Телекинез

       И когда одиночество сводит меня с ума,        Я вспоминаю тебя, мой ангел из сна.        Судьба сыграла с нами злую шутку,        Но ни любви, ни тепла твоего, я не позабуду…        С того дня прошел уже месяц. Я решил не поступать в университет, а вместе с Георгом и Густавом играть в рок-группе. Нашим дебютом стала песня «Don’t Jump», которую написал Билл. Мы выложили две ее версии — первую пел Билл, а вторую исполнил я, хотя, признаюсь честно, у меня получилось не так классно, как у моего Билла. На концерте песни исполняю я, и эту тоже, а фанаты получили две версии.        Конечно, кошмары слишком реальны, даже месяц спустя. Тот день стал роковым для всех нас. Билл убил многих в тот день. Марка, Паулу, Марил, Стефани, Бекку, Франческу, Эдди и многих других. Я не жалею об их смерти, ведь как сказал Билл, они сами вели себя к этому. Их бессмысленная жизнь пришла к концу.        Те, кому удалось выжить — человек четыре-пять не считая меня — рассказали о случившемся. Они поведали, что это Билл все уничтожил. Выжившие были напуганы, по ночам их мучили кошмары с парнем, которому они так хотели сломать жизнь. Им, в конце концов, оказали помощь. Психика у них прилично пошатнулась от того, что они пережили. Я их видел тогда. И это мои одноклассники? Ха, пусть радуются, что вообще смогли спастись!        Увидев меня, они так обрадовались и бросились ко мне. Они спрашивали, как мне удалось выжить, как психованный Каулитц до меня не добрался. Я нахмурился и так наорал на них, что они были еще в большем шоке. Я сказал им, что люблю Билла, и что если они попробуют все взвалить на него, то я их сам уничтожу, в отместку за загубленную жизнь моего возлюбленного. Надо было видеть их лица. Им стало стыдно, и потом они честно признались, что все дело было в злой шутке, которая и стала роковой ошибкой всех присутствующих на вечеринке. Они и передо мной извинились. Я их простил. Их жизнь накажет, а от меня это уже не зависит. Жизнь не стоит того, чтобы тратить ее на ненависть.        Меня тоже допрашивали о трагедии. Я рассказал кое-где правду, кое-где соврал, ради блага тех, кто так похож на моего мальчика, но самого Билла я защищал до последнего. Я разразился там настоящей тирадой, что бедного парня пытались унизить, вот его способности и вышли из-под контроля, а ведь он пытался ими управлять. Даже самого терпеливого человека можно довести до такой степени, что он захочет уничтожить что-то, лишь бы угомонить ярость, прорывающую в груди огромную дыру, причиняющую боль и забирающую последние силы для борьбы за жизнь. Полицейские оказались знатоками закона и полностью меня поддержали. На пустой могиле моего любимого поставили обелиск, как жертве подростковой жестокости и телекинетику. Я верил, что это даст таким же людям, как и Билл и Энди, надежду на ту жизнь, которую они заслуживают. Я не дал людям замарать память Билла.        Мог ли Билл выжить? Я часто задаюсь этим вопросом, прокручивая у себя в голове тот день. Мог, но я не смог его спасти. Если бы только мы смогли поднять эту штуку, я бы вытащил его, скорая ему помогла бы. Но он лишь навел на меня защитное поле, забрав часть моих сил. Это было странное ощущение… До неизвестного странно… Казалось, что во время секса он тоже забирал мои силы, но там было все по-другому. Здесь я ощущал, как воздуха не хватало, вены набухли и потемнели, а тело просто теряет силы для сопротивления. Я не стал сопротивляться. И по последней причине, и по той, что верил, что как только Билл восстановит силы, он поднимет кусок потолка и я вытащу его. Но вместо этого, он окружил меня защитой. Почему он не пожелал себя спасти? Я до последнего верил, что смогу спасти любимого, но он не дал мне это сделать. Почему? Может, знал, что уже умирает? Как бы то ни было, ответ на это знал только он один.        