***
Во мне импульсами отдаются его выдохи. Пятки мягкие, массирую стопы. Чимин отставляет чай, тянется к моим волосам, пальцами выписывая в полудрёме странные узоры между прядей. Его уже накрывает. Чимин смотрит сонно, улыбается и – я уверен – хочет в постель. Глазами почти выпрашивает. Крем и его любимые носки окончательно успокаивают. Ромашка, множество запахов трав погружают в состояние пограничности даже меня. Нагревшись в ворохе одеял, зажимает наши ладони, целует костяшки и, уткнувшись в грудь, закидывает ноги. Чимин засыпает. Мне не сложно готовить для него, хоть и получается через раз. Утром меня обнимает тёплый ком ткани, из какого-то уголка оттуда тычется маленький тёплый нос в спину. После Чимин бродит снеговиком по комнатам, упрямо твердя, что не снимет одеяло, пока не найдёт ежа. Он перекатывается на спине с колючим существом. Кто милее – не разобрать. Стукаются носами, ёж принюхивается, быстро зевает, шевеля ушами, а после чихает прямо в лицо Чимину. Тот, покорно сдержав обиду, прижимает его розовым животом к своей грудной клетке. Завтракаем со всех сил динамично, чтобы успеть в торговый центр за подарками на новый год. Сегодняшним вечером, Чим обещает, я научусь быстрее всего ловить хлопья снега, и пускай погода только попробует встать на нашем пути. А она встаёт, бунтует: под ноги строптиво стелется бахрома из чистого снега, скрипящего, которого непривычно много. По ощущениям так холодно, что хочется укутаться в сотню одеял и улететь выше тех облаков, из которых сыпятся все эти красóты. — Главное – найти нужный момент! — внезапно говорит Чимин, вздымая голову к небу. Скачет детское веселье, скачет сумасшедший ребёнок, ловя снег языком. Похож на лисёнка, впервые увидевшего масштабы мира, в котором живёт. Впрочем, ничего нового, он всегда был таким. Но прежде в пляс затягивает меня, до состояния, когда не стыдно быть слишком быстрым. Мы несёмся наперегонки, подключая уличную детвору, которая совсем не хочет уступать одышке старших. С трудом остановившись, Чимин приковывает наше внимание к незнакомой вывеске и вскоре мы рассматриваем, как заваривается наш чай. Историю рассказывает приятная девушка, она улыбается, видя, как мы возимся с детворой. — У Бэкхёна скоро вырастут белые лисьи уши либо усы – он слишком часто пьёт чай с молоком. — По-моему, нам всем не помешают большие уши, — заверяет Чим. — Представляете, как хорошо было бы слышно, что неподалёку кто-то разматывает конфеты? Чай получился воистину изысканным, даже не знаю, пил ли когда-нибудь лучше. Я обещаю Кёнсу и его друзьям неотложный поход всей новоиспеченной компанией в следующую чайную. Этот ритуал клятв о покорении всех чайных Сеула будет служить памяткой о новой, ещё не познанной для нас двоих атмосфере. В торговый центр попадаем за полчаса до закрытия. Слишком быстро, даже ошалело носимся меж рядами, в каждом стенде выискивая идеальный подарок друзьям. Тяжелее всего найти его для Юнги, а из-за ограничений во времени, Чимин, почти приползая к кассам, тащит за собой огромный кактус на тележке, то и дело поддувая пряди волос, лезущие в глаза. — Где ты его достал? — Ну ведь оригинальный подарок. А значимость вполне символичная! Он приятен. Расплачиваемся в молчании, но вся свора продавцов и консультантов едва сдерживаются, чтобы не засмеяться с нами. Просто меня прорывает на детские поступки, проявления чувств самыми банальными способами: обдуваю рыжую бестию со всех сторон, упорно демонстрируя свою непричастность всякий раз, когда он оборачивается. Смешнее всего становится в момент, когда злость окутывает его настоящим румянцем на щеках. Давно он так не краснел. — Ваш брат? — улыбаясь, вопрошает девушка, и протягивает Чимину длинный чек. — Моя жизнь. — Невозмутимо и с таким же искренним смешком. Их недоумённые взгляды проводили нас до самого выхода.***
