкали чувства. Ну, как забавляло... Чуть разряжало атмосферу, ведь это так смешно: Джоанна Лейн придаётся романтическим ― спасите! ― метаниям, пародируя героинь мелодрам. Но вскоре удивление новым поворотом событий и скептический настрой уступили место страху ― насколько это серьёзно, как долго это будет продолжаться? Девчачьи вздохи я бы предпочла сберечь для мужской половины населения, но нет! Вопреки жёстким моральным установкам, они так и рвались из груди при мыслях о Ван Дайк. Это бесило, выводило из себя, и я поспешила раз и навсегда определить причину неуместного беспокойства ― подростковое увлечение какой-либо персоной, запавшей в душу. Пришлось со скрежетом признать, что Ван Дайк таки «запала мне в душу». Так бы я и осталась наедине со своими примитивными эмоциями, если бы не грянувшие контрольные. Я всегда гордилась своим умением отключать чувства ради дела, и, хоть это уже и давало сбой, система, отработанная годами, сработала превосходно. «С глаз долой, из сердца вон» ― в таком режиме относительно Ван Дайк я и жила, что было не так уж и сложно. Если мысли о ней и преследовали меня, то точно не она сама. Но вот, сданы последние листы, прошептаны молитвы, которые позволяет себе каждый атеист перед сдачей работы, обсуждены все варианты ответов на все варианты тестов. Кто-то удовлетворённо рассказывает о своих победах на различных фронтах, кто-то тихо паникует и сочиняет достойное оправдание родителям. Я почти относилась к первому типу ― биологию я завалила. Хотя, по меркам некоторых, «С» – вполне себе нормальная оценка, для меня же это всегда было равнозначно полному провалу. С одной стороны я понимала, что одна плохая отметка в четверти не испортит годовой, да и вообще, всей жизни, с другой ― дома меня не перестанут пилить за это в течение всего года. Ведь такой случай!.. Но так или иначе, долгожданные каникулы наступили в срок ― мне предстояла неделя пребывания дома. Я была откровенная рада покинуть интернат, благо подружками до гробовой доски не обзавелась, а от Ван Дайк была рада дистанцироваться, невзирая на уколы тоски, так некстати нарушающие общее самочувствие. Но, как водится, стоит расслабиться и самую малость дать мыслям волю, как обязательно совершишь какую-нибудь досадную глупость. Так и случилось. _____________________ Воровато оглядываясь, я юркнула в ванные комнаты. Прислушалась: нет ли кого здесь, затаившегося в дальней кабинке? Убедившись, что всё чисто, я тихо, стараясь не цокать каблучками ― будто кто-то мог примчаться сюда на звук, ― обогнув кабинки туалетов, направилась к душевым ― там располагалось окно, нужное мне. Рука сжимала немного помятую пачку сигарет. Да-да, ту самую, которую я неизвестно зачем притащила сюда, в интернат, и по той же неизвестной причине сейчас хотела раскурить одну штуку. Я не знала, что мной двигало. Верно, то же самое, что заставляет миллион подростков по всему миру сначала принимать любезно предложенную сигарету приятеля, а потом и самому добывать пачку, стараясь скрыть высокий дрожащий голос от неподкупного продавца. Заглянув за угол на всякий случай, я достигла окна и примостилась на широкий подоконник. Шпингалет поддался легко ― он был разработан не одной девчонкой, по мелочи решившейся преступить черту местного закона. Всем параноикам на радость, с улицы окно скрывала крона дерева, растущего во дворе ― никто не увидит чуть приоткрытой рамы. Рама скрипнула ― я замерла и оглянулась. Нет, всё оставалось спокойно. «Ну же, Лейн, ― подбадривала я себя, ― что за нелепость ты затеяла? Или сделай это, или уходи. Поспеши». А