Врачи, когда осматривали тело Билла, естественно, при мне, сказали, что если бы он остался жив, то ходить уже не смог бы. А мне было на это плевать. Лишь бы он только жил, больше мне ничего не надо было. Я бы его на руках носил, везде и всегда, лишь бы мое чудо было со мной.        Георг и Густав поддерживают меня со дня смерти Билла. Их не было на вечеринке, так как Марк не желал их присутствия после отказа. Я сперва не понял, какой отказ они имели в виду, но они все рассказали. Как оказалось, Марк подговорил их опозорить Билла на моих глазах. Они должны были подсунуть ему афродизиак и заняться с ним сексом, выставить его какой-то шлюхой. Но увидев Билла и пообщавшись с ним, они отказались от этого плана. Сначала, я разозлился, но почувствовав, что кто-то гладит меня по спине, я сменил гнев на милость. Я простил парней, ведь даже Билл не держит на них зла, да и Георг с Густавом сами пожалели, что ничего нам не рассказали, думая, что мы больше не захотим с ними водиться. Также, они поклялись, что о вечеринке и видео ничего не знали. Наверное, это Марк быстро придумал план, на случай, если Георг и Густав не справятся.        Меня преследует боль, и не только психологическая, а и физическая. На моей руке так и остались следы ожогов. Все же огонь нанес сильные повреждения, и мне не сразу удалось потушить горящую плоть. Я говорил, что пусть рука хоть до кости сгорит, но я не уйду из дома вместе с Биллом. Вот рука и сгорела почти до кости, в кое-каких местах. Руку вскоре пришлось оперировать, так как ожоги были серьезными. Врачи мне четко сказали: если лекарства не дадут за неделю никакого результата, то будем пересаживать кожу. Лекарства вылечили мелкие ожоги, но не справились с более глубокими. Мне взяли кожу с бедра и спины для трансплантации и пересадили на особенно поврежденные участки.        Я помню, как лежал в палате. Было холодно и одиноко. Я смотрел в потолок. Меня уже успели навестить родители, мистер и миссис Уотсон и миссис Каулитц. Все они пожелали мне выздоровления. Я благодарно принял их пожелания, но так и не признался им, что ждал Билла. Лучше просто выслушать их, нежели признать свою пожизненную слабость. Я уже почти потерял надежду, что он явиться мне хотя бы во сне, но мои просьбы были услышаны. Уж не знаю кем, — Биллом или Высшими силами — но услышаны.        Окно открылось само собой, шторы развевались на легком летнем ветру, веяло свежестью. Но не это привлекло мое внимание. Голубая бабочка с удивительными фиолетовыми глазами летела прямо ко мне, а за нею оставался красивый ленточный след из света и тянувшегося за нею синего дымка. Едва бабочка подлетела ко мне, как она засветилась и ее силуэт стал походить на человеческий. И вот передо мной стоял Билл. Такой, каким я его помню, только вот его глаза были другими. Левый был привычным карим, а правый — голубым.        — Билл! — улыбнулся я, не веря своим глазам. Он пришел…        Из Билла, прямо из груди, вылетела фиолетовая бабочка и приняла облик Билла. Но сердце мне сразу подсказало, что это другой Билл: у этого правый глаз был карим, а левый — фиолетовым. Видимо, когда Торн и Билл становятся бабочкой, одним целым, то глаза у них нежно-фиолетового, даже сиреневого оттенка, который можно увидеть только когда они вместе.        — Привет, Том! — одновременно сказали Билл и Торн.        — Привет, ребята! — улыбнулся я.        — А ты я вижу в больного играешь? — хмыкнул Торн с улыбкой.        — Ожог лечу, вас жду, — пожал плечами я.        — Ой, только не надо этих соплей! — весело проговорил Торн. — Ты же Билла ждал, не меня!        Это было так, но Торн явно не был в обиде. Он отошел к окну и сказал:        — Я подожду, но мы не можем долго здесь задерживаться.        