Свет

- Кто такой Казуки Сатоо и с какой радости он собирается приехать? – Манабу потряс открыткой с помявшимися уголками с изображением стола с вином и фруктами на фоне моря и солнца в закате. Занятые своим завтраком родители переглянулись, и от Манабу не ускользнуло промелькнувшее в их глазах недоумение. - Казуки? - Едет сюда? – мама внезапно улыбнулась, желая что-то добавить, но отец не дал ей продолжить, задумчиво почесав подбородок, – этот жест в его исполнении говорил о волнении и неуверенности в себе. - Казуки – это мой сводный брат, но мы не общались уже… Дай-ка посмотреть, – и он протянул руку, вытащив из пальцев Манабу открытку с накарябанным на обратной стороне приветствием и уведомлением о скором прибытии. - Нис! – торжественно возвестил он, пробежав глазами по написанному на обороте. - Ницца! – раздраженно закатил глаза Манабу и сложил руки на груди, чуть съехав на стуле вниз. «Ну да, ну да, точно, у отца же есть брат, с которым он то ли поссорился, то ли вообще никогда не общался, то ли еще что-то, но в общем была там какая-то неприятная история», – лениво подумал Манабу, отдавая родителям кусочек плотной бумаги и вытягивая под столом ноги. Отец изредка упоминал о нем, и Манабу каждый раз представлялся несговорчивый пердун лет так под пятьдесят с проплешиной, волосами в носу и в не слишком свежей одежде. Ну хорошо, иногда может и без проплешины, но явно неприятный тип. «Наверное, так и есть, раз отец с ним не общается совсем», - думал про себя Манабу в те редкие моменты, когда папа заводил о брате разговор. А ещё его имя вечно вылетало из головы. - Он был женат на чеджо*, – вдруг заговорил отец, и Манабу удивленно приподнял одну бровь, давая понять, что заинтересованно слушает. – Не всем так везет, непонятно, за какие такие заслуги Казуки отхватил этот сладкий кусок пирога... – Ошио-сан сделал паузу и тут же был одарен гневным взглядом супруги. – Но Казуки не был бы Казуки, если бы не умудрился все это упустить… – продолжал отец, делая вид, что не замечает нахмурившегося лица жены. Пожалуй, впервые на памяти Манабу он вывалил так много информации о брате за один раз, обычно его речь на данную тему ограничивалась парой-тройкой фраз, – вероятно, папа разумно полагал, что Манабу и его мама и так знают всё, что им следует знать, да на самом деле никто особо не горел желанием выпытывать какие либо подробности. «Ого, так пердун был женат да не абы на ком, а на наследнице? Дело обрастает новыми подробностями!» – удивился Манабу. После отцовской тирады образ несимпатичного престарелого идиота преобразовался в образ ничего-так-себе престарелого идиота, но, видимо, неудачника или просто дурака по жизни. Манабу потряс головой, запутавшись в мыслях, а через пару часов и вовсе забыл о разговоре – ну приедет и приедет, одним человеком в доме больше, одним меньше. Выйдя из-за стола, он, впрочем, почти сразу же о разговоре благополучно забыл. - Кого там еще принесло? – сонный, вяло соображающий Манабу нашарил на тумбочке очки и спустился на первый этаж, где отчаянно трезвонили во входную дверь. Остальные обитатели дома, судя по всему, предпочли сделать вид, что оглохли или умерли вообще, – воскресенье ведь, семь утра. Не спросив, кто там, Манабу распахнул дверь, и ему под ноги хлынул солнечный свет, а, подняв голову, он увидел улыбающееся загорелое лицо, шоколадного цвета челку, пирсингованный рот и совершенно невероятные глаза. Воздух снаружи был обжигающий и влажный, несмотря на раннее утро – Токийский июль. И Манабу вдруг почудилось, что из охлажденного кондиционерами помещения он вдруг шагнул на жаркий песчаный пляж, на встречу теплому морскому бризу. Спохватившись, он вспомнил, что