Streetlamp's out; it's getting cold I told you I don't want your coat. I'm better off in your arms I can't believe we went so far. Ryan Star «My Life With You»
Ночью на улице опасно. Можно нарваться на неприятности, заболеть, влюбиться... Ему больно, потому что он все впитал. Он все запомнил до мельчайших деталей, до длины ресниц и частоты их взмаха, до пепла на подушке, и синяка на правой руке за тот самый пепел. Ну и что, что сигарета разок упала, он же успел. Ну и что, что у него у самого температура. Она давно плавала в стакане, а жар с Себастиана ни на кого уже не перекинется. Ну и что, что он горит. Ну и что, мать вашу... Карсон отдал ему одну из своих курток - одна из мельчайших деталей, на самом же деле - самая важная, всего до следующего раза, потому что Смайт приперся в пиджаке, мол не-так-уж-там-и-холодно, и пока они сидели (лежали, курили), успел пойти снег. Усилился ветер. Произошло все, что угодно, но только не то, что нужно. Дом напоминал лодку и казался надежным, но даже Титаник в свое время разбился о глыбу. Себастиан смеялся, думая об этом. Говорят, любому судну нужен свой капитан, тогда оно пойдет, поплывет, не затонет. На самом же деле он грустил. Ему тут не править. Он не его. Не ему его вести и не ему потопить. Сорвал с нескольких петель занавеску в гостиной и попросил воды, чтобы успеть одеться. Отвлечь Карсона было неплохой идеей. Он слишком много лажает. Скоро весь посинеет. На самом деле, это не причина. Карсон был на кухне - он услышал, как зашумел кран, как звякнула посуда. Себастиану казалось, он слышит все самое нужное. Как задышал чаще, чуть что-то не уронив - наверняка, его сердце забилось сильнее. Себастиан: Вот бы услышать. И самое лишнее. Он самую малость хотел попрощаться, но не мог. Иногда самое обычное «пока» намного сложнее самого обычного «привет». Себастиан: Сначала оно, конечно, кажется проще. Он замер, как только вышел на улицу. Узнать бы сколько время, да телефон выключен. Себастиан потянулся в карман, провел по корпусу, дотронулся до краев, как бы удостоверившись. Как хорошо слышать, что он не звонит. Он никуда не двигался. В Вестервиле ждал Титаник, который уже встретился с глыбой. И не раз. Им он, вроде как, тоже не управлял... Он помнил, о чем прочитал. Дети наследуют безумие родителей, Маркес. Он помнил, что перенял, как был воспитан. Для своей семьи он был, практически, открытием - Колумб бы и тот позавидовал. В него это с детства вкладывалось, сначала помалу, потом сильнее, все большими дозами. Его тут не ждали... Этот мир не встречает с распростертыми объятиями, он любит отнимать. Он любит обманывать. Все вокруг - временная иллюзия, сказка. Он думал, что хорошо детям. Что даже Карсону хорошо, с его клубом, и талантом, и братом, и... лучшим, я-всегда-и-везде-и-на-все-ради-тебя-готов другом. Себастиан: Ты не сходишь с ума однажды. Это так не работает. А он не привык, не умеет выбирать. Его тянет к тому, чего никогда не было. Его поражает новое. Люди, места... У него вокруг сердца канат, в теле невидимые нити. Наедине С собой, ты безволен, ты все прекрасно понимаешь, да и не собирался отрицать. Никогда! Тебя тут не ждали, но выбирай уже хоть что-то, ты был рожден не для середины. Себастиан: А для чего вообще я был рожден? У него разлад с собственным телом, и мыслями, и с собой. В одну секунду он потерян, в другую - знает, чего хочет. Есть плюсы в неопределенности. На какой-то момент ты можешь позволить себе исчезнуть. Парить. Пока не вспомнишь, что крыльев не существует. По крайней мере, у людей точно. Однако... Трава. После нее появляется что угодно. Единороги, звезды, Гага, розовое небо над головой и то, что ты любишь. Тот, кого любишь. Он закрывает глаза, и тонет в синеве, в темноте расширенных зрачков. Во всем, что успел запомнить, и во что он верил минуты назад. Если очень сильно повезет, в этот бред можно поверить и сейчас. Кто говорил, что он не полетит? Что крыльев нет? Они есть. Ну, может, у него они не такие изящные... Он разводит в стороны руки... Ветер дует весьма удачно. ...