Stein um Stein

      А потом он исчез. Всё так же в моей темнице загадочным образом появлялась еда, на лице моём и стенах коридора не было ни одной капли крови, а труп несчастного герра Ландерса пропал. Всё это сделал Линдеманн, вне всякого сомнения, но его самого я не видел с того дня. Иногда мне казалось, что он идёт ко мне, я вскакивал и выглядывал в коридор, но никого не было.       Одиночество, страх, препараты — всё постепенно сводило с ума.       Раньше я просто молча ждал его, надеясь, что Тилль хотя бы пройдёт мимо.       Вскоре я сам начал звать его, а потом и вовсе умолять со слезами на глазах. Всё чаще из моих уст звучали слова «умоляю, поговори со мной». Но он оставался равнодушен к моим мольбам.       Будучи уверенным в своей ненависти, я ужасался того факта, что начал скучать. Я как можно громче, изо всех сил сыпал проклятиями и оскорблениями, злился, но лишь потому, что Тилль больше не разговаривал со мной, его не было рядом, я не слышал его дыхания, и это убивало меня.

***

      Сквозь сон я слышал удары. Сильные, грохочущие. Что это? Откуда они доносятся? Тяжёлое дыхание Тилля, кашель, вновь удар… Тилль?! Он вернулся! Вскочив в ту же секунду, я впился взглядом в потолок; сверху на меня летели маленькие обломки и пыль. С каждым новым ударом стены моей тюрьмы сотрясались всё сильней. Грохот продолжался до тех пор, пока, наконец, лучи света не ослепили меня.       Я зажмурился на несколько секунд, а затем снова открыл глаза. Передо мной стоял Тилль. Вокруг него валялись обломки стены и… кувалда?       Но больше всего меня поразил он… Линдеманн, тот самый, спокойный, тихий, без безумного взгляда, на его лице не было зверской улыбки и крови. Просто немного уставший, грязный от пота и пыли, но это был он — мой Тилль. Любимый и любящий… Он выглядел как раньше, когда всё было хорошо.       — Иди. Ты свободен, — шёпотом сказал он так смиренно, что я опешил. Так просто? Зачем тогда он держал меня здесь? Чтобы потом отпустить выбросить, словно ничего не было?! Словно для него не было разницы всё это время, был я здесь или нет, или же дело вовсе не во мне, и на моём месте мог оказаться кто угодно, ведь я — просто очередной и неважный, как один из тех тел в мешках — жертв серийного убийцы, которым нет конца, потому что они не цель, а лишь заменяют её… Я — не цель?       — Что… Что ты сказал? — удивлённо переспросил я, неосознанно приписывая себе слуховые галлюцинации, ведь кто на моём месте согласился бы поверить в подобное.       — Я сказал, Рихард, что теперь ты свободен. Самое разумное решение — пойти в полицию, я не буду ничего отрицать.       Вот и всё. Я должен обрадоваться и, пока есть возможность, оттолкнуть его и бежать, в процессе разминая затёкшие, истосковавшиеся по движению конечности. Но сердце болезненно сжалось, иррациональная обида за то, что он меня бросил, не давала покоя.       — Ты не можешь отпустить меня вот так… — мой язык работал, совершенно не согласовывая слова с мозгом. — Ты же буквально свёл меня с ума, а теперь просто выкидываешь? — бесстрашно глядя Тиллю в глаза, я подошёл к нему, переступая через обломки стены. — Что, если я не хочу уходить?       Линдеманн подозрительно смерил меня взглядом, словно размышляя, является ли моё поведение уловкой. А затем шумно выдохнул и крепко обнял.       — Ты соблазняешь меня и бездумно поощряешь моё безумие. — он болезненно застонал, а я лишь усмехнулся и кивнул, утыкаясь носом в горячую ямку между ключицами, чувствуя себя беспричинно счастливым. — Я не смогу тебя отпустить, если ты и дальше продолжишь меня провоцировать.       — Было бы гораздо приятнее провоцировать тебя, будучи чистым и свежим. Тебя это, кстати, тоже касается. — я слегка отстранился и скинул с себя лёгкий свитер, а затем притянул к себе Линдеманна, — Вымой меня.       Тилль, как и много раз до этого, был прав: ключевое слово моих поступков и слов — бездумно. Я не думал, когда он нёс меня в ванную комнату, когда раздевал и затем раздевался сам. Его руки скользили по моему мокрому телу, тонкие струйки горячей воды расслабляли закостеневшие мышцы, а пена от шампуня, стекавшая по спине, успокаивала приятным ароматом. Моя голова не была обременена мыслями, когда я после долгого, страстного поцелуя опустился на колени и взял в рот головку члена, изнывая от желания и отсутствия любой близости в эти дни (или же недели, или же месяцы). Тилль, положив руку мне на затылок, направлял меня. Мне было стыдно признаться самому себе, что я кончил лишь от столь долгожданного ощущения во рту, даже не прикасаясь к себе.

