the Wish, the Name, the Song, the Game.

       И Олли начал играть. Он играл так искусно, а мелодия лилась так сладко бурным потоком восторга, что Марко сам не заметил, как стал подпевать. Союз двух этих прекрасных вещей — виртуозной игры Олли Тукиайнена и пробирающего голоса Марко Сааресто породили ещё одну, не уступающую в красоте и тонкости, даже преобладающую в силу своей заполненности, легкую, невероятную — песню. — Олли, Олли, Олли… — Марко произнес это имя так трепетно, одними губами, почти неслышно, но его обладателя пробрала дрожь, будто он прошептал его прямо ему на ухо. Мужчина поднял дрожащую руку, но тут же отдернул её, стоило кончикам его пальцев почувствовать нежную кожу, такую теплую и манящую. — Олли.       Это имя, сказанное на выдохе, только это имя, такое округлое в начале, такое протяжное в середине и неслышное в конце, имя, которое могло принадлежать только одному человеку и больше никому, только оно сейчас занимало мысли солиста. Ничего больше не шло в голову, только симфония чувств, вызванная одним лишь словом, неземная мелодия, которая подходила так идеально. Музыка, музыка души, почти нетронутая, невинная после попадания в реальный мир, она так и призывала — скажи! «Олли, Олли, Олли, я…» — Марко. — брошенный так небрежно, звук собственного имени вызвал в нём бурю эмоций, подносящих его в мир грез, и в тот же момент жестоко вырывающий с небес и ударяющий о жестокую реальность. — Что, Марко, что? — Как ты это делаешь? — Вопрос слетел с губ прежде, чем Марко успел подумать. Олли, как ты это делаешь, как ты так сильно влияешь на меня? Как ты заставляешь меня замирать при каждом пойманном взгляде, переставать дышать, когда говоришь сам? Олли, как..? — Как ты понимаешь, какая нота должна звучать следующей, какой звук будет сочетаться с предыдущим? Олли, это прекрасно.       Oлли, это прекрасно. Олли. Это прекрасно. Олли — это прекрасно. — Марко, так сможет каждый. Нет ничего особенного в поиске правильных сочетаний. Твои слова, твой голос — вот, что непостижимо. Ты бы тоже смог. Ты бы смог лучше. — Нет! — Марко резко почувствовал твердую землю под ногами, взглянул на Олли с ещё большей, непривычной высоты. Выдохнул. — Как ты не понимаешь? Без твоей музыки не было бы моих слов. Без твоей игры моего голоса. Без тебя не было бы меня. Мне больно, Олли. — Тело вдруг перестало его слушать, и он осел, прикрывая глаза и пытаясь выудить из безумного хоровода мыслей хоть одно адекватное предложение. — Высокая нота совсем не подходит низкой. Они находятся на разных уровнях, и удержать их вместе очень трудно. Если долгое время повторять комбинацию из высоких и низких нот, голос сломается. Он будет не в состоянии вытянуть идеальную «ми» пятой октавы или опуститься до «ре» субконтроктавы, он будет дрожать и колебаться между двумя крайностями, пока не исчезнет совсем, оставив лишь шепот как напоминание. Они похожи, у них одна и та же основа, та же структура, но… Вместе им будет сложно, пусть они и звучат необычно красиво. Их союз многие смогут не понять. Он будет им противен, ведь они смотрят на это так поверхностно — этого никогда не было, а значит, мы не должны это принимать. Это неправильно. Это сложно. — Он взглянул на Олли, ожидая увидеть полный непонимания взгляд, приподнятые брови, бледное лицо, но вместо этого, так неожиданно близко, на него смотрели глубокие глаза цвета неспокойного неба, каждую секунду меняющегося свой цвет на более прекрасный, а немного приоткрытые губы улыбались, гармонируя со слегка раскрасневшимися щеками. — Марко… Ох, Марко, как искусно ты говоришь об этом, как выбираешь выражения… — на лице Олли Тукиайнена появилась лёгкая ухмылка, выражающая множество вещей одновременно. Поддержку, насмешку… Желание? — А какими словами ты поведаешь о более мирских вещах? Расскажи мне, Марко, какого цвета счастье, какое оно на ощупь? Я так хочу… Узнать… Помоги мне.       Посмотри, Марко, счастье совсем близко. Протянешь руку, и сможешь коснуться непостижимого… — Какого цвета счастье? Оно цвета спелых колосьев, цвета моря в шторм, смешивающего в себе огромное количество оттенков, оно цвета первых солнечных лучей… А на ощупь оно мягкое, как шелк, который вытекает сквозь пальцы, стоит сделать неосторожное движение… — Ты говорил о нотах. О музыкальной грамоте. — Неожиданно прервал его Олли, не создавая хаоса, а приятно дополняя. Поднялся. Подошел немного ближе. — Об октавах. Между пятой и субконтроктавой находится ещё кое-что, более легкое и понятное. Малая, большая, контроктава, вторая, третья… — он покачал головой и приложил палец к губам. — Первая. Остальные так или иначе впадают в крайности, хоть их границ почти не видно. И даже в этих крайностях, которые так трудно поддаются пониманию, которые находятся на совершенно противоположных уровнях — даже у них есть схожести. Более непостижимые. Но они есть. И когда это осознание хотя бы самую малость затрагивает твой разум, ты находишь золотую середину. Первая октава. Звуки в ней такие разные, разбросанные по всему нотному стану, но существуют они только вместе. Когда слышишь один начальный звук, желаешь… — Олли сделал ещё один шаг, оставляя между собой и Марко расстояние не больше, чем между «ми» и «фа». Коснулся кончиками пальцев его груди, так тяжело вздымающейся, провел по рёбрам, словно перебирая струны любимой гитары. — Желаешь?.. Гитарист поднял глаза. Страсть, совсем недавно ещё только маленькая частичка, полностью затуманила его взгляд, лишь иногда отступая и давая адекватности на мгновение вспыхнуть, показывая себя. — Я не вижу смысла кому-то чего-то желать. Желаниям свойственно не сбываться. Я не желаю, я хочу…       Невысказанное желание повисло в воздухе, заполняя разумы и не давая телам пошевелиться, а затем внезапно оказалось на губах мистера Саа, так любезно перенесенное мистером Ти. Заставило Олли прикрыть глаза цвета моря в шторм, окрасило его щеки цвета первых солнечных лучей алой предрассветной зарей, запустило руки Марко в густые, цвета спелых колосьев, волосы, прошлось приятным холодком по коже, мягкой, как шелк. — Олли. — Марко.