и двигается, обходит по улице несколько домов, ни быстро, ни медленно, возвращается, садится на лавку. Ночная Лайма слишком темная, этот их дом почти не освещается уличными фонарями, и ему начинает казаться, что его не существует вовсе. Вот так, если встать под определенным углом, очертаний не видно. Только если подойти, протянуть руку, вдруг натолкнешься на преграду. Как призрак. Которого вдруг вернули с того света. Не понятно зачем. Он старается не думать, о помехе, пока не видит ее. На самом деле, проблемы словно и не существует вовсе. В его голове все прекрасно. В его голове он влюблен, и это замечательно. Даже если и не взаимно. Это не-взаимно больно бьет. Себастиан открывает глаза, с неба сыплются алмазы. Трава в его организме все еще запускает процессы. Фигура Курта кажется картонной. Он появляется из этого ливня. Как же скучно будет без всего этого... - А ты тут что забыл? - но его голос и в правду мелодия. Карсон был прав. Он впервые внимательно слушает. - Видимо, побольше тебя, - Смайт как-то странно усмехнулся. Он зажмурился, снова открыл глаза. Кричащее не-взаимно портило восприятие. - Ты обкуренный что ли? - Курт демонстративно поморщился. В его голове все детали еще не сложились. Он ляпнул, не подумав. Еще секунду назад он был с Берри. Себастиан: Был ли ты где-нибудь помимо этого дома? Секунду назад ему еще ничего не хотелось. - Это не проблема, - губы у Смайта сухие. Всё сигареты, дело в них. А еще, он был стерт слишком долго. Несколько часов. А помимо, возможно, еще пару лет, - но мне достаточно. Я не пожалею о том, что скажу, Курт, - у нас все не взаимно, но ведь и у вас не лучше. У вас не лучше, скажи, чтобы я не умер. - Что? Струна рвется, мелодия гаснет. Кажется, это то, что называют дистонацией*. - Я думаю, тебе нужно побольше гулять, - Себастиан начинает, загибая пальцы, - гулять со своей подружкой, как там ее, Ридли-Руби-Рене, еще побольше дэ зэ, интернет, всякие игры и ТВ, - он переходит на другую руку, загибая шестой, - всякие цветочки, тебе же нравятся цветочки? Горшки, лопатки, что угодно, - руки больше не помогают, Смайт их опускает и вдруг смотрит пронзительно, внимательно. - Говорят, это проходит. - Я сам себе пообещал, что отвыкну. - Что? - сведенные брови, руки в карманы, прямой, как струна. Себастиан улыбается, наблюдая. Видимо, он привык играть. Он великолепен. Ему и в правду на сцену, только туда. - Обсессии, - облако пара срывается с губ и падает. Кажется, сегодня все-таки есть что-то тяжелее его собственного сердца, - побольше оставляй его одного. - Пока тебя нет, он успел завязать другой канат. - Да ты охренел? - агрессия, Себастиану даже весело. Он это ожидал, он все ожидал, - может быть, я сам решу, что мне делать со своим братом? - голос на высоте. Роль его, без сомнений. Мне тоже нелегко. Я тоже хочу тебя убить. Задушить. Стереть. Хочу сделать все, что происходит со мной. - Может быть, - он прячет руки в карманы, копируя движение. А затем встает и подходит чуть ближе, - может быть, ты уже решил, - его голос вдруг оказывается непривычно тихим и серьезным. Таким, каким можно подавиться, - оставь его, - и Курт давится, не произносит и слова, прежде чем выпалить: - Да ты влюблен в него. - А ты с ним трахаешься, - и давится, - что? Нет? - и давится, - ну, хоть в чем-то ты меня не опередил. - Возможно, это отрезвит. Выведет тебя из комы. Я готов врать сколько угодно, чтобы ты исчез. Я готов умереть. Но прежде заберу тебя с собой. Кажется, с последней затяжки прошла целая вечность, но над головой вдруг грохочет. Либо самолет садится, либо звезды взрываются. Себастиан, конечно, ставит на второе. И пока все шумит, пока все стремительно рушится, он смотрит в глаза тому, на что наткнулся. Он любил гадать, а тут пальцем в небо ткнул и, кажется, попал. Шум тому подтверждение. Как ты не понимаешь, Курт? Мы же оба жертвы. Себастиан: Только вот почему так тихо между нами? Почему так тихо Курт? Неужели не убьешь? Не ранишь? Твое небо только что треснуло. И ты не курил, это правда. - В любой развязке будет замешана любовь. Она же будет и виновата. Себастиан: Но до конца нам еще далеко. Курт вдруг моргает, впервые. Они стоят близко, и Себастиану кажется, что он дрожит. В уголках его глаз слезы. Или это от ветра? Где же твои крылья, Хаммел? Почему не улетишь? Почему не умираешь? В следующую секунду тот шагает вперед, толкая его в плечо. - Эй! Да мы только начали, - Себастиан хватает его за руку, разворачивая, но Курт вырывается, отшатываясь ближе к дому. Смайт улыбается. Капитана тянет к своей лодке. К своему океану... - Ты как Сантана. - Одна