Нотами под кожу

POV Герман Общение с фанатами — всегда крайне утомительное дело. Необходимость отвечать на множество порой некорректных вопросов меня попросту убивает. Я как уж на сковородке выкручиваюсь. Удружили мне так удружили. Нет, я люблю внимание, мне льстит то, что так много людей стремится хотя бы взглянуть на меня, звезду. Но бывают моменты, когда хочется, как черепаха, спрятаться в панцирь от пронзительных пытливых глаз. Всем нужен образ мой, им нужен Фил, Герман же не интересен им ни на грамм. Немного странно жить словно параллельно, будто во мне два человека. Тот мелкий испуганный пацан, который лишился семьи, и известная звезда, кумир многих. Со временем они оба впитали друг друга, срослись частично. Поведение Фила просочилось в характер и повадки Германа, язвительность и надменность уже стали не просто своего рода защитой, они стали привычной манерой. Необходимой. Попробовав быть таким, я понял, что так намного проще. Вряд ли найдется такой человек, который захочет подковырнуть и глянуть, что же там, под толстым слоем похуизма. Всем похуй. Впрочем, так же как и мне. Заинтересовать меня теперь слишком сложно. Первый свой год в группе я отрывался на славу. В моей постели побывало столько девиц, что я и не припомню даже половины. После я типа влюбился и пару месяцев таскал с собой по гастролям какую-то мелкую девицу, старше меня на три года. Мне тогда только восемнадцать стукнуло. Был довольно неглупым, но слегка наивным. Так вот, развели меня, как лоха, на деньги и набирающую мощь славу пигалица повелась, не до возвышенных чувств ей было. Она, помимо меня, пыталась охмурить моих ребят в группе, даже за Колю бралась, только вот он у нас мужик четкий, его такими приемами не пробьешь, еще и женатый. А мне вот сердечко-то разбила, сука. Пацаны смеялись, мол, неопытный я, дите дитем, разозлили, и на этой почве я довольно быстро отошел от своей неудачи. Теперь в кровать тащу кого-то крайне редко, но метко, на пару дней сразу, и то когда ну очень припрет. Меня больше прельщает компания выпивки и травки или чего посильнее. Громкая музыка, рев бас-гитары, стук барабанов и микрофон в руке, чтобы орать до одури так, чтобы уши нахуй закладывало, а кровь в висках оглушительно, ритмично стучала. Не думал я в детстве, что полюблю петь, да и не хотел я этого никогда. Я вообще в художественное училище планировал пикировать, а после на дизайнера и работать где-нибудь тихо себе и мирно. Приходить вечером и писать в нашем с братом блоге, помогать ему с эскизами для тату, он так это любил, а я со временем влился и примерил его мечту на себя. Попробовал — понравилось. По итогу: у меня тату-салон, только вот брата нет… но я исполнил его мечту, нашу мечту. Так вот, петь я начал, кстати, спонтанно. Макс еще в школе подбивал своих друзей группу слепить — слепили. Вокалиста не было и клавишника. Тот на меня присел, плотно так, клешнями вцепился. Говорит, голос у тебя уж больно крутой, ты попробуй, не понравится — заставлять не стану. Как знал, сука, что понравится мне. Начинал я комично: то тупо кричал, то пробовал подвывать, веселил, в общем, ребят. Хохотали те знатно на репетициях. Да вот за пару месяцков выдрессировали меня. Нашел я золотую середину между воплем и ором. Тексты вместе строчили, сидя у Макса. Кучу музыки слушали, что-то сами писали, что-то заимствовали и переделывали, свое добавляли. Втянулись и в выпускном классе впервые, так сказать, на люди вышли. Отец Максима — немалая шишка местного масштаба, договорился нас в клуб запереть на вечер, мол, если народ клюнет, если качнете, то начнем дальше думать; качнули — мягко сказано. И то ли