У меня внутри всё распадается на атомы, рвётся, рушится в соблазне, когда Чимин становится не Чимином вовсе, а чем-то выматывающим, влекущим к себе. Позже ощущаю пульсацию в висках – это отбивается кровь от бешеных эмоций, от нестерпимого ощущения пара между нами. Испарины отрезвляют, они выводят влагой из транса под струями воды, когда ноги готовы подкоситься почти синхронно. Исчадие ада, проклятье, не меньше. Он растирает размякшее тело, а я плыву мимо, как и оттенки комнаты. Не представляю, как всё это компонуется внутри него. Безоблачно, но резко туманно. Я чувствую себя ребёнком. Чимин слышит. — Сходим в приют? — возникший вопрос повис искренностью над нашими телами. — В сердца этих детей нужно внести новые краски, ещё больше, ярче. — Почему? Бекхён, вроде так его зовут, выглядел вполне счастливо. Да и остальные. — Потому что мы были рядом. — Поцелуй в грудную клетку, подбородок. Посыпались мгновенья, которые тут же застревают комом в глотке и уже не разобрать, в какую из секунд я согласился на всё. Как можно быть таким неизмеримым? Бледные ладони, холодные, мёрзнущие ладони. Пальцы ловят помпоны на шарфах и шапках, цепко поддевают ткани в ручном танце, быстро одеваясь. Я смотрю на каждое его движение и не успеваю. Он собирает меня, себя, а с тем и несколько пакетов, которые набиты подарками и едой. Чимин ловит ежа, кутает поближе к груди, а после мы отправляемся в детский приют. Он мне близок, как ребёнок, взращённый на моих глазах. Отношения эти просты, непосредственны и чисты. В холле тихо. Пахнет сладким молоком, чем-то невесомым, детским. Здесь я чувствую себя бóльшим, чем своё тело – я жив, я нужен им. Мы нужны этим детям. Вне любых ощущений я знаю, Чимин принадлежит мне. Как и я ему. Он мой. Вся его душа – моя. Я вбираю его, а внутри творю по-новой – и тогда мне кажется, что я ещё больше его. Когда лежишь на высоком ворсе ковра в ещё незнакомой игровой комнате, вслушиваешься в детские голоса, смешки, разговоры, то замечаешь, что в этом многоголосом веселье есть что-то волшебное, неземное. Дети сияют, они нам рады. Чимин говорит о вещах, полных грёз для нас, так тихо и спокойно, совсем просто, а я сижу, окружённый притихшей детворой, слушаю его, и что-то трепещет во мне. В нём постоянно что-то остригается, а к нам, вовне, попадают только мелкие просеянные отголоски. Чим воодушевлён рядом с нами. Само время приостановило своё течение, только чтобы он мог рассказать сказку, о которой, я уверен, мечтает и сам. Я обязательно исполню. Он теперь знает, видит мои глаза, улыбаясь в тихой надежде. Он познаёт. Вечером обещаем обязательно вернуться завтра – я принесу больше красок, как Чимин того и хотел. Теперь я понимаю, о чём он говорил. Дома падает на меня с поцелуями, как ливень, едва сдержанно, но с той же детской игривостью. Поддаюсь. Звонко шепчу глупости, чтобы ухо ловило, но не могло поймать все переливы моих настроений. Чимин напевает. Не лучше ли просто вслушаться в него, закрыв глаза? Сижу молча. Колыбельная из его уст завораживает: — ...Hush, hush, my love, — прикрывает ладонью мои губы, — the moon will fight it, and I'm beside this. Вокруг темно, мы забыли даже о свечах. Угол кровати, он на коленях, всего лишь глажу спину поверх свитера, но для него уже слишком. Его голос только накаляет чувствительность, а огни в окне освещают редкий снег. Нас окутывает туман, как лунное сияние, но только между, так близко, что вот-вот разожжётся свет меж грудных клеток. Хочу поймать его голос, записать в ноты внутри головы и петь вместе. Сонливость запеленала меня. ...открываю глаза. Милый нос посапывает в сумерках ночи. Так и должно быть.