из твоих подружек? - Сантана. - Одна из его подружек, - умри-умри-умри-умри, так и шепчет, так и кричит глазами, - Себастиан, - ты знаешь слишком много. Себастиан: Прости, Курт. Я всегда не то, чего ждут. Сантана?.. Курт смотрит и ему плохо. Курта вот-вот вывернет наизнанку, хотя он спокоен. Есть люди, которые не играют с тобой постоянно в разные игры и не используют слова с двойным дном. Они не бегут, не прячутся и не заставляют тебя искать что-то. Они обязательно существуют, до безумия простые, до понимания... Но он таких еще не встречал. Он определенно встречает не таких. Себастиан все понимает. Он все знает. Как правило, когда происходит что-то страшное, человек остается спокойным. О, паника начинается не сразу. Истерика захватывает постепенно, стоит тебе лишь подумать. Стоит лишь об этом задуматься... - Эй, Курт. Курту показалось, что он слышит то, что не предназначалось ему услышать. Но он не мог заткнуть уши. Он не мог попросту перестать. - Он не твой. Он не умел останавливаться. Он не хотел останавливаться. - Твой что ли? Он любил. И о другом уже не знал. О другом он уже не помнил нихрена. - Тебе лучше знать, - Себастиан спрятал руки в карманы куртки, - знаешь, Курт. Ты слишком сильно его узнал... Усмешка на губах напротив еще долго не даст Курту спать. Если б не другое. О, если б только и другое не давало... Себастиан думает, что им не хватает занавеса. Он не под кайфом, и от этого грустно. Зато осталось воображение. И оно рисует все, что нужно. Оно рисует и фасад, и сцену, и кресла. Пустые. Где же их цветы? Где же розы? Он смотрит на Курта и видит правду, видит все или хотя бы часть. Интересно, он сейчас также выглядит? Говорят, лучшие актеры - те, кто не играют... Почему ты все еще здесь? Разве ты не видишь? Не чувствуешь, что раздроблен на части? Ты больше не полетишь... Курт уходит. Время поклонов закончилось. Розы отравлены. А он еще стоит там какое-то время, но не двигается, ему больше по вкусу безжизненность. Ветра нет, крылья не раскрываются. Среди веток, сбоку, что-то кричит и поет. Птицам уже, наверное, поздно улетать, да и зря они тут вообще остались... Ему интересно, чувствует ли Курт то же. Ему кажется, что на него смотрят тысячи взглядов. Себастиан: Потому что ты не готов отбирать у братьев братьев. Какого это? Любить недосягаемое? Однажды это происходит. Раз - ты просыпаешься и не можешь забыть свой сон. Два - и вот ты уже влюблен в свою фантазию. Три - никакого сна никогда не было и не существовало. Однажды это пройдет. На улице зима, в животе тихо. Все насекомые уже заснули. Или же сдохли. Тебе тоже, на самом деле, пора. Он уходит. Обсессии иногда заканчиваются. Себастиан думает, что только ему остается в это поверить. Побольше ТВ, дэ зэ, компьютерных игр, парней. И эта куртка. Еще бы побольше этой куртки...***
I see your face It's over... Blood runs cold, I feel it in my bones... Def Leppard «Blood Runs Cold»
Курт не помнил, как оказался внутри. Он не помнил времени, причин, своего тела. Все оказалось в тумане, в морозном инее, и он в том числе. Кажется, он даже шел. Или парил. Или плыл. Что-то определенно все же происходило с ним. Он не помнил шаги, но знал, сколько из них должен был сделать. С самого детства он знал, куда должен прийти, если ему плохо. С самого детства он выучил, что до их с Карсоном комнаты тринадцать ступенек и еще пять шагов до двери, а дальше - то, что успокоит. То, что спасет и обездвижит. Весь остальной мир. Однажды ему было обещано слишком много. Курт: Ты обещал, что спасешь меня. Ты обещал, что мне не будет больно. У Курта все тело болит, ему невыносимо, и все это из-за одного человека. Нет, ни один удар Пакермана с этим не сравнится. Нет, лучше бы Пак, лучше бы он. Он сломал его скрипку, он сломал ему хребет. Курт: Сделай это еще раз. Прошу. Тогда у меня будет причина вернуться к нему. Он шел по инерции, ведь слова Себастиана резали спину. Он шел по инерции, потому что привык. Когда плохо, есть старший брат. Обидели? Поговори с Карсоном. Мать умерла? У тебя остался Карсон. Отцу плевать? Карсон, Карсон, Карсон, его невозможно забыть, от него нельзя отвыкнуть. Дом слишком большой? В нем слишком тихо? Есть ваша с Карсоном комната. Влюбился в Карсона? Иди к К... Он споткнулся на последней ступеньке, но выстоял, ухватившись за перила. У него