Между строк

1. «Kiss With a Fist» — Florence And The Machine Комната, где мы должны убирать, размерами чуть больше стенного шкафа, а кажется ещё меньше. Во-первых, из-за Айзека, рядом с которым всё словно чуть-чуть уменьшается, а во-вторых, потому, что он был бы рад оказаться здесь с кем угодно, кроме меня. Разговор не клеится, и после неуклюжей попытки выяснить, говорил ли он кому-нибудь, что видел меня в тот вечер возле школы, я отмалчиваюсь, рассматривая оборотня украдкой. Глупость, конечно, но мне почему-то кажется, что из стаи Айзек меньше всех походит на волка. Скорее, в нём что-то кошачье. Грация и легкость, неожиданные для такого большого парня. Независимость, с которой он держится. Широко расставленные глаза и прямой короткий нос. Мысленно дорисовываю Айзеку усы подлиннее и фыркаю про себя. Ему идет. Кажется, мы говорим об извинениях — я запнулась, подбирая слова, способные оправдать два десятка ножевых ранений — когда дверь кладовой вдруг захлопывается. Оглушительно внезапный лязг, грохот, словно по ту сторону волокут что-то тяжелое, и темнота. — Айзек? — неуверенно говорю я, видя, как его начинает трясти, и не решаясь дотронуться. — Просто расслабься, ладно? Айзек? Он не слышит меня. Я зову его по имени, снова и снова, тщётно надеясь удержать, но Айзека скручивают невидимые безжалостные руки, скручивают — и швыряют о дверь. И ещё раз. И ещё. И эта его беспомощность пугает едва ли не сильнее глухого звериного рычания. — Айзек, пожалуйста! — но когда он оборачивается на мой голос, на меня смотрят золотые глаза волка, не человека. Мне бы испугаться, и какая-то часть Эллисон Арджент пятится в ужасе, вжимаясь спиной в холодные рейки полок. Другая, благоразумная Эллисон судорожно шарит вокруг в поисках хоть чего-нибудь, похожего на оружие, а я делаю шаг вперед, и когда мы сталкиваемся, когда Айзек, едва не вывернув мне запястье, рывком тянет меня к себе, я прижимаюсь к нему всем телом. Обняв его свободной рукой, цепляюсь, сколько хватает сил, утыкаюсь лбом в его горячую влажную шею. Айзек, шепчу я внезапно севшим голосом, держись за меня, держись. Прихватываю губами кожу под ухом, торопливо и неуклюже целую его куда попало. Под моими пальцами мнется тонкий хлопок футболки, ходят мышцы под гладкой, обжигающе горячей кожей. У него синяки останутся, мелькает ненужная мысль, и ещё одна — как же, с клыками-то? — но я повторяю шепотом, почти касаясь его рта — держись, будь со мной, Айзек, Айзек… Ни нежности в этом нет, ни желания — только отчаяние, и растерянность, и чужое, до этой вот самой минуты совсем чужое тело в моих объятиях, сведенное судорогой паники. Мы толкаемся, наступая друг другу на ноги, сшибаем коробки, натыкаемся черт знает на что в бессознательных поисках опоры. Он мнет меня так, что на вдох и места не остается, и во рту солоно от крови. Не знаю, в какой момент он начинает отвечать на поцелуй. Кажется, что мы заперты целую вечность, и она рассыпается моментальными снимками, и на одном из последних мы вместе — губы, языки, пальцы. Не знаю, что подумал оттащивший Айзека Скотт. 2. «Hey, Iʼm in Love» — Emiliana Torrini Знаете, как это бывает, когда не переставая думаешь о ком-то? Все эти случайные песни по радио, прохожие, которых окликают как раз тем именем, что не идет у тебя из головы, телефонные номера, вывески, запахи. Места, где вы сталкивались десятки раз. Разговоры и слухи. Раньше, когда мы встречались, Скотт рассказывал, что в школе — даже на переменке, в разноголосом гаме и трелях мобильников — может услышать мой голос. Для него это было как настроиться на нужную волну, поймать радиосигнал. Я представляю себя радиоприёмничком, настроенным на одну-единственную частоту, но пока по ней — помехи и белый шум. Про частоты есть в учебнике физики, но обо мне там не только это. Серьёзно, физика — самый романтичный предмет на свете, один из трех, где наши с Айзеком расписания совпадают, и один из немногих, которые я не прогуливаю ни под каким видом. Возьмём, к примеру, ядерные силы. Они действуют между частицами внутри ядра, удерживая протоны и нейтроны рядом друг с другом. Непреодолимое взаимное тяготение. В прошлом году мы со Скоттом могли бы быть наглядным пособием к этой теме, а Лидия язвила, что однажды мы с ним срастемся лицами. Не очень-то честно с её стороны, учитывая, что себя с Джексоном она воображала Дэвидом и Вики Бекхэм. Притяжение частиц неодолимо, утверждает мистер Харрис, а я думаю о том, что, может быть, стоит стащить у Айзека учебник и подчеркнуть в нём самое главное? Кроме ядерных сил там есть ещё про оптические иллюзии. Когда мне кажется, что всё, что я вижу — словно немного не в фокусе, чуть-чуть размыто, всё, кроме него — это иллюзия? Обман зрения? Стоит только руку протянуть — и узнаешь. Вот он, прямо передо мной: обманчиво расслабленная поза, одно плечо чуть выше другого, вполоборота к окну. Тёмные, как всегда взъерошенные волосы. Если не стричь их так коротко — они завьются кольцами, тугими, глянцевыми, выгорят на солнце, как у сёрферов с Бали. Родинка чуть ниже левого уха, слегка растянутый ворот белой футболки. Даже не прикасаясь, я чувствую исходящее от него тепло: Айзек горячий, как кошка. Словно всё время температурит. Когда он поцеловал меня там, в кладовке, у меня горело лицо, и губы, и воздух, которого нам так не хватало, был жарким. Энергия внутреннего сгорания, тоже из физики. Лидия закатывает глаза, и спрашивает, кто я, и что сделала с её лучшей подругой, а ещё — значит ли это, что теперь меня заводят исключительно оборотни? Правда или вызов, насмешливо щурится она, и я знаю, что будет дальше. Вызов — и Лидия потребует повторить то, что случилось, просто чтобы убедиться во временности моего помешательства. Правда — и я признаюсь, что едва не сделала это. В тот же самый день, когда наклонилась к сидящему на байке близнецов Айзеку и почувствовала себя то ли протоном, то ли нейтроном. До головокружения.