Ночь страшных историй

— Вот вы говорите, не бывает призраков, все это фреанские суеверия и сказки бабкины. А со мной реальный случай был, и я готов всякому показать тот ремень и снимок моего взвода с Абадонны. Короче, хотите — верьте, хотите — нет, а дело было так. С Ником Кангремом мы служили в одном взводе с самого набора, уже в трех точках отстрелялись, и дружок он мне был — вернее родного брата. Сколько раз прикрывали друг друга, последнюю обойму отдавали, один паек подъедали на двоих, если совсем нужда прижимала. Нас даже прозвали близнецами, хотя сходство было довольно отдаленным. А на Абадонне тогда жуть что творилось! Тамошние аборигены нагребли всякой шушеры в свои ряды: и зеленомордые у них шарились по госпиталям, и фреане в штурмовых группах, и змеелюды в разведчиках. Сущий зоопарк и цирк с конями — пока за дело не возьмутся. Вы ж знаете, того же фреанина надо бить умеючи, а иначе эта образина хлопнет в ладошки — и голова у человека трескается, как кокос, даже в шлеме. Так вот, как-то раз отрядили меня и Ника в разведку в лагерь противника. Абадонна уж на что планета пакостная, но кислородная: реально выжить в военном комбезе и с открытым шлемом. Два дня ходу в один конец по летней тундре: мокрые ноги отмерзают, башку объедает местный гнус, которого не берут ни дым, ни репелленты. Еще и кровь его слюна разжижает, чтоб, значит, всему рою не вертеть дырок, а на готовую жратву налететь. На камнях топорщится не то лишайник, не то сухопутные мшанки да шмыгают панцирные грибы. Видимость отличная от горизонта до горизонта, но в «хамелеоне» человека не разглядишь и в пяти метрах. К лагерю мы вышли на закате, залегли под маскировочной сеткой, где посуше, ждем ночи. Луны у Абадонны две, но мелкие и тусклые, погоды они не делали, только отражались в лужицах ледниковой воды. В каждой луже — по два оранжевых глаза. До сих пор помню эти луны. Вот лагерь затих, горели только зеленые приземные светильники, с воздуха их не различишь, да и немного они дают света. У нас была облегченная снаряга, визоры и декомпилятор для силового поля. Поле должно было сбойнуть на полсекунды, а потом сигнал от него шел якобы стабильный, но на деле оно выключалось на минуту. Нашей же задачей было срисовать их ангары и зенитный комплекс. Вот добрались мы до границы поля задами, запустили глюк, для проверки бросили по камушку на ту сторону: порядок, граница пала! Ну и ползем себе потихоньку. А под пузом похлюпывает, и от воды поднимается странный душок, словно бы клопами или еще какой дрянью, а может, просто в здешнем воздухе пролитое горючее так пахнет? Сориентировались, что у них здесь где, разошлись в разные стороны: я — к ангарам, а Ник — к установкам. Крадусь в тени вдоль стенки, впереди вроде дроновая «матка», полурасчехленная, только антенны покачиваются на ветру. Ну, я на нее визор навожу, а она вдруг как встанет на дыбы! И вижу я не «матку», а натурального заолтанца-солдата в фильтр-костюме на панцирь. Ростом метра три, жвалы, как на комбайне, и каждая лапа с когтями. А что самое хреновое, держит этот жук вполне себе человеческую плазменную винтовку и очень даже профессионально в меня стреляет. Еще, помню, лапой меня потыкал, когда я свалился, а дальше — пробел. Очнулся я в модуле для пленных. Звукоизоляция там глухая, не слыхать, есть ли в лагере шум, непонятно, который час. Нога вроде и не сильно болит, а глянуть стремно. В бедро мне жучара влепил, а по ощущениям — хрен его разберет: то ли ближе к колену прожарил, то ли в штанах все вкрутую. Глянул все-таки. Дырка по внутренней стороне бедра: стрелял малым зарядом, но прожгло мышцу насквозь — хоть палец засунь. И кость виднеется, что куда хуже. Если костный мозг затронуло, ногу можно сразу отпиливать. Снарягу с меня всю обшелушили, сапоги сняли, только поддева от комбеза на мне. Лежу, жду гостей. Начнут допрос — сразу им и плацдарм для четвертой степени: знай себе потыкивай в мои недожаренные телеса. Ладно, думаю, если совсем припрет и вколют «сыворотку правды», откушу язык, и пусть хоть опухнут, пиночеты хреновы. Подумал я так, да и снова вырубился. Очнулся спустя какое-то время в том же месте и все еще в одиночестве, но зато нога моя теперь старалась за весь допросный отдел. В глазах у меня темнеет, зубы сцепил, чтобы не завыть, и тут слышу: дверь открылась. Входит Ник, перемазанный какой-то синей дрянью, и еще кусок требухи того же оттенка в руках держит. «Ох, неплохо же тебя отделал тараканище! — говорит. — Надо смываться, пока не рассвело, а то они караул сменят на людей, и фиг мы тогда пройдем». И начинает меня обмазывать своей добычей, по ближайшему рассмотрению — ароматической железой из заолтанского брюха. И тоже запашина такой специфический, вроде как от ягодного клопа, только тоньше. «Ник, я же теперь на одной ноге, — говорю. — Как