***
Утро следующего дня начинается с того, что Антону приходит смс от старосты, гласившее о том, что первый курс должен прийти сегодня к часу дня в универ и помочь разнарядить классы и коридоры, но актовый зал пока планируется оставить в том же виде, что и перед уходом на каникулы. В общем-то, если бы не крохотная надежда на то, что и Арсений Сергеевич там будет, парень, может быть, и остался бы лежать в своей теплой кроватке листать конспекты, но в итоге заставляет себя подняться, выйти на улицу, и уныло топать по заснеженному асфальту вперед. Здание универа встречает приятным теплом и негромкой музыкой, ведь кто-то уже успел притащить переносную колонку и подключить к ней свой телефон, а потому из динамиков раздавалась плавная и до жути романтичная мелодия вступления «Пьяного солнца», кажется, песня называлась именно так. — Доброе утро, — юноша лениво махнул рукой, получая в ответ такие же вялые пожелания того же. Парень прошел к группе парней-однокурсников, с которыми время от времени мог поговорить или просто молча выкурить в компании сигарету, вот и сейчас он молча качает головой в сторону выхода и пожимает протянутые руки товарищей. Их пока здесь всего трое, считая самого Шастуна. Недолго колеблясь, группа молодых людей выдвигается на улицу, и даже не предпринимает попытку уйти куда-нибудь за угол, и они просто спускаются вниз по ступенькам и закуривают около мусорного бака. — Совсем похирели, шкеты, — мягко ругается на них Павел Алексеевич, останавливаясь лишь для того, чтоб отобрать у них пару не выкуренных сигареток для себя, на что Антон фыркает, но скрепя сердце отдает свою полупустую пачку. Не то чтоб у него был выбор — стоит ему достать коробок и открыть, чтоб позволить политологу взять нужное количество, как тот выхватывает все вместе с коробкой и молча идет дальше. Разряжать — дело простое, это вам не наряжать. Даже довольно весело, когда на плечи Антону сажают невысокую девчушку, которая была даже не с их потока, и виделись они до этого лишь парочку раз на общих лекциях или вне учебное время. Эта забавная очкастая кроха ростиком в метр шестьдесят с хвостиком и яркими красными волосами по плечи кричит, что она самолетик, расправляет руки в стороны, и Антон имитирует звук летящего воздушного транспорта, быстро пробегая через ряды парт, пока девушка свободной рукой хватает весь дождик по периметру, развешанный на макушках высоченных шкафов. Первый курс, хули. Антон нервно теребит в руках большую бумажную снежинку, привалившись к подоконнику в коридоре, и внимательно выхватывает каждое движение. В основном, по универу снует персонал и преподаватели, ведь учеба закипит в этом здании лишь через два дня, а пока учителя просто разбирались с некоторой документацией, дополняли учебные планы, заполняли нужные журналы, и делали еще много-много странных и бесполезных, по мнению самого юноши, действий. Но, вообще-то, он был рад лишь одному — Арсений Сергеевич тоже должен быть здесь. Внутри селится какое-то странное предчувствие, которое он даже не в силах объяснить. Шастун знает лишь, что мужчина не появлялся в сети со вчерашнего дня, а Павел Алексеевич мимолетом упомянул, что: «Арсенька бросил нас, не пришел вон помогать за вами следить, спит, небось, зараза… ты куда игрушки складываешь, косорукий?!». Парень совсем уже отчаялся и смирился с мыслью, что, кажется, придется ждать до одиннадцатого января, чтоб пересечься, наконец, с преподавателем и хотя бы, ну, убедиться, что он в порядке. Антон собирает в охапку всю мишуру, валявшуюся на полу, и двигается в актовый зал, где расположены коробки, в которые складывались все украшения, а затем их придется перетащить в подсобку. Юноша заворачивает в сторону, из-за мишуры не видя дороги, и тут же врезается в кого-то большого, сильного