***
После этого странного смазанного момента правды идти домой не хочется вообще, и Зоро выбирает выпивку, впрочем, как и всегда. В гараже у Киллера всегда околачиваются Хит и Бартоломео, их троица – вторая в жизни Зоро константа после Юстасса Кида. Как-то давно Зоро думал о том, в какой момент времени Кид и Киллер стали такими разными, ведь оба были сперматозоидами, росли вместе, слушали одну музыку, в какой момент Кид стал так жесток, а Киллер так мудр. Зоро пришел к мысли, что принципиальное отличие силы от интеллекта в том, что сила идет не извне, а изнутри. Сильными рождаются, а умными становятся. С тех пор, как он это понял, ничто не могло его остановить. Киллер протягивает ему банку Heineken и садится рядом. Он не глуп и видит дрожащие пальцы, изломанную ухмылку на лице. Пустые глазницы. - Понимаешь, он синяк, который болит, - в какой-то момент Зоро становится невыносимо держать это в себе, и его прорывает. Киллеру - можно. Его боль тоже ощутима практически тактильно. Пустоты в них хтонические, и это их объединяет. Они режут, потому что разбиты, а не потому, что хотят. Этой боли слишком много лет, чтобы уметь говорить о ней вслух лишенному ее. - Всю жизнь был чьим-то ребром, кому-то нужным, за всех ломался и трещал, и сам не нуждался ни в ком, потому что приучили. Слишком много раз бросали, и оставалось лишь насильно обрастать спокойствием, как второй кожей. Впрочем, сам понимаешь. Киллер внимательно слушает и смолит уже вторую, и Зоро благодарен за отсутствие комментариев и излишне драматичных кивков. - А он - как удар под дых, понимаешь. Синяк на ребре - болит чертовски, ни обнять, ни пристрелить, ибо самому охуеть как больно будет. Остается только ждать, но я скорее своей смерти дождусь, чем от него хоть чего-то человеческого. Я, черт возьми, тоже человек. Я не многого прошу. Черт, прости, я не думал, что меня так разнесет. - Еще раз извинишься за правду - синяк будет уже не на ребре,- говорит Киллер, и Зоро улыбается через все препоны и дурацкие проблемы. Киллеру – можно.***
Это какая-то странная юдоль скорби, думает Зоро, наблюдая за затихшим Санджи. День Х уже скоро, а его виноватый взгляд бесит не по-детски. В самом-то деле, ему не нужна жалость. Зоро так и говорит ему, заталкивая в кабинку женского туалета. В мужской соваться опасно. - Это мой выбор, понял? - говорит Зоро, и глаза его горят девятым кругом. - Я вытащил тебя из задницы и не требую благодарностей. Чувства вины тоже. Просто будь живым, мне больше ничего от тебя не надо. Мне вообще от тебя нихера не надо. Зоро хочется его поцеловать и ударить, но он просто уходит. Санджи скатывается на унитаз и думает, и думает, и думает. Правда, не знает, зачем. "Давай сначала", - совесть предлагает свежую идею, и Санджи приходит в себя. Но откуда в нем эта щемящая нежность по отношению к этому кактусу, он понять все же не может. И, если честно, даже не пытается.***
После двух дней идиотских смазанных столкновений на кухне Санджи сам становится перед Зоро на колени и говорит: — Ударь меня. Зоро обходит его стороной, потому что готов повеситься.***
Цирк-цирк-цирк, вертится в голове Санджи, когда они сидят за столом вшестером: отцы, сыновья и их пары. И это продолжается уже минут тридцать. Это настолько напоминает о классической русской литературе, что Санджи готов застрелиться. Он это все знает: к концу акта ружье со стены пойдет в дело. И, скорее всего, его руками, ибо бог из машины явно не в духе современных спектаклей. - Робин, а что вы думаете о современной литературе? – спрашивает Зефф, пытаясь как-то развеять эту убивающую тишину. Он смотрит на Михоука, которого загробная атмосфера ничуть не смущает, и закатывает глаза, понимая, что и сыну его тоже вполне комфортно в молчании. - О, смотря о какой, - Робин улыбается, и Зоро, который сбоку видит зловещий абрис ее ухмылки, сам почти смеется. - Например, о поэзии. Выделяете ли вы кого-то? – Зефф замечает реакцию Зоро, но не придает ей значения. - Конечно, но для себя. Понимаете, Зефф, на настоящий момент протекает, я бы сказала, бриллиантовая эпоха поэзии, но все это остается не услышанным, потому как: а) читателей меньше, чем авторов, и б) те читатели, которые