путались мысли, его предавало тело. Кажется, на этот раз не сработает. Никакого свободного полета. Обещали шторм. Курт: Выбирайся сам. До двери всего пять шагов. Он знает, что там. Чувства. Курт: На этот раз выбирайся сам. Между ними канат, и больше никакого нет. Курт жмурится, но помнит Себастиана слишком ясно. Эти большие зеленые глаза, кривая ухмылка, растрепанные волосы, расширенные зрачки. И раздробленная грудь, откуда тянется веревка. Так выглядит человек, когда получает все. Или же ничего. Человек выглядит одинаково безумно, когда он счастлив или же убит. Почему он не остался здесь? Дома? И не было бы никакого Себастиана, хотя бы сегодня. И вообще Карсон не гей. Из лиц мужского пола он любит только Курта. Курт: Ты не можешь не любить меня. Он доходит до двери, берется за ручку и поворачивает. Рука соскальзывает, и он пытается снова, и снова, и снова. Все попытки сводятся в пустоту. Все словно в розовом дыму, и у него онемели пальцы. Перед глазами слишком много Себастиана. Перед глазами все то, что не его. Чужое время. Все время, что они провели вдвоем. Бог знает, чем они тут занимались. Курили, точно. Себастиан сам признался. Курт: Он не должен любить тебя. Он признался во многом. Говорят, трава раскрепощает. Дарит смелость, выносливость, желание. Все то, чего ты никогда сам не получишь. Все грохочет, все скрипит, кричит, Курта окружают отвратительные звуки, когда впереди дверь отъезжает в сторону, и его выбрасывает из марева. Он опускает руку и смотрит в пол. - Хей. - он видит его ноги, шорты, футболку и опущенные по корпусу руки, - с тобой все в порядке? - губы у Курта лишь на секунду дергаются, ему смешно. Этот вопрос теперь доводит лишь до истерики. Курт: Как же ты заебал, что нет! Нет, не в порядке! Я не в порядке! Мне плохо, мне больно... Он распрямляется, но не поднимает головы. Он чувствует, что пальцы рук будто слились с воздухом, растворились в нем, настолько ему холодно. Настолько он повержен. Стоит лишь поднять голову и... - Что с тобой? - голос, который ранит, - Курт? Что произошло? Это Б... - однажды бьет без разбору. Курт: Прости меня, я заболел. Слова кончаются там, где начинаются чувства. И от этого ему пусто, пусто, пусто там. Он чувствует, как на щеки ложатся его руки, и только тогда, понимает, что плачет. Поэтому так плохо видно? Поэтому везде туман? Все ведь из-за тебя самого? Ты сам - свое лекарство, и свой яд. Ты сам себя довел. У Курта опущены глаза, он просто чувствует звук где-то перед собой, вокруг, внутри. Он чувствует эти руки у себя на лице, и он не может остановиться. Он даже не пытается, и не понимает, как можно плакать, не желая этого. А может быть, ему больно. Он уже просто не помнит. - Посмотри на меня! Эй! Я тебя сейчас ударю! Курт, твою мать! - голос, который убил однажды, срывается на визг и режет сильнее. Курт хочет с самого начала. Курт пациент, которого обычно не нужно уговаривать. Он хочет быть здоровым. Он хочет получить обещание о том, что будет лучше. Он хочет стараться. Но он изначально сделал все, что мог. А вот врач попался хреновый... Он поднимает глаза. Самый хреновый врач. И смотрит. Отвратительный. Его конечный пункт, тупик. У него растрепаны волосы, и глаза, синие-синие, как дождь, кажется немного даже протрезвели, настолько сильна его паника. Настолько сильно он беспокоится о том, кого любит. Но не в кого влюблен. Курт тяжело дышит. У них две стороны одного чувства. И почему самая отвратная досталась ему? Курт тяжело проживает минуту. Затем две и три. И дальше. Кажется, даже перестает плакать. Сильнее внутренних ран - лишь возможность видеть, смотреть. Он готов молчать хоть всю свою жизнь ради этого зрелища. У него губы дрожат, и это у них, кажется, происходит зеркально. Это истерика. Он ее боялся. Сильнее любить - лишь желание прикоснуться. Физически ему не хватает лишь этого. Курт: Неужели это так сложно? Подойти и протянуться ко мне? Рукой, пальцами? Но лучше всего губами... Он кладет руки ему на талию и сжимает пальцы так, что вдруг их чувствует. Вдруг - чувствует все. У Карсона не меняется лицо. Много раз до этого, в боксе, ему было больнее. Однажды, на парковке у школы, когда лил дождь, ему было больнее всего. Тогда молчал он... Много раз до этого Курт представлял, что делает это именно так. Сжимает пальцами его кожу, в ладони врезаются