и пахнущего… алкоголем и лавандой? Парень непроизвольно подкидывает мишуру вверх от испуга, и та оседает на его собственную макушку и плечи, и такая же участь настигает и хмурого Арсения Сергеевича. Мужчина кривит губы, брезгливо стягивая ее с себя и, бросив хриплое «внимательней будь», нетвердой походкой обогнул Антона и двинулся дальше по коридору. Даже если бы до этого парень не уронил мишуру — то сделал бы это сейчас. Он растерянно хлопает ресницами и то открывает, то закрывает рот, глядя вслед удаляющейся фигуре. Он смотрит на Арсения, потом на кучу распластавшейся по полу красной мишуры, снова на Арсения, и снова вниз — да, он выбирает мужчину своей мечты. Парень срывается с места и, благодаря своим природным данным в виде высокого роста и длинных ног, быстро нагоняет его. — Арсений Сер!.. — его резко обрывают, выставив руку и зашипев. — Тише говори, — не сразу отзывается тот, морщась и накидывая на голову капюшон монотонной черной кофты, пряча в карманы руки, и продолжает идти вперед, заворачивая к лестнице. Руки. Правая кисть преподавателя полностью обмотана бинтом, и он то ли специально, то ли, сам того не замечая, старается спрятать ее, но Антон успевает заметить раньше. Он поджимает губы, сглатывает, продолжает преданным щенком плестись следом и, принюхавшись, действительно ощущает запах перегара. Нотки чего-то крепкого, скорее всего, водка, или виски. Шастун правда плохо различает виды алкоголя по одному лишь запаху, но ему кажется, что это не так и важно в данной ситуации. — Что тебе нужно? — не выдерживает философ, обернувшись, но не сбавляя шага, и снова возвращая взгляд себе под ноги, не желая споткнуться о ступеньку. Они уже на уровне третьего этажа, и поднимаются по четвертому лестничному пролету. Антон игнорирует, просто не может сформулировать ответ, и старается тихо идти по его следам. Мужчина на удивление молчит, останавливается у двери, ведущей в аудиторию, над которой прибита табличка «Философия», открывает ее перед Антоном и, глядя в сторону, ждет, пока парень пройдет первым. Шастун неловко мнется, переступает порожек, и останавливается рядом с первым рядом парт, касаясь одной из них пальцами и отбивая едва слышный ритм. Преподаватель проходит следом, прикрывает дверь, стягивает с себя капюшон и, в вялом прыжке забравшись на выступ кафедры, ключом отпирает нижний ящик стола и вынимает бутылку воды и пачку таблеток — одну из них он тут же кладет на язык и заставляет себя проглотить, зажимая рот рукой. — Вы пили, — констатирует Антон, и внимательно смотрит на реакцию мужчины. Его тон, видимо, звучит достаточно осуждающе, чтоб Арсений перевел на него взгляд и чуть заметно повел бровью, тяжелым грузом падая на стул, закидывая ноги на стол и запрокидывая голову, приложив прохладную бутылку к виску. — Пил, — легко соглашается он, не меняя позы. Антон кусает губу изнутри, мнется, но все же заставляет произнести вслух главный вопрос, интересующий его в данный момент: — Почему? — в ответ он слышит ухмылку, знаете, такое приглушенное «хм», и кончик губ приподнимается, хотя он и не видит, но уверен в этом. Секундная тишина и по аудитории прокатывается смешок. Сначала неуверенный и тихий, а потом нарастающий, почти безумный. Арсений резко садится на стуле, что называется, по-человечески, подается вперед, и в упор смотрит на сжавшегося Антона, который стоял уже у другого конца стола, достаточно близко, чтоб резко подняться и схватить его за шиворот, например, и это немного пугало мальчишку, если честно. Он делает глубокий вдох, выдох, но остается на месте, ежась от пронзительного взгляда и вздрагивая, когда губы мужчины размыкаются, оголяя два ряда белых зубов, и он медленно шепчет: — Почему я пил?.. Я взрослый человек, почему бы мне не выпить без повода? — и