случайно, то ли подстроил кто из родителей парниш наших, на вечеринке той продюсер наш теперешний оказался. Тот впал в глубокую печаль и искал тех, кто вдохновит его, короче, нужна ему была группа; дуэт, квартет — похер, чтобы работать. Ну и понравились мы ему. Веселые, заводные, молодые. Отличный материал, чтобы звезд лепить. Взялся он за нас конкретно. Вложился, мама не горюй. Я при виде клавиш, на которых играть буду, чуть не кончил. Они стоили баснословные бабки! Ну, для меня, мальца на тот момент. Короче, мы все в такой эйфории были, что абсолютно не вякали из-за того, что он гонял нас, как коз сидоровых. Чуть ли не сутками играли, что-то записывали, что-то отсеивали, каверы делали. Я голос срывал не раз, однажды даже слишком серьезный срыв был, с месяц говорить вообще практически запретили. Гадостью какой-то пичкали меня, и связки каждодневно платные врачи осматривали. Продюсер было отчаялся, что я не восстановлюсь — восстановился, и погнали мы дальше. Принял нас народ очень бурно. То ли репертуар у нас что надо, то ли мы берем драйвом, сложно сказать. Но первый же альбом стал бомбой, и на наши концерты расходились все до последнего билеты. Пусть нам и не так много лет, но у нас уже третий диск готов к выходу, им как раз и занимаемся сейчас. Проколесили мы немало: всю страну, даже в Америкосии и Китае были. Народ там нас не понимал, но танцевал и прикрикивал весьма и весьма. Чет снова меня на воспоминания потянуло. Грустно, устал я. Расклеился малость, но ничего, через две недельки концерт у нас тут, местных будем веселить, так что я в норму быстро приду с графиком репетиций и так далее. Поспать мне посчастливилось часика четыре, не более, потому сейчас на меня в зеркале смотрело опухшее существо, сонное и злое на весь мир. Контрастный душ отрезвил. Две чашки кофе прогнали кровь по венам, разгорячили, пробудили. А когда я оказываюсь на улице, вообще становлюсь как стеклышко. Всю дорогу до универа курю, присвистываю под музыку, улыбаюсь и припеваю моментами. Я уже, если честно, привык, как обычный смертный пешком двигаться. Машины у меня нет, есть байк, но не по такой же погоде на нем ездить? Да и не в учебное заведение, уж точно, там половина контингента — завистливое быдло, не хватало, чтобы они моего красавца повредили. Прихожу к началу впритык, сажусь на свободное место. Мне совершенно фиолетово: где, перед кем или с кем сидеть. Усевшись, опять наушник в ухо и, чуть дергаясь в такт музыки, делаю вид, что пишу. На самом деле я рисую эскиз. Вот навеялось. Типичная карикатура — злобная рожа с диким оскалом. Люблю такие штуки, если когда-то и набью себе что-то, то это определенно будет в подобном стиле. Увлекаюсь работой, полностью погружаясь в процесс. Хорошо, что никто не мешает. А знаете, в учебе есть и плюсы. Дома меня или лень берет, или тупо времени нет, чтобы заняться новыми набросками. А надо бы расширять, так сказать, ассортимент. Выходит довольно интересно, остаются последние штрихи, как в мое плечо прилетает удар. Не то чтобы мне больно, удар достаточно нежный, я бы сказал, но, блять, я из-за этой падали рисунок испортил, сильно писанув ручкой, отчего листок прорвался и скомкался. Сука… Поворачиваюсь, мечтая убить взглядом сзади сидящего, а там тот самый блондин, оказывается, с весьма недовольной харей. Да что ж мне так везет-то, а? Куда, блять, не ткнись, везде он. То парты соседние, то он за мной, то передо мной, пялится еще, сволочь, постоянно, от чего кожа буквально зудит. Вот на остальных похуй, а он подбешивает. Не проходит и пары минут, как тот между лопаток гораздо сильнее бьет, что за нах, господа? Это меня уже не просто