Обрати на меня внимание

— Что? — раздается по аудитории, и мужчина изворачивается в подобии объятия, становясь к Антону лицом и кладя пальцы на его подбородок, заставляя вздернуть лицо, но взгляд юноши все еще направлен то на пол, то на стены, то на руку мужчины, но не в глаза. — У вас есть аптечка? — уходит он от ответа, отстраняясь от касания и протягивая руку к истерзанной кисти. Преподаватель лишь пристально следит за его действиями, не мешая, и немного ежится, когда Антон обхватывает искалеченную конечность своими худыми длинными пальцами, поднося ближе к лицу, и стараясь рассмотреть раны, но те полностью скрыты под марлей. — В подсобке, — Антон кивает, срывается с места, берет охапку ключей, брошенных на краю стола, и быстро находит нужный, чтоб отпереть небольшую комнату, дверь в которую расположена в углу кабинета, около кафедры. Взгляд преподавателя все это время устремлен ему вслед, но он никак не комментирует сказанную ранее фразу, имевшую столько смысла и эмоций одновременно.       Антон легко находит в небольшом бардаке прямоугольный белый ящик по размерам приблизительно с книгу, а когда выходит — Арсений Сергеевич уже сидит на краю парты, задумчиво глядя в окно, даже не замечая того, что кровь, стекая по руке, образует рядом с ним, на поверхности парты, маленькую лужу, и, когда доходит до края стола, тоненькая красная ниточка тянется уже к полу. Антон не лезет, понимает, что откровение, которое он сегодня услышал, имеет свою цену, и ощущает вину за состояние преподавателя, до которого он его довел. Юноша в тишине берет его ладонь, разрезает бинт маленькими ножницами, стягивает его, осматривает костяшки и болезненно морщится. Гематомы, сине-красные и желто-зеленые, опухшие участки кожи, и взгляду предстают три открытые раны, кровоточащие довольно сильно — это все появилось еще вчера. Антон знал такие ушибы и какое время назад они были нанесены… примерно. У Арсения была раскурочена рука, но он все равно с остервенением бил — и даже думать не хочется, насколько адской была та боль, которую он испытывал, если начавшие заживать раны открылись после первого удара. — Зачем вы так… — непроизвольно вырывается у него, когда юноша открывает баночку перекиси и, решив не мелочиться, щедро поливает раны, что называется, из горла, на что Арсений Сергеевич реагирует моментально: вскрикивает, резко тянет на себя руку и даже подскакивает на месте, широко распахнув глаза. — Садюга, — сквозь стиснутые зубы произносит он, размахивая в воздухе рукой, отчего брызги крови, перекиси и пены, образованной от нее, летят в разные стороны. Антон перехватывает руку у основания кисти и тянет преподавателя на себя, решившись именно в этот момент проявить напористость. — Терпите, — дает он короткое указание, снова держа на весу перекись и на «Раз, два, три» выливает лекарство поверх воспаленных и кровоточащих костяшек, пока Арсений, крепко сжав зубы и зажмурив глаза, старается просто устоять на месте. — Вот и молодец, — хвалит он с легкой ухмылкой, на что мужчина, уже запрокинувший голову, бросает на него взгляд из-под опущенных ресниц, явно не слишком довольный таким детским «вот и молодец». Внезапно для философа, мальчишка наклоняет голову, поднося ее максимально близко к ладони, и начинает дуть на раны прохладным дыханием, унимая боль. Он внимательно наблюдает за этой манипуляцией, отмечая, что ему даже, кажется, нравится эта забота. — Наложу бинт и… — Я сам, — но Антон будто не слышит его. —… и тут есть неплохой антисептик, — он берет из аптечки тюбик с мазью и протягивает преподавателю. — Используйте, когда раны немного затянутся, быстрее сойдет, — к концу предложения он уже держит в руке открытую пачку бинта. Оторвав кусок ваты, Антон смазывает его этой самой мазью с одной стороны и прикладывает поверх костяшек, вызывая шипение, и, не выслушивая никаких возражений, принимается накладывать поверх марлю аккуратными полосами. Раньше начнет — раньше закончит, всяко лучше, нежели сюсюкаться со взрослым мужчиной. — Спасибо, — раздается в тишине, когда Шастун уже перерезает ненужный больше бинт и завязывает оба его кончика на бантик. — Да на здоровье, — кивает он, перед уходом занося аптечку в подсобку, и покидает аудиторию, сумбурно попрощавшись, решив, что преподавателю нужно больше личного пространства.