разводит руками, как бы намекая, что пора признать свое поражение и капитулировать. — Вы не пьете без повода, — хмурится Антон, и взгляд снова цепляется за марлю, обмотанную вокруг ладони. — Что с вашей рукой? — Значит, начал, — преподаватель вздыхает, подперев щеку здоровой рукой, всем своим видом показывая, как ему надоел этот диалог. Антон хочет что-то сказать, но лишь качает головой, глядя на Арсения таким взглядом, от которого у философа по спине пробегают мурашки, а затем разворачивается на пятках и идет к выходу. Он уже хватается за ручку двери, готовый покинуть аудиторию, когда, вдруг, все же решается. Одно слово, заставившее его волноваться вчера. Одно слово, заставившее Арсения резко подскочить с места, уронив стул, сейчас. — Еся, — и у самого с этим грохотом падающей мебели что-то обрывается. Он оборачивается почти рефлекторно и видит, как мужчина стоит у стола, упираясь в него руками, сильно впиваясь в край ладонями, и, низко опустив голову, тяжело дышит. — Откуда?.. — голос становится серьезным, глубоким, совсем не тем поверхностным и обманчивым, которым он убеждал, что ему нет дела ни до Антона, ни до происходящего вокруг в целом. — Откуда, блять? — резко поднимает голову и зеленый сталкивается с голубым, но почему-то между этими двумя сейчас нет никакой гармонии, это вовсе не огонь и вода, это — нечто большее. Это пересечение взглядов несет за собой искры, готовые сжечь дотла лес и иссушить море, обведя его огненным кругом. — Почему сегодня? — он не решается выдать человека, который поведал ему это слово-ключ, но обоим и без имен ясно, кому передать пламенные благодарности. Арсений качает головой, выпрямляется и устремляет взгляд в окно, замирая в такой позе. Антон тоже смотрит в ту же точку, но ничего не видит, лишь сплошное голубое полотно неба. — Почему ты так стараешься влезть в мою жизнь? — вдруг разносится тихий шепот, отбиваясь эхом от стен аудитории. Антон воспринимает слова слишком спокойно, как кажется ему самому, ведь на кончике языка уже вертится верный ответ-вопрос: — А вы в мою?.. — и слышит ухмылку в голосе. Мужчина оборачивается, смотрит на него, проводит по сухим губам языком и все же решается произнести ответ на другой вопрос: — Вчера ее не было со мной ровно год, отмечал, — хмуро пытается отшутиться он, прибегая к неуместному черному юмору, но Антон качнул головой из стороны в сторону, ясно давая понять, что не стоит ему так отзываться о таком событии. Мужчина резко хватает бутылку воды и жадно припадает к горлышку, выпивая почти половину залпом. — Я хочу побыть один, — просто ставит он перед фактом, махнув рукой в сторону двери. И что-то во всем этом не дает Антону покоя, где-то на задворках сознания бьется мысль «здесь что-то не так, он не договаривает, он…». Что же, что же, что же… Антон, думай. Думай, ну же, включи мозг, напряги память, что во всем этом так тебя смущает?..— У меня была сестра. Ее звали Еся, — повторяет Арсений, добавляя новый подпункт.
Нет, нет, не то. Не оно. Что-то… еще. Должно быть что-то еще. — Мне тебя силой за дверь выставить? — начинает закипать преподаватель, выстукивая ногой нервный ритм. — Антон, — рычит он, делая шаг вперед.— Она перестала есть, говорила, что просто ест меньше, но я ведь видел, что не ест. Вообще. Но пила много воды — литрами.
— Ты это специально? — Арсений хватает его под локоть, встряхивая, парень переводит на него испуганные зеленые глаза, но ему страшно не из-за того, что мужчина злой и крепко держит его за руку, прожигая взглядом. Пускай хоть швырнет в стену или разобьет лицо. Он разрешает. Но все дело в том, что он вспомнил. И его почти колотит, когда приходит воспоминание о сказанных когда-то словах.— Она умерла в июле. Ей только исполнилось 19. Она справляла день рождения в больнице.