имеются, предпочитают именитых старикашек, которые только и умеют, что лобызать былое, создавать вылизанные старые формы и говорить о том, как все сейчас плохо по отношению к их временам. Старое губит новое, впрочем, ничего нового. Зефф подавляет желание разозлиться, ибо дает себе отчет в том, что все же это не мелкий баклажан, которого за такую бестактность можно и в полет недолгий послать. Зоро, в свою очередь, давит очередной смешок и, заталкивая в себя остатки еды, с шумом поднимается со стола. - Спасибо за жратву, старикан. Блядский цирк окончен. Санджи вскакивает с места как бык, перед которым помаячили красной тряпкой, и накидывается на Зоро едва ли не через стол, попадая кулаками точно по скулам. - Да как ты смеешь, пидрила ебаный! Зоро готов к такому развитию событий и, более того, он сам провоцирует, а потому без труда берет ситуацию в свои руки и подминает Санджи под себя, фиксируя его брыкающиеся руки. Заносит кулак для удара, когда его прерывает голос: - Зоро. И Зоро встает с Санджи и идет к двери. Бьет кулаком по перегородке. Робин выходит на улицу. Зоро забирает ее пальто и идет за ней. Помогает одеться. - Это слишком больно, - говорит он, переходя на едва понятный шепот, и припадает к груди Робин, как когда-то очень давно припадал к груди своей матери, чтобы уменьшить бурлящую ярость внутри. Робин обнимает его за плечи, словно новорожденного сына, которому только предстоит увидеть мир во всех его красках и печалях, баюкает, но не обещает, что придет хороший конец. В отличие от матери, Робин говорит Зоро прямо о том, что его счастье в его руках. - Ко мне или в бар? - Нет сил быть таким трезвым, - усмехается Зоро и почти галантно подает даме руку. Робин прикрывает улыбку ладошкой и хватается за него, зная, что он для нее скала, но вода точит и не такие скалы. И что сейчас – время прилива. Санджи наблюдает за ними из окна почти опустевшей кухни, и ему кажется, что он видит то, чего не может понять. Что смотрит в чужие сны. Нами рядом мельтешит и ругается, и ее недовольный голос как-то фоново играет в голове, не перебивая основных мыслей. Санджи ложится спать отвратительно трезвым, отвратительно пустым. Санджи снится дом.***
Это место всегда было домом для Зоро – их бар, где они со всей честной шайкой напивались, играли жесткую музыку, слэмились и мошились, разбивая друг другу носы и конечности. Это была бездна, в которую он проваливался с радостью, переполнявшей его настолько, что улыбку с лица можно было стереть разве что кулаком, да и то не факт. Сейчас «Гнездо» почти пустует. Стоит Зоро войти, как со спины на него накидывается Бартоломео с диким воплем: - Братишка! Зоро рефлекторно спихивает друга с себя, по пути зарядив ему под дых, тот сгибается напополам и хохочет. - Ну кто тебя на этот раз вывел? - Думаю, это не твое дело, Барто, - голос Робин, тихий и жесткий, всегда действует достаточно эффективно, а что касается самого адресата, то он ее даже немного побаивается и за глаза называет ведьмой. - Так вот где ты, пупс! – мимо Зоро по направлению к Бартоломео на чуть ли не световой скорости пролетает розовый ураган, который оказывается Пероной, что тут же повисает на бедном парне. - Здравствуй, Перона, - Робин обнимает ее за плечи, заставляя развернуться, и та радостно обнимает ее в ответ. Зоро на заднем плане ухмыляется, ибо эта розовая бестия, к которой он относится как младшей сестре, пусть и никогда не признает этого, чуть ли не боготворит Робин. Вообще, их компания достаточно разношерстная в плане субкультур, это даже напоминает самому Зоро «Панка из Солт-Лейк-Сити». В тусовке крутятся панки вроде Зоро и Бартоломео, готы, к которым себя относит Робин и, из-за нее, Перона, нью-эйджеры, металлисты, альтернативщики, гики, отаку и многие другие. Никто не осуждает другого за то, что ему нравится – это единственное правило «Гнезда». Сюда принимаются любые отбросы общества. Конечно, личностные стычки случаются каждый день, но здесь не терпят лишь одного – неуважения. А любая попытка унизить или оскорбить другого считается неуважением. Еще один факт, который делает Зоро панком – не осуждай других и не терпи, когда осуждают тебя. Поговорив с Барто и Пероной немного и выведав, что