спешить причины были: с минуты на минуту должен был подъехать отец и забрать меня домой. Домой… Совладав с дрожащими пальцами, я щёлкнула зажигалкой, но с первого раза прикурить не получилось ― так и не привыкнув, я успела напрочь забыть это простое движение пальца, заставляющее запылать маленький огонёк. Но вот я вдохнула и выдохнула нестройные облака дыма ― и закашлялась. Чёрт. «Круто, ничего сказать. На что тебе сдалось это баловство, Лейн?» Так, задавая себе вопросы, но и не думая отвечать на них, я с трудом добралась до половины сигареты… Как за углом у раковин раздались шаги. Паника! Я соскочила с подоконника, и туфли громко ударили каблуками по кафелю, словно нарочно. Горло свело. Тем временем зашумела вода, и я понадеялась, что за ним меня не услышат. По звуку шагов ― мягкие и тяжёлые ― это явно была не учительница, значит, опасаться не нужно... Но всё же. По привычке, глубоко вдохнув, чтобы успокоится, я закашлялась ― сигаретный дым выжег лёгкие изнутри, как мне показалось. Уже не надеясь на спасение, я слышала приближающиеся шаги. Сквозь навернувшиеся на глаза слёзы ― последствия неудачной затяжки ― я увидела Ван Дайк. Выражение её лица можно было передать двумя словами: удивление и ирония. Она удивлённо иронизировала по поводу моего положения. Она была иронично удивлена. Как кому нравится. Но, не смотря на неё нежелательное явление, я вознесла хвалы небу, что это была именно она, а не кто-нибудь, разнёсший бы новость по всему интернату. ― Джейн, ― Ван Дайк усмехнулась, ― ты куришь. ― Н-нет, ― прокашляла я в ответ. ― Что это? ― «Честерфилд». Бронзовые, ― чего таить и отпираться? ― М-м-м, ― Александра зажмурилась на манер довольного жизнью кота, ― можно одну? ― Забирай хоть всю пачку, ― я подвинула упаковку к ней по подоконнику. Странно, но паранойя, что нас увидят, мигом схлынула, превратившись в простое напутствие соблюдать осторожность. ― Так у тебя целая пачка, ― многозначительно протянула Александра, хихикнув. Мастерки она закурила, словно проделывала этот ритуал каждый день. А может, так оно и было, кто её знает? Я смотрела спектакль, разыгранный явно для меня: прикрытые глаза, шальная полуулыбка, глубокая затяжка и задумчивый выдох. Я снова затянулась, подражая ей. Она рисуется каждую секунду, изображает разный комиксовый мультяшный бред, но она… Ван Дайк смотрела мне в глаза, не моргая. Она выжидала. Её глаза ― тёмно-серого цвета. А ресницы ― рыжие, чуть темнее волос. И веснушки, рассыпанные по скулам, щекам и носу. С момента нашей встречи они немного потускнели, а скулы обозначились чётче ― сказывалась напряжённая учеба и частые недосыпы. Я и сама выглядела не лучше. Поймала себя на том, что поддерживаю зрительный контакт ― остановить бы время, чтобы получше разглядеть её. Мы обе чего-то ждали. Вот только, чего? ― Ты пустила слух обо мне и отце Акселе? ― Лучшая атака ― это нападение. ― Нет, ― она ответила, не моргая. Да сколько это возможно ― не моргать? ― А кто? Только тебе в голову могла придти такая дикая идея. ― Не-ет, ― усмешка, и она наконец-то отвела взгляд, ― ты плохо знаешь здешнее общество. Это могла придумать любая блядь, сама пускающая слюни на него. ― Он священнослужитель. ― Так ещё интереснее. ― Для тебя ― так точно, ― не удержалась я. Александра закатила глаза: ― Оставь ты эту тему. У него есть женщина. ― Ты откуда знаешь? ― я не отступала, хотя отчётливо чувствовала всю неуместность этого разговора. ― Общались. Я люблю всё религиозное, на самом деле, ― Ван Дайк повела плечами и стряхнула пепел за окно. ― Он прикольный парень. Думала, гей ― ан