тазобедренные косточки, пальцы упираются в мышцы. Он крепко держит, как никогда. Он не привык, чтобы было наоборот. Обычно это его руки. Руки Карсона обычно самые сильные, но не сегодня. Сегодня есть трава, которая творит непонятно что, и есть слова, которые действуют хуже. Вокруг так тихо, он слышит его дыхание, он видит каждую эмоцию, мелькающую в глазах напротив. И вот там уже не дождь, там ливень, там гроза, там прогалина**. Курт: Отчего тебя так штормит? Я хочу быть твоей грозой. Движение вперед, лишь пару сантиметров, и он чувствует воздух. Воздух из легких выходит с тихим свистом, сталкивается с губами напротив, и возвращается к нему. Пахнет мятой. Курт улыбается. Карсон все же пытался перебить запах сигарет. Потом будет все отрицать. Мята сладкая, Курт хочет узнать, каковы сигареты на вкус. С его языка. Если он все-таки курил, он хочет знать, как это. Он хотел бы вырвать у него из губ сигарету, но лучше, конечно же, поцелуй. Лучше бы губы Курта он так обхватил, как люди курят... Курт: Во мне нет фильтра. Сожжешь себя к чертям, идиот. В голове он считает секунды. Одна. И половины пути уже нет, руки там, где им положено быть, а губы неподвижны. Его цель слишком обеспокоена его состоянием, а он пьян. В стельку. Вдребезги, он под самым высоким градусом. То есть, низким. Ему вроде бы было холодно... Две. Две секунды, две трети пути. Курт поднимает глаза. Гипноз хорош, ничего не скажешь, он бы и обманулся. Если бы не иммунитет. Он снова это видит. Его ослепляет прогалина. Эта пустота в расколовшихся зрачках вдруг не дает ему покоя, и он все понимает. Этот шторм от непонимания, этот дождь заставил его всего промокнуть, хорошо хоть молнией не убило... Карсон не понимает, Карсон не в курсе, что должен любить его. Немного больше, чем умеет. Если и разочаровываться, то только в самом себе. Курт прикусывает язык. Три, совсем не волшебно, не завораживающе... Траектория меняется, он утыкается лбом в его плечо, резко втягивая воздух. Гель, тот самый гель. Его брат таким, каким он его помнит. Его брат. Курт: Моя любовь. Его брат. Себастиан: Я думаю, тебе нужно побольше гулять, еще побольше дэ зэ, интернет, всякие игры и ТВ, всякие цветочки, тебе же нравятся цветочки?.. Курт: Мне нравится ванильный лед. Себастиан: Я даже представить боялся еще более гейское название, Хаммел! Курт: Это разновидность цветов. Себастиан: Я и не сомневался. А феечек ты у себя не выращиваешь? Курт: Мама их любила. Странно. Могильный сорт. Себастиан: Мне неинтере-е-е-есно, слышишь? Курт: Плевать, ты все равно исчезнешь. Стоит только выкинуть тебя из головы... Себастиан: А может быть, не стоит? М, Курт? Кажется, я твои тормоза? Твоя совесть взяла отпуск на последние полгода, посмотри до чего ты докатился, дай мне хотя бы шанс... Курт: Ему плевать на тебя. Себастиан: Ты его любишь, понимая, что не получишь ничего равноценного в ответ. Карсон не ждет от тебя такого предательства. Он думает, вы братья. Вы же братья, Курт? У него никого ближе нет. Ты же не можешь предать его? Вы не любовники, и никогда ими не будете. Курт: Ты исчезнешь. Себастиан: Он не твоя любовь. Курт: Мне плевать. Себастиан: Он не твой. - Я хочу спать, - он не узнает свой собственный голос, это скорее воздух вперемешку с хрипами, пустивший трещину на легких. Курт чувствует, как на поясницу ложится широкая ладонь. Он в черной кофте, которая пропускает даже воздух, а уж прикосновения... Он словно был создан для них. Курт льнет к близнецу еще сильнее, вдруг вспоминая, что до сих пор держится за него. У него пальцы побелели от напряжения, и он отпускает, позволяя заключить себя в объятия. Он виртуозно лжет. Погибает на руках, растворяется. - Хорошо, - голос Карсона - колыбельная. На сегодня он убил его достаточно. Курт не смотрит, он никак не может отвыкнуть от его плеча. Курт: А ты смотри, как меня ломит. И ему больно. Он горит, как спичка.***