Билл сел рядом со мной и взял мою раненную руку. Обезболивающие препараты не давали нужного эффекта, как прикосновения моего любимого.        — Врач сказал, что, возможно, она всегда будет такой изуродованной, но все же будет выглядеть лучше, — поделился я с Биллом.        Ничего не отвечая, Билл провел рукой над бинтом, и боль как рукой сняло. Затем он встал.        — Уже уходишь? — расстроился я. Я не хочу, чтобы он уходил… снова…        — Я всегда рядом с тобой. Так же как и Энди охранял Эшли, я буду оберегать тебя. Я всегда буду с тобой, но больше ты меня не увидишь…        — Я буду скучать…        Билл почти невесомо дотронулся до моей щеки. Физически, я ничего не почувствовал, ведь тела у Билла уже нет, однако в сердце что-то кольнуло. Глазки Билла наполнились слезами. Любимый сжал губы, стараясь сдержать свою тоску. Я ласково улыбнулся ему. Торн влетел в Билла, второй превратился в бабочку и вылетел в окно. Я провожал бабочку глазами, пока она окончательно не скрылась. Сняв бинт, я с удивлением обнаружил, что швов нет, кожа прижилась, и выглядит так, словно я уже год как восстановился. Издалека и не поймешь, что кожа сильно обгорела, только вблизи. Я не успел порадоваться, что боль ушла, как влетела медсестра, чтобы проверить мою руку. Увидев, что я распустил бинт, она завопила:        — Мистер Трюмпер! Почему вы сняли бинт? Вам нельзя его снимать, пока ожог не… — увидев, что от ожога почти не осталось следа, она осеклась на полуслове, — заживет…        Да, медсестра в шоке. Наверняка ничего такого она не видела за все годы работы. Она быстро выскочила за дверь, а через пять минут в страшном волнении буквально притащила за собой доктора с пышной белой бородой и добрыми глазами. Медсестра указала на мою руку и объяснила доктору, что когда она вошла, от ожога почти не осталось следа. Доктор прервал ее поток, осматривая руку. Повелев медсестре уйти, он обратился ко мне, едва только работница скрылась за дверью:        — Здравствуй, Том, я твой лечащий врач — доктор Робинс, — представился мужчина.        — Здравствуйте, а… это… ну…        — Телекинез, как я понимаю… ну, еще и любовь, — улыбнулся доктор Робинс.        Тут уж пришел мой черед быть охуевшим.        — Откуда вы знаете?        Вместо ответа, доктор Робинс притянул к себе стул, не прикасаясь к нему, и сел рядом со мной.        — Вы телекинетик? — подскочил я.        — Да, верно, — улыбнулся мужчина.        — Но… как? — У меня перехватило дыхание, руки тряслись. Сев на кровати и устроив подушку на спинке кровати, я уставился на доктора. — Почему вы не показались людям? Почему не создали что-то вроде общества для тех, кто владеет телекинезом? Почему не стали помогать таким же, как вы?        — Думаешь, это так просто, Том? — покачав голов, печально откликнулся доктор Робинс. — Когда мои родители узнали, что я могу, то сперва пытались узнать, что со мной, а потом отдали в психиатрическую лечебницу, решив, что я сошел с ума. Я провел там почти все детство, а потом сбежал. Мой друг вывез меня в другой штат, где я нашел своих бабушку с дедушкой и тетю. Они выслушали меня и приняли таким, какой я есть. Оказалось, что дар мне передался именно от тети, из-за чего она и рассорилась с моей матерью. Но также у меня были наработки в прошлых жизнях, вот дар и достиг своего пика в юном возрасте. Увы, тогда не было таких онлайн школ, которые бы помогали развивать мой дар, и я учился сам. По несколько часов в день, я сидел и притягивал к себе все, что мог. Я учился находить общий язык с самим собой.        