раздражает, это очень злит, хочется свернуть ему шею, но я делаю до безразличия похуестическое лицо. А зачем мне лишнее дерьмо? И так проблем более чем достаточно. Только вот моего, так сказать, терпеливого молчания не оценил он. После пары меня выталкивают на улицу, ну как выталкивают, вежливо окружают, и по взгляду становится ясно, что уж точно не разговаривать о насущном они будут со мной. Позвонить я успеваю, точнее, набираю номер, и телефон выскальзывает из ладони вглубь кармана, когда мне резко заламывают руки. Похоже, я попал. Надеюсь, без переломов, все же концерт через две недели, а со сломанной челюстью или конечностью я буду вряд ли способен что-либо сделать на сцене. Синяки-то грим спрячет. Держу лицо. Ухмыляюсь, глядя презрительно на Тихона, а что, мне, может, умолять его, чтобы отпустили? Не на того нарвались, я и звука не издам. Унижаться и просить пощады — точно не мой удел. Я выдрессирован в этом смысле не без помощи папаши, который был не особо мягок, прибегая к рукоприкладству. С пощечины все началось, а после пошли в ход более болезненные удары. Не по лицу? Ой, ну спасибо, братцы, хотя бы челюсть в порядке будет, остальное приложится. Удар в бедро самый болезненный, пожалуй, хотя когда бьют в солнышко, приятного мало. Ребра уже ноют неслабо, так же, как и вся спина, но переломов вроде нет, только если ушибы с кровоподтеками. Как-то мягковато, отец меня куда жестче бил. Во всем этом действе мне доставляет удовольствие недоумение на лице блондина. Он удивлен тем, что я молчу и при каждой возможности с вызовом смотрю ему прямо в глаза. Неужели он решил, что меня так легко сломать? Серьезно? Вот такими неловкими, пусть и болезненными ударами? Да они в пол силы бьют, бугаи эти, им прирученные. Я уже было усмехаться откровенно начинаю, как мне прилетает нехилый удар в солнышко, до черных пятен перед глазами. Стон я сдерживаю, до крови вгрызшись в губу. Черт… Из тьмы меня выдергивает пощечина, хлесткая, небрежная. Чувствую острую боль в носу, вот сука, пирсинг вырвал походу. Ненавижу! Еще и ухо противно болит, теранулся об землю, что ли? Все тело ломит, но жить можно, только вот кровь оставляет противный железный привкус во рту. Нагло расплывшись в ухмылке полной яда, утираю кровь, не теряя зрительного контакта. Отряхиваю одежду, которую, скорее всего, придется выкинуть, ибо несколько пряжек сорваны, а в них тут как раз-таки вся фишка. Закуриваю и, видя, что не трогают и не держат, медленно, едва слышно шипя под нос и выдыхая, ухожу. Приходится хромать, так как бедро мне пробили. Надеюсь, к концерту отойду. Звоню своим друзьям, как бы мы не цапались и сколько бы не обижались, уж сейчас они просто, блять, обязаны меня выручить. Дома я оказываюсь в ближайшие полчаса. Макс причитает и выспрашивает, кто меня так и за что. Паша сидит и, качая головой, обрабатывает ушибы под моим соколиным взором. Пусть только коснется моего тела лишний ненужный раз! Руки нахуй выкручу из суставов. То, что я не перестал с ними общаться, еще не значит, что я стал более толерантен. — Где еще болит? — стаскивает с меня, недовольного, майку. Судя по его сосредоточенному лицу, выгляжу я не особо. — Везде, главное, чтобы переломов не было. — Макс, принеси обезболивающее, и ты, — обращается уже ко мне, — сегодня не пьешь алкоголя вообще, ясно? Не смешивай препараты с разной дрянью, откачивать тебя, как год назад, я не хочу. — Ага, папаш. — И я скажу Коле, что завтра ты на учебу не идешь и на репетицию тоже, поваляйся дома денька два-три. Зачем спорить с таким утверждением? Да я только за не идти в то пекло, лучше в салоне посижу, я там уже с месяц не работал