его вообще-то самым наглым образом разбудили, да ещё и в воскресное утро, и это абсолютно не радовало. Собравшись, он навесил на себя крайней оскорбленный вид и хмуро свел брови, отчего у гостя вдруг дернулись уголки губ в подобии усмешки. - Тусовка неформалов в последнем доме слева, – недовольно проговорил он. «Вот вылупился, и не уходит», – подумал Манабу, сам не зная почему не захлопнув сразу перед носом незнакомца дверь. Физиономия за порогом снова растянулась в приветливую улыбку, и Манабу вдруг ощутил, как у него загорелись уши. - Я, вообще-то, к Ошио-сан. Меня Казуки Сатоо зовут, мне был известен только адрес, позвонить не было возможности, и вот… – Казуки замолчал и выжидательно посмотрел, а у Манабу с грохотом отвалилась челюсть. Казуки Сатоо? Пердун и бездельник без царя в голове, упустивший брак с наследницей? Несимпатичный тип, получающий всё в жизни задарма? Вот это поворот! - …так я не ошибся адресом? – Казуки перенес вес с одной ноги на другую, и Манабу, отойдя от шока, заморгал, быстро посторонился и жестом пригласил пройти внутрь. - Я разбужу отца. - Так, значит, ты Манабу… – Казуки усмехнулся, глядя вслед быстро поднимающемуся по лестнице юноше. Усмешка вышла грустной и чуть кривоватой – он был слишком взрослым и опытным, чтобы не понять, что в момент этой их первой встречи между ним и Манабу «щелкнуло», словно кто-то чиркнул вдруг зажигалкой в сухом лесу и есть огромный риск что полыхнет все в радиусе на несколько десятков метров, разве что кто-нибудь не наступит, не задушит готовое разгореться пламя. Аккуратно прислонив гитару к стене, Казуки скинул обувь и снял с плеч рюкзак, осматриваясь. - Манабу учится в школе для одаренных детей! – похвастался отец, когда с приветствиями было покончено и семья села завтракать. Манабу в обычной своей манере устало закатил глаза и тяжело вздохнул. Казуки развеселился: - Одаренный, значит… – протянул он, с любопытством разглядывая юношу. Тот попытался сделать вид, что говорят не о нем и вообще его тут нет, только поправил осторожно длинные темные волосы, убеждаясь в том, что они надежно скрывают вновь вспыхнувшие уши. - Странно, я думал, вы с отцом в ссоре… – задумчиво проговорил Манабу, когда они с Казуки вышли покурить после завтрака. - Тебе за сигареты-то не влетит? – с усмешкой спросил Казуки. - Да не влетит… Не должно. - Разве одаренные дети курят? - не отставал Казуки, глядя, как Манабу делает первую затяжку. - Отец преувеличивает, - Манабу выпустил струю дыма, а потом посмотрел на тлеющий кончик сигареты, - это школа для одарённых детей, а не я одаренный. Еле вытягиваю на самом деле. Нагрузки огромные, действительно не рассчитанные на обычных детей. Джин, мой лучший друг, – вот он действительно одаренный, гений в математике и физике, его даже в Америку приглашают на какие-то конкурсы, но, отвечая на твой вопрос, – среди одарённых детей есть курящие, определённо... Они сидели на прогретом солнцем крыльце, скидывая пепел прямо в траву. Конечно, Манабу заметил и зачехленную гитару в коридоре, и футболку Казуки с какой-то не слишком пристойной надписью, и крашенные волосы, потертую кожаную куртку, пристроившуюся на вешалке рядом с его одеждой. Теперь настала очередь Манабу украдкой его рассматривать, подмечая все до мельчайших деталей. Очень красивый профиль... Казуки было за тридцать, но, скорее всего, ещё не было тридцати пяти – так решил для себя Манабу, постеснявшись спросить о возрасте. Но самым главным шоком после осознания того, что Казуки вовсе не пердун с проплешиной, был, пожалуй, тот факт, что сам он никогда не задумывался над тем, что Сатоо может быть младшим братом отца, а не старшим. Когда отец касался темы