Когда светло, не видно пожаров. Курт привык к бессоннице, привык и ждал ее, как часть себя, как то, что непременно случится. Когда он открыл глаза, то вспомнил, что эта ночь та самая. Одна из немногих, когда ему не нужно метаться, не нужно ходить, уходить и возвращаться, потому что они рядом. И Карсон опять в его руках, а не наоборот. Странно, как во сне, на каком-то подсознательном уровне они меняются местами. Можно сколько угодно убеждать себя, что не похожи. Курт знает, что это не так. Они больше, чем это. Идентичные части одного целого. Одно начало, один конец. Недостающее зерно истины плавало на поверхности, все это время. Все остальное - понты. В их случае... Было темно, окна закрыты, шторы задернуты. Курт потянулся за телефоном, уменьшил яркость, открыл заметки. Одной рукой было не очень удобно. Однако... Он чувствовал себя спокойно, полно, он чувствовал, что они в правильном месте. Он чувствовал за двоих, как и привык. Иногда ему казалось, что внутри - слишком много всего. Курт всего этого не просил. Курт бы и поделился, стоит ему сказать. Как тогда, в детстве... Курт: Просто скажи, что ты снова хочешь то, что мне нравится... Ему было стыдно. Он бы хотел ничего не чувствовать, но получалось из рук вон плохо. Карсон в какой-то момент дернулся. Курт: Нет, не уходи из моих рук. Не покидай их. Ничто не раскрепощало сильнее, чем ночь. Ничто больше их не развращало. Курт: Мне не нужны слова, они не говорят, И губы без движений посинели. Ты можешь только на меня смотреть, Чтобы все части тела заболели. Чтобы болело все, от пальцев рук И дальше, до мучительной печали. Чтоб я уйти опять от них не смог, В которых меня ночью заключали. Чтоб падал бесконечно в пустоту, Стараясь повидать моря. Перед глазами - тот калейдоскоп, Что сам ты заложил в меня. И цветом сотканный, и бьющийся об воздух, Я пролетал над пропастью и вниз. Чтобы однажды встретить взгляд, который Меня уже за раз поработил. Мне бы бежать, или лететь, возможно, Что тело никогда не заболит. И ты не заболеешь тоже, Смотря на разрушения мои. Возможно, где-то в мире, по соседству, Не в нашем, где я все собой спалил. В другом, где ты не часть меня, но все же Другим мои отчаянья любил. Мы существуем в мыслях и словах, Но половины часто не хватает. Слова - игра, они не говорят, Но, может быть, в любовь сыграем?.. За окном запели птицы, когда он закончил. На самом же деле, это был крик. Курт заблокировал телефон, откладывая его, и упал на подушку. В предрассветной темноте его глаза горели синим настолько сильно, что, кажется, оставили ожог на месте, куда смотрели. У Карсона на бедрах отпечатались синяки. Курт сглотнул, считая каждый. Десять, равномерных, по одному на каждый из его пальцев. Курт: Я влюблен в тебя, и это заставляет меня все и всех ненавидеть. И себя самого в первую очередь. Пойми, что я не так опасен. Если разобраться, то и вовсе безвреден, лишь бы ты ответил. Лишь бы ты мне отвечал, время от времени, а иначе, все сломается. Отвечай мне иногда, а не то, все изменится. Говорят, часы в оборот не закрутятся... Он знает, что ничего не изменить. Курт смотрит на Карсона и понимает, что тот далеко. Понимает, как ему повезло с его фантазией, с крепким сном. Он наклоняется ближе, кончик его носа касается чужой щеки. Он ведет по линии скулы, останавливается у уха. Его губы почти не движутся, пока свет восходящего солнца бьет их сквозь стекла. - Куда бы ты ни пошел, ты возьмешь меня с собой.***
Карсону снился голос. Этот голос говорил об удивительных вещах. Голос: Ты правда мечтаешь стать писателем? Карсон: Да, как ты узнал? Голос: Это сразу видно, у тебя талант. Карсон: Я так не думаю. Голос: Это еще почему? Карсон: Ну, когда мы с Куртом были маленькими, это у него был талант. А я просто хотел быть так же хорош, как и он. Я любил фантазировать, мне это помогло. А он всегда и все глубоко чувствовал... Я просто скопировал его занятие, но не его манеру. Голос: Почему он больше не пишет? Карсон: Что? Голос: Почему Курт больше не пишет? Карсон: Он пишет, на занятиях Клуба. Голос: А для себя? В Клуб он ходит, потому что его скрипка сломана. Карсон: Я не знаю. Может быть, он не хочет, чтобы мы были похожи. Голос: А ты почему захотел? Карсон: Я не хотел, просто... Мы были детьми. В какой-то момент мне показалось, что он слишком увлечен эти делом, даже больше, чем... Голос: Даже больше, чем тобой? Карсон: Возможно. Мне хотелось понять, какого это. Голос: Ты украл его увлечение? Карсон: Нет! Я хотел, чтобы он поделился. Мы были детьми... Голос: Почему ты не украл скрипку? Карсон: Не знаю. Голос: Ты мог украсть и скрипку. Карсон: Мы стали взрослее. Голос: Но он стал уделять ей больше внимания. Карсон: Мне нравилось, как он играет. Голос: Ты крал все, что ему нравилось. А