Бонни скоро будет в баре, Робин со спокойной душой тянет Зоро за угловой диван. - А вот это уже криповато, - у него серьезное выражение лица, но в глазах пляшут черти. - О чем ты? - невинно спрашивает Робин, как всегда делая вид, что самолет не рухнет, и вообще никаких самолетов нет. Зоро думает, что из Робин вышла бы идеальная стюардесса. - Ты следишь за Бонни уже месяц, дай Один памяти, седьмой и до сих пор не перекинулась с ней и словечком. - Неправда, - парирует та, делая глоток из поднесенного стакана, - мы болтали на вечеринке Пероны. - Дорогая моя Робин, - Зоро использует это выражение только тогда, когда готов кричать, - ваше «Моя мелкая тебе не докучает?» и «Ни в коем разе» болтовней не назовешь. - Так что ты предлагаешь? - у Робин то выражение лица, которое подразумевает, что она готова идти в атаку, но если что-то пойдет не так, Зоро поплатится жизнью своей и всех своих родственников. Тот, в свою очередь, как-то нехорошо ухмыляется, потирает ручки и начинает говорить. Являясь аудиалом, Зоро не смотрит на собеседника, но оглядывает бар, всматриваясь в лица. В один момент он замирает и затыкается. Робин, проследив за его взглядом, тоже выпадает из реальности. В трёх столиках от них сидят зачастивший сюда Эйс, который подрабатывает на бензоколонке, и Нами. Робин находится раньше и поворачивается обратно. - Варианты? Зоро думает пару секунд и, не отрывая глаз от парочки, начинает загибать пальцы: - ТАРДИС, маховик времени, хроноворот, как там ее, Долорес? - Делореан. А если серьезно, то как? Зоро ухмыляется с видом как минимум Гермеса, победившего в вечной войне, и говорит: - Метла. - Что? Недоумевающая Робин - явление редкое и от того очень лестное. - Что? Метла. Ведьма она, точно тебе говорю. В этот момент Зоро замечает то, что последние пару минут Эйс смотрит на него дикими глазами. Нахмурившись, он говорит Робин нечто вроде «Я ща» и идет к черному выходу. Эйс следует за ним. - Ты какого черта так на нее пялишься? - Зоро думает, что Эйс похож на место своей работы - жидкое горючее, и что он сам сейчас чиркнул спичкой. Эйс прикладывает Зоро об стену легко, но весомо, нависая сверху. - Хочу и смотрю, - выплевывает Зоро, выпуская зверя наружу, и наносит первый удар кулаком по переносице. - Не твое собачье дело. - Мое, братан. Мое, - Эйс смазывает кровь и улыбается, накидываясь. На самом деле все эти слова ничего не значат - те, кто хотят драки, получают ее. А учитывая, что они оба ее так отчаянно жаждали, неудивительным был факт того, насколько глупым оказался повод. Зоро любит разрушение и хаос, ему нравится слэм и мош именно из-за идеи беспричинной агрессии и насилия, нравится понимание того, что это не системная государственная война, а просто способ развлечься. С тех пор, как Зоро понял суть силы, он принял то, что насилие - это болезнь, передаваемая по наследству. И что ему она передалась. С принятием этого стало легче жить, это как осознание предрасположенности к раковой опухоли и так далее. Суть драки в среде панков можно описать разве что стремлением к оргазму. Эйс не панк, но он такой же. Все также рожден насилием для насилия. Беспричинная деструкция, следствие которой проявляется в том, что оппонент в драке в момент самой драки ближе кровного брата, свята. Свята не война, на которой умирать с именем одного из богов на губах, свята драка, в которой поклоняются только хаосу. В момент, когда Зоро заваливает Эйса на тротуар и садится на него, собираясь замахнуться для удара, из двери выходит разъяренная Нами и, видя героев дня, замирает на месте. Примерно в эту же секунду появляется Робин. - Это не то, о чем ты подумала?! - в два голоса, но с разными интонациями говорят Зоро и Эйс, и первый уже просто готов повеситься от абсурдности ситуации. «Не жизнь, а гребаный скетч». - Ты намереваешься до конца жизни пиздить у меня мужиков?! Судя по взгляду Нами, она готова накинуться на Зоро с кулаками, что не есть хорошо, ибо какой бы ведьмой Нами не была, женщину он бить не станет. Ситуацию спасает Робин, которая спокойно подходит к лежащим на земле, опускается на корточки и придирчиво осматривает лицо и тело Зоро на предмет ран. Кивнув своим мыслям, она поднимается, и Зоро следует