***

      После душа мы молча лежали на кровати, наслаждаясь близостью друг друга, теперь уже духовной, если это вообще можно было так назвать. Желание не пропало, но стало заметно тише, хотелось лишь держаться за руки и смотреть в потолок, что мы и делали.       — Знаешь… А ведь я всегда хотел покончить жизнь самоубийством, — вдруг заговорил Тилль.       — С чего бы это? — сонно спросил я, поворачивая голову к мужчине.       — Когда человек умирает от старости, он сам мучается каждый день и мучает своих близких. А ты представь, — он приставил два пальца к моему виску, — Один выстрел — бах! — и тебя нет. И никто не мучается. Здорово ведь.       — Знаешь, Тилль, — задумчиво произнёс я, пальцами приглаживая его растрёпанные волосы и слегка кусая его за нижнюю губу, — Нам же и в мире живых не так уж и плохо, правда? Или для действительно счастливой жизни тебе всё-таки необходимо прострелить себе голову?       — Для действительно счастливой жизни мне необходим ты.       — Тогда никакого самоубийства. — серьёзно сказал я, но через секунду рассмеялся. Чувство, будто что-то не так и идёт не своим чередом, окончательно покинуло меня и исчезло без следа. — Я знаю, что нам следует сделать.       Он показал мне всё. Сначала не хотел и отпирался, очаровательно признаваясь, что ему неловко, но я настоял и был готов, в крайнем случае, начать капризничать. Это, конечно, подло и неподобающе с моей стороны, но Тилль всегда вёлся, а на войне все средства хороши. Линдеманн показал свои записные книжки, размышления, стихи (те из них, которые считал самыми страшными и до меня не показывал никому), чертежи. Вместо ответа на вопрос, где же труп герра Ландерса, Тилль откупился от меня минетом, что меня вполне устроило. Может, я спросил из праздного любопытства, я и сам уже не понимал. Ничего не вызывало больше ужаса, а то, что он так тщательно всё распланировал, показалось мне в каком-то смысле даже милым.

***

      Рассвет. Первые лучики солнца озарили небо и крыши домов. В столь раннее время редко кого можно встретить, дороги были пусты. И вот, по одной из таких пустующих дорог ехала машина. Наша машина, распространённой марки и невзрачного цвета, не слишком старой и не слишком новой модели, без каких-либо наклеек на капоте, чтобы никоим образом не привлекать внимание. С номерами, украденными с другого автомобиля, но вместо них мы оставили кому-то свои. Тилль сказал, что такие вещи замечают не сразу, и я поверил.       Сонный, донельзя серьёзный Тилль с растрёпанными осветлёнными волосами внимательно следил за дорогой. Я не чувствовал усталости, но двигаться не хотел. Было бы отлично, если бы до конца моих дней Линдеманн носил меня на руках. Я сидел рядом с ним на пассажирском сиденье и, укутавшись в его джинсовую куртку, делал вид, что спал. Уж не знаю, убедительно ли притворялся, но я открыл глаза, как только Тилль ласково сжал мою руку.       — Мы уже далеко?       — Достаточно далеко, чтобы нас никто не нашёл, — ответил Линдеманн, — А ты не боишься ехать в одной машине с убийцей, ещё и в неизвестном направлении?       — Убийцей? Жаль, что не страстным похитителем, который хочет жёстко трахнуть свою жертву на заднем сиденье. — шутка, вылетевшая из моего рта совершенно необдуманно, заставила мужчину усмехнуться.       — Можно устроить, неисправимый Рихард. — машина, постепенно сбавляя скорость, съехала на обочину и остановилась.