скрипку не успел. Карсон: Это не правда! Голос: Скрипка была лишь помехой. С ней он не думал. Он играл. Ты сам мне сказал, что Курт всегда и все глубоко чувствовал. Он любил ее, он дал ей имя. Карсон: Мне нравилось, как он играл. Голос: У него ее украли, и он полюбил то, что у него осталось. Курт всегда и все глуб... Голос все говорил и говорил, пока сон не оборвался. С утра Карсон уже ничего о нем не помнил. Он проснулся от будильника, когда Курт еще спал. В его руках было так душно. Карсон улыбнулся. Что за глупая привычка? С самого детства он забирался в них с головой, как под одеяло. Голос: Ты с головой нырял в эту любовь, а потом однажды просто... не доплыл. Они лежали на его кровати. Карсон открыл глаза и посмотрел на свою, которая, казалось, была слишком далеко. И да, тем, что он почувствовал, было именно это ощущение неправильности. Почему он так далеко? Ему казалось, он ближе. Но вопреки всему, он все еще его первое впечатление и последняя мысль. Он то, что встречает и провожает его в сон. Единственное, что наравне с фантазией, имеет вес. А еще он реальный. Курт никуда не денется, не растворится однажды. Карсон верит.***
На телефоне было всего два непрочитанных сообщения. Любовники снова портят вселенные друг друга. Два схлестнувшихся океана не оставляют шанса одинокой лодке. Я - лодка. - Сантана. Все вернулись в город. Папа тоже. - Себастиан. Карсона сбили оба. Слова, порой, могут ударять. В первые секунды он даже растерялся немного. На календаре двадцать первое, скоро сочельник. Сантаны месяц словно не существовало. Он прочитал ее сообщение много раз, он снова хотел поверить в то, что она есть. Что он ее однажды сам не выдумал. Видеть ее мельком в школе - одно. Она слишком сильно изменилась. Сантана. Он помнил ее не такой... Сантана! Бледная, растворяющаяся Сантана... Куда же ты пропала? Ты еще здесь, Сантана? - Карсон. Не до конца исчезла? Сантана в коридорах школы теперь, словно бабочка - яркая, легкая и запоминающаяся. Порхает, взлетает, не приземляется. Карсон замечает, что с каждым днем она все легче и легче. Карсон не боится, что ее унесет, нет... - Бабочки живут от одного часа до нескольких месяцев, - говорит их учитель биологии, мистер Симмонс, и Карсон вздрагивает, - все зависит от вида, - поворачивает голову, - среды, - видит Фабре с ней, - и погодных условий, - в помещении холодно, в помещении невесомо. Весь этот месяц они сосуществуют в общей бесконечности железных шкафчиков, прямых коридорных линий и плеч, за чужими спинами, откуда вывернет рано или поздно течением. Откуда вынесет рано или поздно случайность. Карсон знает, что сегодня ему особенно повезет. Папка входящих - тому подтверждение. Рано. Для Сантаны все это слишком рано происходит. Ей бы еще чуть-чуть, еще совсем немного минут, но времени нет. Ее бесконечность заканчивается. Одна из многих. Лишь самая первая. - Эй, - Карсон дернул ее за руку. Он вообще-то пытался ухватить Сантану за запястье, но та вывернулась, - ты не пришла, - он хотел задеть ее, задержать, как угодно. Она впервые не убегала. Возможно, устала. Возможно, лишь только шанс дает, - ты больше вообще не приходила... - А должна была? - Сантана перебила. Она отвернулась, глядя в коридор, в лица, на шкафчики. Куда угодно, но только не на него. - Ну... - он растерялся, - наверное? Это важно для тебя. Карсон: Я знаю, что это так. - Разве? - ее почти не было слышно. Он и не услышал. Прочитал по губам. - Эй, - Карсон дернулся вперед, хватая ее за подбородок и поворачивая голову. От нее пахло снегом, улицей и чем-то розовым. Жвачкой, наверное, - смотри на меня, - она опешила, подчиняясь, теряясь на секунду и глядя, - ты врешь. Тогда в ноябре ты чуть не убила Пакермана за то, что он выбил у тебя книгу. Сантана задрожала и в следующую секунду вырвалась. - Ты не понимаешь, - он все читал по губам, - я не могу, - она летела, правда летела. Слишком легкая на подъем. У нее теперь нет тяжелых мыслей. Или же заснула? До весны... Прозвенел звонок. Она не летела, конечно. Сантана бежала по коридору быстро, уверенно. Пару раз даже толкнула кого-то. Чтоб не вернуться. Это не ее окружение, не ее толпа, не ее люди. Но их уже не поделить, не заменить, не обезопасить. Братьев ей уже не обезопасить от себя самой. Ей кажется, что ее тело больше не принадлежит ей, и это