ее примеру. Нами хватает Эйса за руку и дергает на себя, помогая подняться, и все также буравит его взглядом. Эйс выглядит достаточно забавно, когда начинает оправдываться: - Я не такой! Он первый начал! И вообще, он на тебя глазел! - Нахуя мне твоя баба сдалась?! - Зоро не выдерживает, хотя очень старается, и от того, чтобы не накинуться на Эйса с кулаками, его спасает Робин, которая заводит его обратно в бар. - Ну так что будешь с Бонни делать? - Зоро пытается восстановить прерванную беседу, но разгоряченное дракой тело требует продолжения банкета. - Давай уже оставим мою личную жизнь в покое и перекинемся на твою, - Робин как всегда уклончива, но у Зоро больше нет сил ее переубеждать. - Что ты к нему чувствуешь? - Блядь, я хочу его засунуть в блендер, перемолоть в фарш и сделать чизбургер. Я его ненавижу. - Хуже, мой дорогой Зоро. Ты в него по уши втрескался. - Так, вот на этом стоп. Зоро встает из-за столика резко и уходит по направлению к бару. Говорить о подобном легче с Киллером, чем с Робин, по крайней мере, ему он не боится показаться слабым. Завидев за стойкой наконец подошедшую Бонни, Зоро улыбается чему-то своему. - Плесни мне хорошего скотча, Бон-Бон. Бонни смотрит на него уничтожающе и едко ухмыляется. - У тебя денег таких нет. - Ты просто завидуешь, что я от него не пьянею. Бонни заводится с пол-оборота. - А ну сиди сюда, говно собачье! Ты пытаешься бармена перепить?! А хуй тебе! - Давай-давай, ты ж девчонка, куда тебе со мной тягаться. - Панк ебучий! Ты после третьей стопки свое имя выговорить не сможешь! - Кто бы блядь говорил! Многие великие истории начинаются со слов «Я знаю короткий путь». Но еще больше начинаются с алкоголя.***
Проходит два дня после провального обеда, и Зоро сидит на крыше дома, в котором живет Кид. Смолит уже четвертую к ряду и не хочет уходить с самого края, ибо острие его родной дом, и здесь, не в пример другим местам, ему рады. Здесь его ждут. - Хочешь прыгнуть – го, - голос Санджи напоминает шипение змеи, которую Зоро как-то видел в местном террариуме в седьмом классе, куда их возили на экскурсию. Санджи опирается на кирпичную кладку и почему-то до боли знакомым движением прикуривает. Зоро думает, что готов умереть за одно это движение. Он ухмыляется: - Да что тебе об этом знать, тебе и волноваться-то, за потерянную поварешку или девку, что опять не дала. Санджи, к удивлению панка, пропускает мимо ушей это едкое «девка» (Зоро готов танцевать на костях за это) и спокойно продолжает: - У меня немалый опыт провальных смертей. Иногда останавливаешься в последний момент. Желание выкурить сигаретку может тебя спасти. Кто-то может. Зоро смеется жестко и счастливо. Смех раздирает внутренности и пулей проходит насквозь, хочется выхаркнуть из себя все, чем когда-либо был. Вместо этого, Зоро говорит: - В этом суть, Завихрень. Меня никто не придет спасти. Он спрыгивает с парапета и идет к лестницам. Занавес опущен, можно разбегаться. Громом среди ясного октябрьского неба звучат его слова, адресованные скорее воздуху, нежели человеку: - Тебя всегда подбирают, а меня всегда бросают. В этом наше различие. Санджи закуривает следующую и отчаянно убеждает себя в том, что ему плевать.***
Михоук понимает, что сам наломал дров, когда каждый раз видит захлопывающуюся дверь комнаты сына. Временами подстрекаемое выходками чада чувство разочарования вырывается в виде словесных тычков и замечаний. - Мог бы прибраться за собой, - Михоук почти брезгливо скидывает остатки еды в мусорку, - не в хлеве живешь, в конце концов, хотя я уже сомневаюсь. - Потом убрал бы, - безразличный тон Зоро только еще больше напрягает. - Ты вообще понимаешь, в каком ты состоянии? – Михоук упирается руками в спинку стула, и костяшки выступают четко через тонкую кожу. - Какого лешего творится в твоей комнате? Голове? - А тебе какое дело? – Зоро поднимает на него раздраженный взгляд. - Как бы жив, и хер с ним. - Я о тебе волнуюсь, - произнесенная с нажимом фраза тисками давит Эго адресата и грозится стать точкой невозврата. - Охуительно волнуешься, я скажу, семнадцать лет забивал и поволноваться решил? – Зоро скалит зубы как подросший лев, который считает, что готов взять лидерство в