брата, он так отстраненно и прохладно о нём отзывался, что в воображении Манабу сразу рисовалась пропасть в возрасте далеко не в пользу этого самого Казуки. - Нет, мы не ругались никогда, – вдруг заговорил в ответ на, как ранее подумал Манабу, проигнорированный вопрос Казуки. – Наоборот, я всегда был открыт к общению… Мы не были особо близки, но это разные вещи. Твой отец всю жизнь учился, сидел за книгами, писал диссертацию, а я.... – Казуки вдруг ослепительно улыбнулся и взъерошил пятерней свои волосы. «…делал, что мне хочется, – мысленно продолжил за него Манабу, – Получал все за красивые глаза и на халяву, в то время как мой отец рвал зад в университете, а затем и на работе» – несся Манабу на волнах размышлений. Да уж, какая тут может быть дружба? О нет, Манабу ни секунды не осуждал и не упрекал Казуки, но до него вдруг дошло, по каким именно причинам отец так холоден к сводному брату. Нет, они не ссорились и ничего не делили. Вероятнее всего, движимый банальной завистью к младшему, пускай и завуалированной, в которой сложно и стыдно признаться даже самому себе, отец инстинктивно ограждался от Казуки, от близких отношений с ним… Как же все сложно, черт, возьми. Дальше на эту тему думать не хотелось – было неприятно. Манабу потер пальцами виски и вдруг заметил, что Казуки разглядывает его, щурясь от солнечного света. Сидит вот так близко и смотрит. - Окончательно мы отдалились друг от друга после того, как твои родители поженились. Вернее… – Казуки захлопнул рот и перевел разговор в другое русло, – Мне было восемнадцать, когда ты родился, – сказал он. – Все родственники пошли поздравить твоих родителей, я пошел тоже, хотя в то время мы с твоим отцом практически не общались. А вот твоя мать всегда хорошо ко мне относилась. В палате мне разрешили взять тебя на руки, ненадолго совсем, правда… А теперь, значит, вот ты какой стал, Манабу, – Казуки словно с удовольствием прокатил на языке его имя, а потом замолчал. Манабу так и сидел, не проронив ни слова, пытаясь понять свои ощущения от общения с этим мужчиной – совершенно новые и такие приятно-будоражащие. И еще он совсем немного ошибся – Казуки было тридцать пять. Казуки было тридцать пять и от него веяло мужественностью, надежностью и какой-то… порядочностью. Той, что свойственна сильным, грубоватым, честным мужчинам с острым умом и большим жизненным опытом. Когда Казуки брал в руки гитару, а пальцы начинали порхать по грифу, когда он вскидывал голову, убирая этим жестом упавшую на глаза челку, чтобы видеть струны, у Манабу пальцы поджимались на ногах. Казуки играл как бог, совершенно преображаясь, хотя и без того был прекрасен, и Манабу казалось, что он тонет в этом всем, что море, к которому он шагнул в первый день их встречи, уже подобралось к его ногам. Ласкает ступни, и вот-то первая теплая волна накроет его. Еще никогда и ни с кем ему не было так легко и комфортно, не было еще в его жизни человека, с которым бы они засиживались за полночь в саду с сумасшедшие верещащими в кустах цикадами, не заметив, как за разговорами наступила ночь, и никому не улыбался так открыто, быть может, разве что Джину, но чувства, всколыхнувшиеся после встречи с Казуки, даже отдаленно не были похожи на те, что Манабу испытывал к другу детства. Возможно, от того, что знал его с пеленок и привык к его присутствию в своей жизни, возможно, от того, что бы достаточно замкнут и круг общения был узок, он не мог себе ответить на этот вопрос, но одно Манабу знал точно: в отличие от Джина и все остальных, Казуки он был рад видеть всегда. Он не уставал поражаться подкупающей жизнерадости, жажде общения. Все-то Казуки было смешно, что бы не происходило, все