отвратительно. Она тонет в поцелуях, и это отвратительно. - Эй, Сантана! - он уже не видел ее, но чувствовал, почему-то знал и верил, что она услышит. Что можно обмануть всем, но не глазами, но не чувством, - вернись! - Карсон верил, что понимание рано или поздно приходит. В коридоре больше никого, кроме него, не было. Сантана: Ты совершаешь набеги на внешний мир, выбираясь из лодки, а затем плывешь на безопасное расстояние - как раз туда, где начинается и откуда дальше продолжается глубина - в бесконечность. В своей лодке ты не ждешь спокойствия. Ты ждешь шторма, но понимаешь, что никогда по-настоящему не был и не будешь к нему готов. Тебя из-за меня убьет.***
Все вернулись в город. Папа тоже. - Себастиан. Хочешь поговорить? - Карсон. Нет. - Себастиан. Хочешь я приеду? - Карсон. Нет. - Себастиан. Может, сам приедешь на праздники? Если он остается. - Карсон. Шутишь что ли? Приехать куда? - Себастиан. Ко мне. - Карсон. А у Курта разрешение спросил? - Себастиан. Он поймет. - Карсон. Не думаю. - Себастиан. Я хочу помочь. - Карсон. Я хочу помочь тебе, Баст. - Карсон. Я ценю это. - Себастиан. Но некоторые вещи изменить нельзя. - Себастиан. С каких пор ты в философы-мазохисты заделался? - Карсон. Зачем эти жертвы? - Карсон. С тех пор, как не чувствую боли. - Себастиан. Это даже весело. - Себастиан. Как думаешь, что на этот раз? - Себастиан. Этого раза быть не должно. Пиши мне. - Карсон. Как и всех остальных не должно было быть. Но существуют неудачники вроде моего отца и неудачники вроде меня. Надо же было так родиться. - Себастиан. Ты же не станешь это терпеть? Я тебя знаю. Почему ты это терпишь? - Карсон. Буду писать, Карсон. - Себастиан. Как же иначе. - Себастиан. Меньше знаешь, крепче спишь. - Себастиан. Я не засну. - Карсон. Заснешь, куда денешься. - Себастиан. Сегодня я не тот, кому ты через силу нравишься. Сегодня я не тот, кто пытался любить. О боже, зачем. - Себастиан. Дальше ты и сам знаешь. - Себастиан. Зашибись колыбельная. - Себастиан. Мне нравилось, как ты пел. - Карсон. Курт тебе не поет? - Себастиан. Он не певец, он играет. - Карсон. Играл. - Карсон. Тогда, получается, только я пою тебе? - Себастиан. Получается. - Карсон. Мило. - Себастиан. Пусть так и остается. - Себастиан. Ревнуешь? К брату? Не заболел? - Карсон. Ох, Карсон. - Себастиан. Не все же шутить. - Себастиан. Хочу один тебе петь. - Себастиан. Ты и так один Смайт, двоих мой мозг бы не выдержал. - Карсон. Ну ты и засранец, Карсон. Не смешно нихера. :р - Себастиан. Не все же шутить. ;) - Карсон.***
Он слышит, как монстр дышит. Слышит каждое его передвижение. Крик, смятение, и вот с первой жертвой покончено. Мама в коридорах дома больше не кричит. Где-то там, за дверью, за количеством прожитых лет, она его уже однажды предала. Он забирается под одеяло, прячется так сильно, как может. Возможно, сегодня ему повезет. Не зря же он вырезал замок в двери, пока его не было. Он вырезал его и ей, но она от него не закрылась. Она от него уже никогда не убежит. Он слышит, как монстр ходит. Идет, передвигая когтистыми лапами, все ближе к его двери. Но он верит, что не в этот раз. Огромные лапы ступают тяжело. Не в этот раз ему его мучить. Огромные когти выводят по двери узоры, царапают ручку. Не в этот раз. Он вспоминает все только хорошее, он вспоминает единорогов, звезды, Гагу, розовое небо над головой и то, что он любит. Того, кого любит. Он закрывает глаза, и тонет в синеве, в темноте расширенных зрачков. Во всем, что успел запомнить, и во что он верил часы, дни назад. Если очень сильно повезет, в этот бред можно поверить и сейчас. Кто говорил, что крыльев нет? Они есть. Он едва движется под одеялом, пытаясь их распахнуть. Он закрывает все входы и выходы из своего убежища, не обнаруживая того, что нужно. За дверью кто-то что-то говорит. Точнее, кричит. Да, это определенно крики. Под такие же крики его уже однажды предавали... Он слышит, как в замке поворачивается ключ. Ему больно, потому что он все впитал. Он все запомнил до мельчайших деталей. Он закрыл глаза. Ночью на улице опасно. Можно нарваться на неприятности, заболеть, влюбиться... Он пытается лететь, пытается вырваться в окно, пока еще не поздно, он хочет нарваться на все неприятности, на которые он только может нарваться, хочет всем переболеть, хочет любить... У него неизящные крылья.