прайде. - Ты скатился в ничто. Ничто из себя и представляешь. Ни к чему не стремишься, – слова чеканятся ровным холодным тоном, и с каждым звуком Зоро все больше хочется крушить и убивать. Михоук редко церемонится с партнерами и так же не церемонится с сыном, и в этом вся трагедия. - Увлечения временные и по большей части бессмысленные. Прожигаешь молодость. Плевать, я тоже кутил. Но не забывал о том, что дальше нужно будет впахивать как проклятому, чтобы держать при себе еще один голодный рот. Слова, что Зоро хотел кинуть в ответ, застревают в глотке, не находя никакого выхода. Ни звука не срывается с его губ, ибо все уже сказано. Зоро думал о том, кем его вообще считает Михоук, а тут он взял и все сам выложил. Голодный рот. Вот он кто. Кулак панка летит в идеально выбритое лицо Михоука, и в нем не сила, а ярость и слезы ребенка, которому говорят, что он никому не нужен. Реакция мастера спорта не заставляет себя ждать. Поймать руку, потянуть на себя, подсечка, заломить обе руки. Все четыре действия в силу опыта сливаются в одно совершенное, но Зоро плевать хотел на совершенство при общем смраде мертвечины. Он пыхтит, дергаясь под весом Михоука загнанным зверем, пытается вырваться, но крепкие руки держат в узде его силу и подавляют гордость, убивая медленно, но верно. - Успокойся, - все тот же холодный тон заставляет дёргаться только сильнее. Зоро кажется, что отсосать Киду на глазах всего Амстердама менее унизительно, чем бессильно дергаться на этом гребанном полу. - Что здесь происходит? – голос выводит обоих из напряженного транса. Зоро застывает и расслабляется, правда, не понимает, почему. Михоук уходит молча и уверенно, и ничто не может заставить его дрогнуть.***
Зоро понимает, что с него достаточно, в три сорок утра, как это обычно и бывает. Он закидывает немногочисленные вещи в рюкзак, понимая, что не хочет встречать новый день ни в этом доме, ни в этом городе. Он вообще не уверен, что хочет дожить до утра, но попробовать стоит. Зоро спускается, не заботясь о скрипящих половицах, ибо знает, что никто не придет его остановить. Это правило его жизни - он сам в ответе за все поступки, за проколы и за нереализованные шансы. В нужный момент его никто не подтолкнет, но также никто и не остановит. Треть веса сумки занимают перчатки, и так привычно. Зоро смотрит в окно, когда темнота озаряется яркой вспышкой. Секундой позже он слышит гром. Ему хочется рассмеяться безудержно, прорываясь в слезы, мол, вот, смотри, как в гребаной седзе-манге, это знак, оставайся, Райдзин украдет твой пупок, не иди, не надо. Зоро со злостью переводит взгляд на телефон в руке, дисплей которого оповещает об одном пропущенном, и этого достаточно, чтобы переключиться и понять абсурдность ситуации. "Ну и куда ты собрался бежать? К Робин на пару дней? К Киду на неделю? А дальше? Придурок-Маримо, - в голове звучит Его голос. - Оставь вечный бег другому. Это не твоя стезя" И Зоро остается. Оставляет.***
- Завтра у меня экзамен, - Робин возмущенно выгибает бровь, смотря на вещающую с дивана капусту из одеял. - Литература. Он хоть и не сбежал из дома, решил все же остаться у Робин на пару дней. У Нико можно расслабиться и побыть унылым роллом из одеял, послушать интересных фактов, посмотреть фильмец, отдохнуть без мельтешащего перед носом Санджи, которому слишком много хочется сказать, и отца. - Читал? Хотя… Кого я спрашиваю, - фырчание с дивана служит ей ответом, - Ничего. Выкрутишься. Робин всегда говорит без упрека. - Я остаюсь у тебя, - безапелляционно заявляет Зоро и натягивает на макушку плед.***
- Бляяяяя, - страдальческий стон перед входом в школу ознаменует опоздание на урок, а соответственно и на экзамен. Панк лично бы сжег этот филиал Ада на земле, если бы не наличие в этом здании его товарищей. - Здрасьте, - Зоро проходит в класс широкими шагами, напрочь игнорируя взгляд преподавателя, что видел в течение полугодия либо с пустое место, либо зеленое темечко ученика. - Раз уж опоздали, - он даже не пытается скрыть раздражение в голосе, - вам тест, эссе и устный ответ. - Окей, - вселенское безразличие Зоро призвано бесить, и эта задача успешно им выполняется. Помирать, так с музыкой. - И не приведи Господь, чтобы