ты меня потащишь? Дай мне лучше станнер, я допроса не хочу, это будет куда дольше и больнее». А Ник головой покачал, да остаток заолтанского потроха мне прямо в рану и запихнул. Я аж гавкнул от неземных ощущений и снова выпал из реальности. Очнулся от холода, когда Ник тащил меня по тундре, частично на спине, частично на гравипластине, выдранной из рюкзака. Он остановился, напоил меня, перебинтовал уже заскорузлую повязку на ноге, а еще соорудил шину из каких-то обрезков пластика и закрепил своим ремнем. Нога моя снова онемела, можно было даже наступить, но кровь начинала сочиться. «Ник, а как ты сумел от них укрыться?» — спрашиваю, пока снова мне не поплохело. «Снял часового быстрее, чем он меня, — отвечает Ник. — Знаешь, на чем они тебя спалили? Они в лужи напускали своего секрета, как маслянистую пленку, и если взбаламутить воду, она завоняет сильнее. Дополнительная сигнализация, мать их за ногу! Ну, если они такие нюхастые, то и мы не лыком шиты. Выпотрошил я своего жука, нашел в его кишках нужный узелок — и вот уже пахну как самый настоящий заолтанский солдат. А из лапы выдрал недозрелую желёзку с паралитиком: все равно в одной аптечке на двое суток для тебя наркоза и антисептиков не хватит». — «А откуда ты так в их потрохах насобачился разбираться?» — удивляюсь я. «Фильм смотрел на практикуме по ксеноанатомии. Сам-то ты где был в тот раз?» А я и не помню, но лучше пусть хоть один боец будет в теме, а то лежали бы сейчас на пару в том модуле. Снова накатила на меня дурнота, потемнело в глазах. Проснулся в палатке, озноб меня бьет, и термобатареи спальника не спасают. Ник сидит рядом, разводит порошок в кружке с чаем. «Пей, — говорит. — Жар у тебя за сорок, как бы совсем не сгорел». — «Ага, — отвечаю, — уже и сквозь тебя вижу, перехожу на новую ступень материи». Как он меня допер, ума не приложу! На другой день гравипластина не выдержала, рюкзак с палаткой и прочим добром пришлось прикопать в одной рытвинке, из амуниции остался только визор, а голокристалл из него Ник спрятал ко мне в карман. Мол, если все-таки будет погоня, гоняться будут за целым, а раненого можно присыпать мхом и выдать спасательный маячок, а там, может, и свои подобрать успеют. Он не спал прошлую ночь и весь день шагал как заведенный, без отдыха и полуголодный. Меня укутал в кусок брезента, из него же смастерил обмотки на ноги, но все равно было холодно — должно быть, от пота. Вода во фляге давно закончилась, приходилось фильтровать здешнюю талую. Она странно пахла, а может, это мы так пропахли заолтанскими секретами, что запах мерещился всюду? К ночи мы на трех ногах дохромали до границы нашей территории, и Ник включил маячок. «Вот и все. Ты потерпи еще немного, помощь уже близко», — говорит он и отходит, вроде как по нужде. А я снова провалился в беспамятство, услышал только наш патруль и санитаров. «Рядовые Черноу и Кангрем с задания вернулись», — только и вякнул. Слышу, говорят обо мне: «Бредит солдатик, как только жив до сих пор!» Пришел в себя окончательно я уже в нашем госпитале. Ногу мне спасли, хотя пришлось выращивать нехилый фрагмент двуглавой мышцы. А самое удивительное — спрашивают подробный рапорт. А что, говорю, Кангрем не доложился? Он же в группе был старшим. Старлей на меня посмотрел, как на психа, и говорит: «Ты же, Черноу, один приполз. Надо бы тебе еще психологу показаться, а то всякое бывает...» Через два дня лагерь тот наши разбомбили подчистую. И в яме за модулем для пленных нашли несколько трупов. В том числе и рядового Ника Кангрема. На вечной мерзлоте он сохранился лучше, чем в морге. Говорят, вся грудная клетка была выжжена плазмой, а лицо спокойное, будто спит после отбоя. И ремня при нем не оказалось. Ремнем его была примотана моя шина. Рапорт я сочинил так, чтобы не прикопались, приписал себе Никову часть работы. Ведь на голокристалле была съемка зениток, а мой визор был утерян, как и прочая снаряга. И вот еще что. Фильм про анатомию заолтанцев показывали уже после того, как я выписался из госпиталя. В первый раз. — А я ведь помню этот фильм, — встрепенулась Полина. — Мама тогда еще говорила, что мне рано подобное смотреть. — А знатные у тебя были глюки. — Фрэнк потрепал напарника по плечу. — Понятно теперь, почему не рассказывал раньше. — Выговорился вот, — рыкнул Винни, сбрасывая руку хакера. — Ну, кто следующий? — Про некоторые особенности заолтанцев можно столько рассказать, — протянула Полина, а Маша тем временем обратилась в странную помесь Годзиллы и Тараканища — правда, ненадолго. — Волосы дыбом встанут! — Это что! — презрительно фыркнула Ритт. — Про «Синтесту» слыхали? — Это про центавриан, что ли? — снисходительно спросил Тед. — Кто ж про нее не слышал? — Я не слышала, — ответила Полина, и остальные поддержали ее нестройным гулом. — Рассказывай!