Однажды, я полюбил свою одноклассницу Никки. Она не знала о моем даре, пока мы встречались, а я боялся ей об этом сказать. Один раз на нас напали хулиганы и пытались избить и ограбить меня, а Никки изнасиловать. Я этого не вытерпел и применил свою силу. Во мне тогда было только одно желание: защитить Никки. Меня не волновало, что я себя выдам, что она меня потом бросит, понимая, как я опасен. Тогда я хотел лишь, чтобы с ней все было хорошо. Когда я прогнал этих подонков, я словно очнулся и в страхе повернулся к любимой. Она была шокирована. Я ожидал, что она сейчас закричит, что не хочет меня видеть и убежит, но Никки приняла меня. Она сказала: «Ты такой, какой ты есть, и именно таким я тебя и полюбила!». С тех пор мы были вместе. Даже сейчас я и моя жена живем душа в душу. Мои дети получили мой дар в наследство.        — А вы учите их контролировать силу?        — Нет.        — Как нет? Тогда, как им не повторить судьбу Билла и Энди? Как вы живы и здоровы, а Энди и Билл погибли из-за своего дара?        — Я не учу своих детей, так как сам не знаю, как у меня так получается, — признался доктор Робинс. — Это невозможно объяснить, это можно лишь почувствовать. Когда ты по-настоящему хочешь защитить дорогого тебе человека, ты думаешь только о том, как бы ему не навредить своей силой, которую выпускаешь наружу. Телекинез — неотъемлемая часть своего владельца, но она настолько многогранна, что у каждого проявляется по-разному. В случае твоего Билла, я, как медик, мог бы сказать, что у него раздвоение личности, а как телекинетик, могу сказать, что этот Торн — это телекинез в образе самого Билла.        Я смотрел на доктора Робинса и пытался переварить сказанное. Но тема была мне не по нутру, и я не совсем понял, что он мне рассказал. Помотав головой, я честно сказал:        — Я не понимаю…        — Торн и Билл — частицы одного целого. Они с самого начала не могли быть отделены. Связанные навсегда судьбой. Телекинез, в понимании тех, кто им владеет — живое существо, отражение нашей личности, наше сознание, наш близнец, с которым мы живем и общаемся, учась сосуществовать.        — Но в таком случае, почему вы смогли жить, а Билл и Энди погибли?        — Я не знаю историю Энди, но раз они с Биллом похожи, я возьму историю Билла. Я не просто принял дар, я нашел того, кто помог мне его принять. А вот Энди и Билл пытались от него отгородится, так или иначе. Ими руководил страх потери близкого человека. Они старались закрыться от дара из-за детских травм, нанесенных им. А когда произошли несчастья, забравшие их жизни, они находились в состоянии гнева, как и я, но в отличии от меня, они искали мести и убийств, а не защиты любимого человека.        — Тогда что они могли сделать?        — Найти себя в этом всем. Прислушаться к своему дару. Телекинез в равной степени и дар, и проклятье. Главное, что мы для себя выбираем. Я понимал это, но я твердо решил воспринимать телекинез, как дар.        И тут я представил другую ситуацию. Ту, которую хотел видеть. О которой мечтаю…        Я сижу за столом, набираю Густаву и Георгу сообщение о следующей репетиции. Набрав дату, время и место, я отправил сообщение. Приходит два положительных ответа. Я выхожу из чата и закрываю ноутбук. Откидываюсь на стуле и потягиваюсь. Руки немного устали, а ноги затекли, но я хотя бы их чувствую.        Раздается звук проезжающих колес по деревянному полу у дверного проема, и в комнату въезжает Билл на инвалидном кресле. Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь, встаю и обнимаю любимого.        — Густав и Георг будут на репетиции? — спрашивает Билл.        — Да, я им уже сообщил. А ты как? Голос проявился?        — Да, но я распеться не могу. Ни в какие ворота не лезет.        — Я потом помогу.        — И какие у нас планы? — вздыхает Билл.        — Завтра едем к врачу. Надо проверить позвоночник и ноги, чтобы убедиться, что не осталось никаких осколков костей. Ведь все же вред был нанесен приличный. И поговорить о возможной операции, способной дать тебе возможность хотя бы вернуть чувствительность ногам.        — Да, я помню, — еще раз вздыхает Билл, предвкушая тяжелый день.        Я подхожу к рюкзаку, куда положил все необходимое для похода в больницу. Я беру его и нацепляю себе на спину. Я хочу отвезти Билла в нашу спальню, как вдруг замечаю, что мой мальчик плачет. Прозрачные слезы стекают по его щекам, говоря о сильной боли, от которой я, пока безуспешно, пытался избавить его.        — Билл, в чем дело? — бросаюсь я к нему. — Почему ты плачешь?        — Том, а если я уже точно никогда не буду ходить? — запинаясь, интересуется Билл. — Зачем тебе такой инвалид как я, который может делать всю работу только с помощью телекинеза? И зачем тебе убийца?        — Билл, ты не убийца! Только не для меня! И твой телекинез дает тебе возможность делать многое!        — А если я все же… — пытается возразить Билл.        — Тогда я буду тебя на руках носить!        Билл обнимает меня, а я его. Я понимаю, что ему очень больно и страшно, но я рядом с ним. Беру его на руки и раскручиваю мое чудо и целую.        — Я люблю тебя, Билл, и я рад, что ты со мной, — говорю я.        По щеке скатилась слеза. Я быстро вытираю ее, не позволяя себе плакать здесь. Еще будут поводы для слез, боль ведь не уйдет за пару дней.        — Ну-ну, сынок, не надо, — похлопал меня по спине доктор Робинс, — у тебя все наладится. А сейчас, раз у тебя все зажило, я выписываю тебя, но все же перевязывай ожог, на всякий случай еще неделю. Через неделю жду тебя у себя на осмотре.        — Хорошо… Спасибо вам за все! — крикнул я, когда он уже почти вышел.        Я продолжил восстанавливаться дома, а также думал об остальном, что тоже касалось того злополучного дня.        Эшли хотели похоронить вместе с его возлюбленным, но тело не смогли найти. В результате, там пустая могила с обелиском, на котором имена верных возлюбленных, ведь тел Энди и Эшли нет. Я никому не рассказал, что тело Эшли исчезло. Никому не сказал, что это Энди забрал своего любимого, которого ждал столько лет. Я был искренне рад за них. Теперь, они вместе. Когда-нибудь, я тоже присоединюсь к своему Биллу, но неужели до этого между нами должны пройти десятилетия? Я и Билл… это все, что я хотел слышать, и я уже не представляю себя с кем-то другим. Может прошло слишком мало времени и моя рана не успела зарасти, но я знаю, о чем говорю. Это мой выбор, и только я буду уверен в последствиях.        Сказать, что меня расстроил факт, что мы поменялись местами — это ничего не сказать. Я скучаю по Биллу, очень. Мне так его не хватает, что я иногда начинаю громить комнату от душевной боли. Но я сдержу слово — я не буду вредить себе. Билл не хотел бы, чтобы я сломался или убил бы себя. Только понимание, что он в моем сердце, и спасает меня от безумия.        После разговора с Робинсом, я твердо решил, что также как и Эшли буду помогать таким же подросткам как Билл. Да, открытого фонда для помощи детям с паранормальными способностями нет, но это не значит, что таких людей нет. Возможно, именно я дам надежду многим.        На концертах, я постоянно говорю о Билле, ведь все наши песни так или иначе писал он, я просто их пою. Но когда я пишу новые, то обязательно вкладываю туда что-то в память о моем Билле. Наши фанаты сочувствуют нам, считают, что я молодец, что держу слово, данное любимому. Я не хочу обижать чувства таких небезразличных людей, но мне от этого легче не становится.        В свободное от концертов и репетиций время, я ухаживаю за цветами в своем саду в летнем домике. Здесь так тихо, умиротворенно, слышно только чириканье птиц и пение деревьев на ветру. Эта работа успокаивает меня так же, как и музыка. Здесь я наедине со своими мыслями. Я их не боюсь, я знаю, что я должен быть в гармонии с самим собой.        