было легко и не в напряг. Казалось что он жил для других людей, а не для себя. Легкий на подъем и обольстительный в своем общении. Если бы Казуки знал, насколько Манабу неуверен в своей внешности, способностях, был закомплексован и нелюдим. На фоне Казуки он сам себе казался серым пятном, и совершенно искренне недоумевал, что вообще могло их связывать, и как Казуки его терпит, такого скучного и несимпатичного, почему продолжает открывать для него новое и интересное, не жалея времени и улыбается, улбается, улыбается... Улыбается, падая в черноту глаз Манабу, млея от одного его присутствия рядом, любуется узкими ладонями, округлой формой ухоженных ногтей, бледной кожей и тонкими чертами лица, каждый раз удивляясь тому, как же ему идет его худоба и почти болезненная бледность. А когда Манабу невзначай вдруг наклоняется сильнее обычного, когда в вырезе широкой футболки виднеются темные маленькие соски и гладкая кожа груди, у Казуки голова идет кругом. - Только отцу не говори… – Манабу присел к Казуки на кровать, поджав под себя одну ногу. Тот прижал ладонью струны, заглушая звук и давая понять, что слушает. – Он считает тебя безнадежным бездельником, выпивохой, праздным и еще бог знает кем, что тебя мотает по свету и ты непонятно на что живешь и ничем не занимаешься, – Манабу было ужасно неловко все это произносить, но он лично хотел услышать от Казуки, прав ли был отец или всё же нет. И если не прав, если наговаривает, пусть Казуки опровергнет это здесь и сейчас. Тот отложил гитару, задумавшись на минуту, а потом закатился смехом, хлопнув в ладоши и чуть отклонившись назад, а, отсмеявшись, серьезно посмотрел на Манабу. - О, нет, я вообще-то программист, зарабатываю на жизнь протиранием зада перед монитором и убиваю зрение. В последнее время заказы идут один за другим, так что иногда хватает не только на хлеб с маслом и икрой, но и на билет на самолет. Путешествую. Сейчас я в отпуске, – по его лицу вдруг пробежала тень и он опустил голову, рассматривая свои ладони, – Манабу… Твой отец меня совсем не знает, как выясняется. И Манабу ужасно хочется эти грубые, загорелые ладони взять, переплести пальцы, вырвать из них немножечко тепла для своих вечно ледяных тощих рук. Но он поступает совершенно по-иному, рука, словно живя своей жизнью, взлетает и заправляет за ухо Казуки прядку волос, открыв едва тронутую первыми морщинами кожу на висках и в уголках глаз. В сердце неожиданно и сладко щемит, а пальцы продолжают свой путь ниже, по щеке и шее, нащупывая под загорелой кожей бьющуюся жилку, а потом скользят дальше, пока руку не перехватывает Казуки и не прижимается жадно ртом ко внутренней стороне запястья, к разрисованной сеткой голубых вен бледной тонкой коже. - Никогда больше так не делай, – серьезно говорит Манабу, когда Казуки отрывается и поднимает на него потемневшие глаза. – Никогда больше так не делай, не заперев дверь. И Манабу для Казуки вдруг открывается совершенно с новой стороны. Это двусмысленное прикосновение он принимает как должное, оставшись при этом совершенно серьезным. Не заперев дверь... Знает ли, понимает ли Манабу куда все это на самом деле катится?.. - Играешь? Казуки подходит к притулившейся в углу комнаты Манабу гитаре, берет ее со стойки и проводит по корпусу ладонями. Недорогой Фернандес*, без единой пылинки – ухаживают... Или часто пользуются. - Хидэ-сан любил эту модель. За удобство. То, что нужно для гитариста с маленькими руками, – улыбнулся Манабу. Казуки реплику проигнорировал, только протянул гитару юноше: - Сыграешь для меня? *чеджо - старшая дочь, часто наследница *Фернандес - гитары японского производства, славятся удобным нешироким грифом и приятной ценой