вы не ответили на устный билет, - надежда напугать хамоватого ученика не оправдалась, а потому преподаватель почти в бешенстве. - Его не существует, - лаконично отвечает Зоро, забирая листок. Тест оказывается легче, чем предполагалось. Слушая Робин, он усвоил фактически все нюансы работ «этих великих психически больных», как она из называет. Зоро выпадает написать эссе по любому произведению куртуазной литературы, и он не видит варианта лучше Сервантеса, пусть он эту культуру и высмеивал. Зоро пишет уверенно и с чувством, сам не понимая, как в один момент просто уже начинает откровенно цитировать. «Ты смотришь на меня так, будто я безумен, но я разумен, просто не закрываю рот. Это лишь лирические строки посреди ледяного ландшафта. В любой стране, в любом месте, на любой мостовой, не позволяйте погибнуть красоте и правде. Чему я свидетель, о том не могу молчать. Скажите мне, что вы цените? Всё то, ради чего вы покорно служите, бросает вызов моему сердцу. И нет, сеньор, я не отщепец. Это не мой провал. Не я создал эту пустоту», - фраза внезапно всплывает между сносками из биографии, размышлениями об образе и ироничности, пульсирует в голове как дурная кровь, окрашенная чем-то ядовитым. От разглядывания дрожащих рук Зоро отрывает голос преподавателя. - Ророноа, я думаю, вы можете подойти отвечать, - он жаждет крови и мяса, ученики - хлеба и зрелищ. Знал бы Деций Ювенал, насколько он был прав относительно народа. - Вполне, - Зоро протягивает исписанную бумагу и тестовый лист акуле преподавательского дела. Кривя губы, учитель медленно и нарочито щепетильно проверяет работу, при этом периодически удивленно приподнимая бровь. Зоро лениво оглядывает учебное помещение. Двое на задней парте отчаянно списывают, пока преподаватель разбирался с работой, еще один сидит и тупит. Наконец, взгляд натыкается на светлую макушку, что склонилась над тестом, и сердце делает кульбит. - Вы не дописали, - наконец, говорит учитель. - Я не буду это дописывать. Тот смотрит на Зоро уже не с раздражением, а с нотками понимания, но не может так отпустить. - И почему же? Зоро вздыхает и как-то очень грустно улыбается. - У этой истории не может быть конца, потому как все мы иногда воюем с мельницами. И это не очень плохо. Рано или поздно каждый разочаровывается в том, во что он верил, но важен факт того, что это все же было. - Так… - голос преподавателя возвращает Зоро из состояния то ли прострации, то ли внезапно нахлынувшей апатии. - Еще один вопрос, и я безоговорочно ставлю Вам сто из ста. - Процитируйте любой кусок из Шекспира, - учитель откидывается на кресле, внимательно наблюдая за остекленевшим взглядом жертвы. Мысли судорожно метаются в гудящей черепной коробке в поисках и подборе соответствующей информации. - Шотландец, - говорит Зоро, наполняясь уверенности с каждой секундой все больше, - акт пятый, сцена пятая. Голос Робин, вторящий герою на экране, остается звучать в сознании спокойно и тихо. - Скончалась королева, государь, - произносит Зоро с ноткой печали, о которой не говорят вслух, и в классе повисает напряженная тишина. - Что б умереть ей хоть на сутки позже... Не до печальной вести мне сегодня. Так - в каждом деле. Завтра, завтра, завтра, - голос его пробирает присутствующих до дрожи, так искренне и честно он читает, будто таит надежду на это самое завтра, - а дни ползут, и вот уж в книге жизни читаем мы последний слог и видим, что все вчера лишь озаряли путь к могиле пыльной. Дотлевай, огарок! Жизнь - это только тень, комедиант, паясничавший полчаса на сцене и тут же позабытый; это повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла. Зоро завершает речь рвано, на выдохе, будто ему еще много есть чего сказать, но смысла и в этом тоже нет, и это человеческая трагедия, пережитая кем-то другим. И все это время он смотрит только на Санджи взглядом, которым смотрят на могилы. Качая головой, литератор выводит обещанную оценку в ведомости. - Можете идти. На хлеб Зоро может и не хватило, но зрелище было стоящее.***