***

      Антон листает интернет-источники, в которых содержится хоть какая-то информация о некой Есении Поповой, покончившей с собой в 2015 году, и находит лишь старый архив, где сказано то, что он знал и без того — погибла от потери крови. Он старается не забивать этим себе голову, правда старается, но стоит вспомнить разбитого и эмоционально нестабильного Арсения Сергеевича, как внутри снова поднимается волнение, заставляющее неистово кусать ни в чем не повинные губы, раздирая их до крови. Ему хочется знать чуть больше, чтоб убедить не только себя, но и преподавателя, что в смерти сестры его вины нет, но все аргументы, что у него пока есть, это: Вы слишком хороший для такого.       В какой-то момент у него начинается головная боль, неприятно бьющая слабой пульсацией по вискам. Антон в этот момент сидит на стуле, потягивает горячий зеленый чай из прозрачной кружки и листает очередное полотно распечаток со справочным материалом. Воротит от всех тех мыслей, что набатом звучат в голове: написать Арсу или не стоит, и что у него спросить, успеет ли он подготовиться к сессии, позвонить ли отцу или лучше перенести звонок на другой день, что он откладывал уже не впервые, и еще много более мелких забот, едва умещающихся внутри черепной коробки. Шастун выпивает таблетку болеутоляющего и, дождавшись, когда голова перестанет болеть, снова заставляет себя сесть за учебники, но крепко сжимает в руке телефон, словно надеясь, что ему самому придет смс, а лучше звонок, от Арсения. Гнетущая атмосфера.       Через полчаса юноша устраивает себе перекур; привычно натягивает куртку и спускается вниз, на ходу вынимая сигарету из новой, купленной после работ в универе, пачки. Не бросил. Обещал, но не справляется. В день все так же уходит порядком пяти-восьми сигарет, что служило минимумом. Да и в последнее время все как-то по новой начало наваливаться, и пока никотин служил единственной разрядкой в атмосфере постоянного угнетения. Баланс, мать его. Если кому-то одному становится лучше — у кого-то другого начинаются проблемы. Если ты сам избавился от груза тяжелых разговоров, поступков, решений — они навалятся по новой раньше, чем ты успеешь облегченно выдохнуть.       Парень зябко ежится и переводит хмурый взгляд на ночное небо. Без звезд, затянутое тучами — оно кажется особенно тяжелым, словно вот-вот обрушится вниз. Антон усмехнулся собственной нелепой мысли и затянулся еще раз, а кончик сигареты отозвался приятным огненно-красным оттенком на его действие. Внезапно в кармане раздалась сильная вибрация, и парень почти уронил сигарету, та даже выпала из расслабленных пальцев, и он, попытавшись поймать ее, еще и обжегся, но в конечном счете поймал ее по-человечески у самой земли и зашипел от боли, которой отозвался небольшой след от сигареты на внутренней стороне ладони. Он мечтал увидеть имя Арсения на экране телефона, но был уверен, что если такое и произойдет, то не сегодня, а потому удивленно смотрит на его приветливую улыбку и прищуренные голубые глаза, смотрящие на него с фотографии контакта. — Здрасьте! — тут же выпаливает юноша, приложив телефон к уху, и, нервно закусив губу, снова затягивается, хоть как-то отвлекая себя от волнения. Что он ему скажет? Изменится ли между ними что-то после сегодняшнего? Почему он вообще позвонил?.. Как же много вопросов, Шастун. — Привет, — устало и выжато, но не агрессивно или обиженно, а это уже не так мало. — Прости за сегодняшнее, — Антон замирает с поднесенной к губам сигаретой и чуть хмурится. — Да за что, Арсений Сергеевич?.. Это ведь я влез, — неловко проговаривает он, привалившись к высокой бетонной колонне, и задрав голову, упираясь на стену еще и затылком. — Ну, я должен был быть сдержаннее, — раздается негромкая усмешка, и Антон вздрагивает и покрывается мурашками абсолютно искренне, сравнивая голос преподавателя прямо сейчас и свой собственный, когда он резал свою ключицу, одновременно общаясь с мужчиной по телефону. Что-то вроде «Я пытаюсь выглядеть сильным, но, вообще-то, эй, мне бы хотелось получить твою поддержку». С каких пор они начали меняться местами?.. — Вы не робот, — просто отзывается парень, качнув головой и посмотрев в сторону, где тяжелое беззвездное небо выпирало из-за бетонного козырька. — Вы… ну, м-м, в порядке? — неловко спрашивает он, тут же затягиваясь. Становилось немного спокойнее, дым отрезвлял. — Не знаю, не уверен, — не сразу отвечает Арсений. Внутри у Антона все сжимается в тугой узел от того, насколько растерянно звучат слова, словно мужчина лишь сейчас понял, что не может охарактеризовать свое состояние. Кажется, этот факт его действительно сильно удручает. Он делает затяжку и резко выдыхает. — Ты там куришь, что ли? — юноша замирает, и как-то инстинктивно прячет сигарету за спину, нервозно оглянувшись по сторонам — нет, слежки точно нет. — А как вы?.. — удивленно спрашивает он, спалив своими ручками, а точнее словами, свою же контору. — Да по тебе несложно, — беззлобно отзывается преподаватель. — Расстраиваешь меня, зараза, — Антон опускает взгляд и щеки покрываются робким румянцем. — Простите, — тихо, но чтоб быть услышанным, шепчет он. — Я не имею права тебе запрещать, но мне бы очень хотелось, чтоб ты прекратил отравлять свой организм, — с выжатой улыбкой сообщает Арсений. — Шастун, ты же умный мальчик… — Я брошу, — шмыгнув носом, обещает Антон, вопреки словам затягиваясь вновь. В телефонной трубке повисает тишина.  — Ладно, потом поговорим… — через какое-то время тихо произносит собеседник, и сам же сбрасывает. Еще полминуты Антон выслушивает гудки, прикрыв глаза и прокручивая их диалог в голове по новой. Почему вы думаете обо мне, когда должны уделить больше внимания самому себе?.. Это то, о чем я думаю? Скажите, что да. Можете даже соврать.       Головная боль возвращается перед сном и отвлекает, не давая сосредоточиться ни на устном повторении материала, ни на собственных мыслях. Антон массирует виски в надежде, что это утолит неприятные ощущения, но в итоге забрасывает это дело и ложится спать, решив не переводить лекарства, ведь его и без таблеток вырубало так, что стоило коснуться подушки — сознание тут же сменилось беспросветной темной пеленой.