Цветы цвели просто прекрасно. Розы, лилии, фиалки, лаванды, тюльпаны, георгины, они просто наполняли сад своим благоуханием. Теплое солнце согревало землю, давая цветам свою энергию. И в ярких лучах, я замечаю кое-что. На ближайшую ко мне розу села искрящаяся голубая бабочка, а за ней тянулся голубоватый цвет, похожий на шелковую ленточку и легкий синий дымок. Я улыбнулся. Бабочка снова взлетела и уселась мне на палец, посмотрев на меня своими необычными глазами.        — Привет, Билл! — мягко прошептал я.        Бабочка два раза махнула крыльями и взлетела, словно прощаясь… уже навсегда… Тяжело понимать, что я его уже не увижу, но я знаю, что он будет рядом… POV Билл        Я полетел на ветку дерева, с которой Том уже видеть меня не мог. Едва лапки коснулись древа, как я принял настоящий облик. Свесив ноги, я с интересом наблюдал, как Том ухаживает за цветами. Он исполнил свою мечту. Он привел свой садик в порядок. Мой мальчик… мой любимый Томми… Как мне жаль, что наша любовь была такой недолгой…        Моя грудь засветилась, и из меня вышла фиолетовая бабочка. Это был Торн. Приняв свой настоящий облик, он сел рядом и спросил, глядя мне в глаза:        — Скучаешь по нему?        Я посмотрел в его разные глаза. Наши отношения с Торн при моей жизни улучшились, и теперь я не слышал в его голосе насмешку. Я слышал заботу. Он не смеялся надо мной, он заботился обо мне, помогая и защищая даже сейчас. Я думал, что наши пути разойдутся, теперь, когда я отказался идти «дальше», выбирая путь Энди — путь духа-хранителя, который будет оберегать возлюбленного, и я не жалею о своем выборе. Наблюдать за Томом со стороны для меня было предпочтительней, чем быть где-то там, ожидая его. А так, я рядом с ним…        — Да, Торн, скучаю…        — Но ты рядом с ним, — утешил меня телекинез. Этот засранец знает меня, как облупленного, ведь он — это я. Но наше отношение к Тому все же разное: для Торна он лишь друг, в отличии от меня. Вряд ли он понимает, что я чувствую из-за разлуки с любимым человеком, которого я с этого момента не коснусь, не поцелую, не обниму, чтобы он это почувствовал. Хотя забота Торн говорит об обратном.        Торн обнял меня, пока мы наблюдали за Томом, продававшего букет лилий милой девушке. Та весело и мило захихикала, прижимая к сердцу букет. Ревности не было, хотя она и могла быть, ведь я уже не живой. Но я уверен в Томе. Он дал мне слово верности, и хотя я просил его жить дальше, я рад, что он решил сохранить мне верность, не смотря на то, что я и понимал, что он выбирает одиночество. Это одна из причин, по которой я рядом. Чтобы он чувствовал меня. Я никогда его не брошу.        — Он сильно любит тебя, — пробормотал Торн. — А ты его еще врагом считал, только зря время терял. — Тут я мог лишь согласиться.        Я до сих пор не знаю, кто такой Торн. Я знаю, что он мой телекинез, я знаю, что он — это я. Связь между нами, как между близнецами. Я сам воспринимаю его, как своего близнеца, о котором всегда мечтал. То, что он рядом, многое значит для меня. Тяжело быть одному, быть призраком, никем невидимым, пустым местом, одинокому…        — Ну, что, нам пора? — спросил Торн.        Я кивнул, понимая, что мне нужно уходить на время. Я иду в свой собственный мир, где всегда ожидаю Тома, там я восстанавливаю свои силы. А когда я необходим, я возвращаюсь в мир людей, к Тому…        Я встал, Торн превратился в бабочку и снова вошел в меня. Я сам превратился в бабочку, ощущая телесную свободу, а теперь и душевную, зная, что мой Томми теперь в безопасности. И пусть для нас пройдет десять, двадцать, да хоть и пятьдесят лет, любить и ждать его я не перестану. И покидая этот несовершенный, но в тоже время удивительный мир, я улетел навстречу солнцу…