нет. ― Ты больна, честно слово, ― тихо засмеялась я, пусть и нервно, сама не зная почему. Напряжение отпускало. Дышалось легко и свободно. ― О да, ещё как. Ван Дайк снова устремила на меня невозможный взгляд своих глаз. Почему невозможный? Слишком навязчивый, слишком эмоциональный, слишком говорящий… Говорящий что-то, что я не хотела понимать, не должна была. Вдруг ― снова шаги. На этот раз гулкий чёткий стук каблуков в коридоре ― это учительница. Марш замер около двери в ванные ― мы тоже. Звук открываемой двери и шаги по кафелю. Чёрт, чёрт, чёрт! Кровь прилила к лицу, сердце подскочило и забилось где-то в горле. Перед глазам замелькали кадры моего разоблачения. «Вот додумалась же, идиотка!» Обжигая пальцы, я затушила сигарету и, уже намереваясь выбросить её в окно, замерла: вдруг внизу увидят? Здесь ― услышат скрип рамы? Крутя головой, я панически выстраивала алгоритм действий. Но Ван Дайк всё разрешила: бескомпромиссно она затолкала меня в душевую кабинку и тихо прикрыла дверцу, втиснувшись рядом. Не самое комфортное место в школе. Судя по площади, каждая рассчитана на полчеловека ― даже руку не вытянешь! Я прижалась спиной к ледяному кафелю, стараясь не касаться Ван Дайк, но это было за гранью фантастики. Мы так и стояли, зажав сигареты в пальцах, не зная, куда их деть, слушая задумчивые шаги у раковин. Включилась вода. ― Затуши, ― шепнула я. ― Дым. Ван Дайк послушно бросила сигарету на пол, чуть не попав на мою туфлю ― бычок отчаянно зашипел, упав на влажный пол. ― Дура! ― прошипела я ему в тон. Рыжая лишь усмехнулась. Я закатила глаза, пытаясь передать ей что-то вроде: «Когда ты наконец перестанешь придуриваться?», на что она, будто поняв меня, только покачала головой. А потом она приблизилась ко мне, то есть сократила расстояние, разделяющее нас, ― какие-то десять сантиметров. Её лицо оказалось в максимальной близости от моего. Взгляд снизу вверх ― в силу небольшой разницы в росте. Я чувствовала, как её маленькая грудь упирается в мою. Дыхание, которое я итак сдерживала, почти снизошло на нет. Её руки ― на моих ключицах, чуть прижимали к стене. Мои глаза, судя по ощущениям, вылезали из орбит. Прошла секунда, две. Медленно… Поцелуй. Её губы ― сухие и чуть обветренные со вкусом вишнёвого бальзама ― легко коснулись моих. Невесомость ― первое, что пришло на ум. Рваные волнующие касания ― она осторожничает, сомневается в себе... Я приоткрыла рот ― удивление или согласие? Что она творит?.. Закрыла глаза и поддалась вперёд, скорее, по инерции, и Александра приняла это за ответ: прижимаясь теснее, ладонями заскользила по моим плечам, а поцелуй, состоящий из множества коротких касаний, стал чуть уверенней. Ответное движение моих губ, и мои руки потянулись к ней ― на плечи или на талию?.. Но я оборвала себя. Мягко захватила её запястья ― Ван Дайк отстранилась, разрывая поцелуй. Так быстро, прошло всего мгновение! Я выдохнула, отмечая, что теперь мы совсем одни здесь. Ван Дайк отступила и посмотрела на меня, скорее, отчаянно. Она ждала моих действий. «Влепи ей пощёчину и уйди, хлопнув дверью», ― дал мне разум ценный совет. Но я продолжала стоять, сжимая её руки в своих. Она покраснела ― вот событие века. В тот момент Ван Дайк выглядела, вопреки обычаю, не торжествующе и насмешливо, а почти испуганно. Я открыла рот, чтобы сказать что-то, закрыла. Наконец произнесла, поражаясь севшему голосу: ― Это что, твой первый поцелуй? Её глаза расширились, она будто вздрогнула: ― Да. ― Почему я? В ответ произошло невероятное: Ван Дайк смущённо опустила глаза. Я почувствовала, как дрожат её руки в