***

      Полдня Антон банально не встает с кровати. Стоит чуть-чуть приподняться и перед глазами все начинает покачиваться, вызывая тошноту, словно он сейчас на корабле в штормящую погоду, и его бросает от одного борта к другому. Он немного обеспокоен тем, что в последнее время творится с его организмом, но скидывает все на большую эмоциональную нагрузку, в которой пробыл довольно долгое время.       Ближе ко второй половине дня его начинает отпускать. Он выпивает чашку зеленого чая, разболтанного с вишневым вареньем, оставленным, наверное, еще Катей… а может и Арсений Сергеевич заносил, когда он болел. Он помнит только, что оно давно тут стояло.       В чате курса давно было слито расписание экзаменов и зачетов с точным временем и именами преподавателей, которые будут их принимать. Первым идет русский язык, вполне терпимый предмет, с которым не должно быть больших проблем. Далее следует ненавистный английский язык, что приводило его в уныние и тлен, вот серьезно, это просто ужасно — осознавать, что вскоре предстоит экзамен, к которому ты не готов. Далее изначально планировалась либо математика, либо экономика организации, но в конечном итоге поставили почему-то мировую экономику. А последней была философия. А также в чате уже было опубликовано новое расписание. Первый семестр закончился, и некоторые предметы либо заменили на другие, либо просто выкинули из расписания за ненадобностью, и к своему удивлению Антон не находит так полюбившейся философии в таблице с предметами, расписанной на всю неделю. Он спешит написать об этом в чат и получает в ответ, что «Мы сдаем экзамен и свободны от философии, а А.С. будет вести другие факультеты и специальности». И он не знает, что должен ощущать, ведь внутри почему-то пустота, от которой бежит холодок по коже. Он просто не знает, что именно должен чувствовать, его не научили реагировать на подобные новости. Кажется, он немного (много) злится на философа за то, что тот не предупредил его об этом, боится, что вместе с парами прекратится и общение, и еще то, что он описать не в силах.        Антон молча хватает сигареты и спускается вниз, на улицу, желая затянуться так, чтоб легкие заболели от дыма, потому что, блять, он понял, что его переполняло — грусть. Он чертовски расстроен, и ему, наверное, в какой-то степени даже больно.