Зоро знает, что иногда в Санджи включается режим "я хочу слушать Placebo, гулять под дождем и быть грустненьким", и он всегда смеется над этим, называет того эмо-завитушкой. На самом деле, в большинстве случаев Зоро считает мысль броситься под грузовик вполне приемлемой. Он смеется над Санджи, ибо легкая грусть, дождь и Placebo не помогают ему избавиться от этой пустоты внутри. Зоро завидует, ибо ему уже ничего не помогает. - Почему именно Макбет? - спрашивает Санджи, замученный любопытством, через два дня, и демоны Зоро довольно урчат. Сам он не может произнести этого имени и никогда не сможет. - Потому, что он любит, - вплоть до последнего выдоха правда кажется не самой лучшей идеей, но Зоро запрещает себе бежать впредь. Нужно быть честным в своих действиях и словах. Нужно отвечать за свои поступки. Это то, что делает его человеком. Это то, что делает его панком. Санджи ждет продолжения и не реагирует. - Понимаешь, если взять Отелло, то он… - Не ревнивый, а доверчивый? – Санджи перебивает резким тоном, и панк смотрит на него с укором. Его стоило бы научить хорошим манерам при общении не только с девушками. Впрочем, это прокол Зеффа. - Да. И дело в том, что его любовь не так велика, если он смог убить ее. Отелло убедил себя в том, что любит ее, и на этом все. Гамлет ребенок, да и к тому же, больной на всю голову, тут и говорить не о чем. Это пьеса об отчаянии. Что касается Ромео, то Робин как-то сказала мне, что он готов умереть ради Джульетты, но не жить ради нее. Останься они в живых, лет через пять каждый ушел бы на поиски новой любви, но теперь уже долгосрочной. Зоро затихает, подбирая слова, и смотрит на Санджи, которому они, видно, больше не нужны. В это мгновение они сцеплены какой-то ментальной связью, и кажется, что если затаить дыхание, то Санджи начнет задыхаться. - Единственной истинной любовью у Шекспира я вижу только мистера и миссис М. Он убивает за нее и с ее именем, он сражается и возвращается домой к ней, он приносит ей дары, корону и жизни. Шотландцу не нужна ни другая женщина, ни другая жизнь без этой женщины, будь он убийцей, тираном или предателем. Для него она и любовь, и свет, и смысл существовать. И только после ее смерти все случившееся становится лишь «повестью глупца, полной ярости и шума, но лишенной всякого смысла». В этом и есть Шекспир – в мгновении умирания еще задолго до последней сцены. Если бы Санджи когда-то сказали, что он и Маримо будут сидеть в одной комнате больше пятнадцати минут и говорить о Шекспире, то он бы ударил этого человека пяткой в лицо сиюминутно. Но происходящее было реальностью. Санджи слушает Зоро с желанием заставить его молчать, что растет с каждой секундой, ибо он не полнейший идиот, он знает, к чему, пусть и подсознательно, но клонит Маримо. Тот явно не умеет фильтровать свои мысли, ибо так прямо говорить о чем-то столь интимном… Впрочем, Санджи сам задал вопрос. - Кажется, я влип по-крупному, - Зоро грустно улыбается, и в Санджи закипает гнев. Он хотел бы, чтобы Зоро не знал ни этих слов, ни этих чувств. Хотел бы, чтобы был тем самым бесчувственным панком, которым показался в самом начале, когда отобрал у него коробки при переезде. Хотел бы, чтобы Зоро сейчас расхохотался и ударил его под дых с противным "Поверил?" на губах. Но эта история, как и всякая другая, не любит сослагательного наклонения. Зоро его и правда бьет, но в область солнечного сплетения, и Санджи валится на кровать. - Какого хуя ты, блядь, вытворяешь, - шипит он, когда Зоро забирается сверху, а Зоро и сам бы рад знать, он сейчас продал бы душу за хоть мизерный шанс уверенности в действиях, у него горит сердце, ему страшно, как когда-то, когда Михоук учил его плавать, кидая в воду. Зоро захлестывает такое количество непонятных ощущений, что он боится потонуть в них. Но он же Зоро. Хулиган, панк, псих и Кидова ручная псина. Он боится, но делает. «Страх не оправдывает бездействие», думает он и получает ногой по лицу. - Знаешь, - говорит Санджи и вскакивает на ноги, встает в стойку, - через пару дней после моего переезда, еще до спора, в классе травили про тебя байки. Они называли тебя вором, взбалмошным психом. Говорили, что ты избил пару ребят до состояния комы, что измывался своей чертовой компашкой над кем-то, вымогал деньги. Я не мог сказать ничего против этого. Я тебя не знал. Но они сказали, что ты изнасиловал Коби и почти