моих, слышала, как она глубоко дышит, пытаясь одновременно скрыть это — её грудь неровно вздымалась. Она попыталась высвободить руки, но я неожиданно сжала их крепче. Что двигало мною в тот момент? Лицо у меня горело, во рту пересохло, сердце билось так, как никогда после пятикилометрового кросса. Звуки перестали существовать, в ушах стоял лишь шум крови. За руки я медленно притянула Александру к себе, встретив её взгляд ― удивление смешанное с надеждой, поддалась вперёд и, переместив одну руку на её затылок, накрыла её губы своими. В ответ ― вздох неожиданности. Прижав её к себе за талию, почувствовала, как она вцепилась пальцами в мой жилет. Она отвечала... Сбивчиво и нервно, но так искренне и нетерпеливо, словно само отчаяние, прерываясь на глоток воздуха, переходящий в сладкий вздох. Я отчетливо ощущала, как рядом под слоем одежды быстро колотится чужое сердце. Девушка буквально трепетала в моих объятиях, заставляя меня быть всё напористее: рваные неумелые движения губ Ван Дайк я перекрывала своими, сминая её пухлые губы, вдыхая аромат вишни, прикусывая и лаская, проникая языком внутрь — будто только этим и занималась всю жизнь! Дух сигарет, проникающий в поры, холодящий кафель, обступающий со всех сторон, её горячее тело, сливавшееся с моим... Снова вздох, напоминающий стон — её или мой? Набирающий силу теплый спазм внизу живота — вспышки света за прикрытыми веками. Из моей груди вырвался короткий стон, я дернулась вперёд, запуская руку в волосы Александры и фиксируя её голову в удобном для меня положении, последний раз прошлась языком по внутренней стороне её губ и... отпустила. Ван Дайк глядела на меня во все глаза; её губы подергивались, не решаясь растянуться в улыбке. Взгляд выражал опьянение, граничащее с шоком. Я не находила слов, чтобы как-то охарактеризовать ситуацию... Нет, я даже не находила себя. В черепной коробке что-то неумолимо разбухало, норовя взорваться фейерверком, привычные ежедневные фразы заменились на футуристическое пульсирующие хитросплетение давно позабытых стихов и когда-то виденных пейзажей. Между нами не могло быть никаких разговоров ― одно неровное дыхание. Что теперь? Казалось, похолодало на градусов десять — после горячих объятий окружающий мир вырисовывался резкими и холодными контурами. Словно вытащили из-под одеяла и окунули в холодную воду. Поцелуй — как неожиданный всполох осеннего солнца. Я решилась что-то сказать, о чём, вероятно, пожалела бы, но, словно по сигналу, зазвонил мобильный ― это был отец. Ван Дайк вперила в гаджет ненавидящий взгляд, который я спешно проигнорировала. Как можно более будничным тоном я заверила отца, что сейчас спущусь в холл. ― Что ж, мне пора, ― сказала я Александре. Однозначно ― просто мне пора уезжать. Она кивнула, не задав ни одного из вопросов, которых я так боялась: ― Хорошо. Мы вышли из кабинки, в тот момент, когда на другом конце ванной хлопнула дверь ― мы напряжённо замерли, выжидая. Но никого больше не было. В коридоре мы простились простой фразой на вроде «удачных каникул», и я деловым шагом направилась к отцу. Я не оборачивалась, нет, это было бы полным поражением. Покинув поле зрения Ван Дайк, я сорвалась на бег. Я не чувствовала своего дыхания, я лишь знала, что могла бы добежать сейчас до самого побережья, не останавливаясь ни на минуту. Потребовалось пересечь целую бесконечность, чтобы достигнуть парадных дверей, выскочив наружу ― я жадно вдохнула свежий морозный воздух, прочищающий голову. Но призрак сигаретного дыма и воспоминания о сладкой вишне на губах Ван Дайк ещё долго не отпускали меня.