— Она умерла в июле, — зачарованно шепчет он, рвано дыша, и взгляд голубых глаз меняется на растерянность, а хватка ослабевает. — Откуда ты… — Вы говорили. Вы же сами уверяли меня, что она умерла от анорексии летом, — выходит слишком возмущенно, учитывая деликатность темы, но Антон… он чувствует себя обманутым. С самого начала. — Вы же сами… — и просто замолкает, проглатывая окончание фразы, потрясенный собственной догадкой. — У тебя слишком хорошая память, — преподаватель делает шаг назад и становится к нему спиной, словно пытаясь спрятать свой взгляд. Юноша закусывает губу, и не сразу замечает, что плечи Арсения слегка вздрагивают, как в беззвучном рыдании, но он не слышит ни звука. Возможно, его просто колотит от эмоций или воспоминаний, но мальчишка даже не знает, что вообще сейчас происходит. Он стоит на месте, прижав руки к груди и ждет. Просто ждет. Аудитория на долгих, как казалось на то время, полминуты погружается в гробовую тишину. — У нее была анорексия, — наконец, говорит мужчина хоть что-то, и каждое короткое предложение оканчивается тяжелым вздохом. — Ты не ел, и должен был услышать то, что тебе было необходимо. Я не хотел обманывать, но… я должен был помочь тебе, а не забивать голову своими проблемами, — преподаватель начинает идти вперед, делает пару шагов, убирает чистую от бинтов руку в карман джинсов, разворачивается и смотрит на застывшего, подобно изваянию, Антона. — Она умерла. Ровно год и один день назад. Это абсолютная правда. Веришь? — и не сразу, но все же получает робкий кивок. — Она влюбилась в хуевого парня. Раньше он был моим другом, но деньги меняют людей. Он развел меня на крупную сумму и убежал, а потом вдруг объявился в моем же доме с сестрой под руку. Я выгнал его. Разбил морду в кровь и выставил за дверь. Еся чуть меня самого не убила, рвалась за ним, а я как сейчас помню: сижу на коленях, прижимаю ее к себе, пытаюсь удержать и молча терплю истерику, — он замолкает на минуту или даже больше, просто стоит, смотрит в пол и, кажется, вспоминает, уходит в себя и возвращается в тот самый день. Оттого Антон, наверное, сильно вздрагивает и делает выпад руками, когда по аудитории снова разносится мужской баритон. — Я был против. Запрещал любые свидания, общение… выкинул симку из ее телефона. Она правда любила, а я не мог принять… она медленно угасала. Потом анорексия, больница, день рождения… но умерла она не от нее. В тот день у нее была настоящая истерика, с криками, битьем посуды, громкими словами… я не выдержал, сказал «делай, что хочешь» и ушел. Запер ее на ключ в квартире и свалил в бар нажраться. Меня не было полтора часа, не больше. А когда я вернулся — ее уже не было… со мной. Она покончила с собой. Перерезала вены, — и Антон не может проглотить ком в горле. Арсений все это время делал небольшие шаги по аудитории и в конечном счете остановился у параллельной стены, зачем-то осмотрел ее от пола до потолка, замер на несколько долгих секунд, и неожиданно, резко, совершенно без малейшего предупредительного намека, размахнулся перебинтованной рукой и со всей дури ударил по бетону, зарычав от боли, замахиваясь, и ударяя снова. Антон срывается с места, как только соображает, что вообще происходит, и обхватывает его со спины, не придумав ничего лучше, пытается оттолкнуть, удержать, но его отпихивают в сторону, и по аудитории разлетается еще минимум три звука мощных и сильных ударов, от которых даже юноша испытывает фантомную боль. Он делает еще одну попытку прекратить эту мясорубку, не в силах слышать звериные крики, вырывавшиеся из горла Арсения Сергеевича при каждом ударе, и уже кричит, стараясь достучаться до него. Впервые сила Арсения Сергеевича кажется ему большим недостатком, ведь его собственной не хватает, чтоб хотя бы заломить ему руку. — Пожалуйста, хватит! — отчаянно выкрикивает он, снова обхватывая мужчину со спины и сильно прижимаясь к нему грудью, утыкаясь между лопаток щекой, зажмуривая глаза, ожидая, что его снова оттолкнут, а может даже и ударят. Арсений не отрывает кулаков от стены, просто упирается в нее руками, загнанно дышит, опустив голову, и пытается привести себя в порядок. — Арсений Сергеевич, успокойтесь, вы что, — испуганно шепчет Антон, обнимая сильнее, крепко прижимаясь, слегка дрожа и боясь даже посмотреть на руку преподавателя, представляя, чем грозили такие побои бетона. — Антон… — мальчишка игнорирует, и даже не замечает, когда преподаватель выпрямляется, не делая попытки уйти от хватки и позволяет обвивать себя за торс, ближе к ребрам. Сквозь бинт сочится алая кровь, быстро заполняет белый контур и стекает по руке. Капли разбиваются о дощатый пол с едва слышным «кап-кап». — Вы все еще вините себя в ее смерти, — не спрашивает, не высказывает догадку — просто констатирует, и слышит неудержимый то ли сиплый выдох, то ли скулеж. Не свой. — Я должен был остаться с ней, — выдох. — Вы не могли знать, — вдох. — Ненавижу себя, — выдох. — Не могу без вас, — вдоха не следует. Оба замирают, не в силах даже дышать на какое-то мгновение.