убил, но тебя оттащили от него. Я тебя не знал, но был уверен, что ты на такое не способен. Я начал драку за твое честное имя. И знаешь что? Я никогда еще не жалел о драках. А сейчас – жалею. Санджи сплевывает на пол. Зоро смеется, и от него за милю сквозит это неумение выплескивать свою грусть под placebo, ибо позже (сейчас) она переходит в гнев, отчаяние, пустоту, желание убивать. - Коби - мой друг. Мы придумали это, чтобы расшевелить Хельмеппо, по которому он сохнет со средней школы. А ты - долбоеб, что поверил. Зоро вылетает из дома, и позволяет ногам унести его в бар. Он никогда не жалел о своих поступках и всегда срать хотел на слухи, но, кажется, он недооценил тварей вокруг себя. Мысль броситься под грузовик горит в сознании большой дружелюбной кнопкой для экстренных ситуаций.***
Зоро в очередной раз заседает в баре, но не пьет, вопреки обычаю, а лишь нервно курит, озираясь. То место, что ранее под дымкой алкогольного отравления казалось свойским и уютным, через линзу трезвого мышления выглядит плачевно и дурно попахивает, как и человек, облокотившийся рядом на стойку. - Ну что, как жижа болотная? – густо намазанные губы Кида опять ломаются в насмешке, и ее хочется выбить, но сил не хватит, в этом Зоро уверен. - Отвали, - Ророноа уворачивается от тяжелой руки, что норовит сгрести поближе, и смотрит в глаза. - В другой раз, - возможно, Михоук подивился бы их сходству во взгляде. Зоро поднимается со стула с твердым намерением прогуляться. И Кид понимает, что, черт возьми, следующего раза точно не будет. И снова кривится. - До встречи, шлюшка-маримо, - он машет вслед уходящему почти-другу, растопыривая пальцы огромных рук, но скорее желает сомкнуть их у него на шее. Кид чувствует себя до неприличия трезвым и решает исправить это сиюминутно. Бармен разливает по стаканам крепкий бурбон – такое пойло здесь любят. С каждым глотком желание придушить чертову паскуду, оказавшейся его самым сильным фетишем, возрастает в геометрической прогрессии. Предчувствие чего-то дерьмового заставляет Киллера отложить ремонт только пригнанного в гараж мотоцикла и направиться в глушь Амстердама в сторону родных баров. Неровной, но уверенной походкой Кид доходит до машины и садится внутрь. Крикливый и вечно кривящийся панк вступает в неминуемую бурю неадекватного бешенства и жажды насилия. Узкие дороги выводят машину к гетто на окраине, а затем и за его пределы. К заброшенным домам у самой кромки воды. - Ну, че-то злой вааще, как черт был, - Перона надувает пузырь из жвачки. Киллеру этого достаточно, чтобы знать, где найти бесноватого «Капитана». И вдох застревает где-то на уровне глотки, превращаясь в болезненный спазм, стоит только Киду увидеть зеленую макушку перед мусорными баками. - Сдохни, сука! – вопит он и вжимает педаль газа до упора. Кид жмет по тормозам, только ощутив удар тела о капот машины. Адреналин и алкоголь адовым коктейлем вытряхивают его из машины, ибо этого ничтожно мало. Складной нож в руке – божественное откровение. Сидит как влитой. Кид не ожидал увидеть настоящего Зоро. И он рад. Безумно. Киллер с горсткой людей вываливается на последней остановке, щурясь и направляясь в сторону забросов. В куртке он крепко сжимает раскладной ножик. Не самые благополучные как по обустройству, так и по контингенту районы напрягают даже таких бугаев, как он. Телефон Зоро валяется рядом с ним. Тело перевернуто на спину, и майка разорвана, обнажено столь горячо любимое Кидом тело. Кид боится смотреть на его лицо, ибо падение на мусорные баки и стекло не могло пройти без последствий. Нож с нажимом проходит от плеча до призывно выступающей тазовой кости. В своем адском желании перечеркнуть эту зависимость раз и навсегда, Кид вовсе не замечает Киллера с увесистым кулаком, занесенным над его головой. Киллер чувствует, как страх съежился где-то в области диафрагмы. Безусловно, он часто вытаскивал пьяного Кэпа из этого гетто, да из заброшек тоже, но не так. Бессознательное тело Кида покоится на заднем сидении. Пальцы ледяные. На треснувшем экране виднеется сообщение о четырнадцати пропущенных. Киллер смахивает в сторону красный кружок, именуемый экстренным вызовом, и набирает скорую. Пора рвать когти отсюда.