совсем. Соскучился, и на завтра у меня днем была запись. Уж очень меня упрашивали, как тут откажешь. Чуть позже ко мне приперлась малая. Симпатичная мелкая девчонка. Ей вроде только шестнадцать стукнуло. Познакомились, как только я переехал сюда, она живет этажом ниже с бабушкой. Вот бывает такое, когда понимаешь, что человек тебе очень близок, и плевать, что разница в шесть лет, что она импульсивная зараза и частенько достает меня. Что уломала сделать ей тату, тырит сигареты и пирсинг, ей я прощаю все. Просто она со мной одной крови. Без семьи, без друзей толком. Добрая, нежная, непонятая большинством. Ей я могу рассказать все, вплоть до того, что глубоко внутри свербит. Она знает меня уже, наверное, лучше, чем я сам. Советует. Помогает. Частенько убирает в моей берлоге, готовит и стирает. Ей позволено на меня безнаказанно пиздеть последними словами, пинаться, дергать, выпрашивать что-нибудь. Она первая, кто читает мои тексты, кто одобряет эскизы. Мы вместе с ней придумывали дизайн салона, вместе рисовали граффити и покупали баллончики с краской. Все вместе и мне плевать, что она мелкая. Ее душа зрелая. У меня порой ощущение, что она мне как мать. Хотя чаще всего она бешеная младшая сестра. Годик назад она выдала финт. Я тогда только с гастролей прилетел, сессия была, надо было появиться в городе. Вштыренный был, накуренный, расслабленный, ну малая ко мне и пристала. Касается своими губами мягкими, сладкими, нежными, а меня как булыжником по голове, словно я родственницу целую, до тошноты пробрало, в общем. Я ее таким взглядом тогда одарил, что она, бедная, побледнела, а после покраснела от стыда, но мы все замяли. Теперь если и проскакивает что, все сводится к стебу. — Оль, слезь с меня, у меня полтела болит, — ворчу, спихивая тощую тушку. — Не слезу, пока не расскажешь, кто тебя так, где и за что. — Мудаки, в универе за углом, потому что я лицом не вышел, слезь, мать твою, — шиплю, когда она задевает ребро. Кстати, о ребрах. Там все так живописно и красочно стало за пару часиков. Расцвели синяки во всей своей красе. Фиолетовые, синеватые, м-м-м, да я теперь цветной, блять. А так я бледный. Полупрозрачный, как ржет мелкая. На мне видны любые, даже легкие покраснения. Не болело бы еще все это дело, был бы вообще кайф. — Как обычно, морду кирпичом делаешь? Допытывается, а мне так лень отвечать. Лежу себе, прикрыв глаза в полудреме. Походу таблетки наконец-то возымели эффект, и меня начинает неслабо рубить. Вот я и засыпаю. Просыпаюсь от того, что не чувствую руки, а всему виной Олюш. Развалилась на мне, как на матрасе, нахалка, и довольно дрыхнет. Спихиваю ее в сторону, стараясь не разбудить, заказываю пиццу нам и роллы ее любимые, плетусь в душ. Сразу рассматриваю себя в зеркале, недовольно отметив, что оба пирсинга на лице повреждены. То, что серьга из пупка в драке слетела, я помню, а вот нос и губа — перебор. Ненавижу, когда проколы страдают. Хорошо, что до сосков не добрались, твари. По груди обычно никто не бьет толком. Не без труда принимаю душ, а после звоню, прося клиента на четыре часа прийти пораньше. Грызем с мелкой пиццу, а потом заваливаемся в салон, где меня долго уламывают рассказать, кто же побил их босса. Так вот я и выложил, ага, щаз. Отсылаю всех к ебеням и, зайдя в свой рабочий кабинет, начинаю приготовления. Оля сегодня за мной хвостом тягается, почему — я понял, только когда присел в кресло, а она на меня залезла с довольным видом, держа в руке мазь и прочую дрянь, с ватным тампоном. — И не смотри на меня так, — кривится и, чуть пихнув, заставляет опрокинуться на спину, приходится даже разложить кресло, чтобы ей удобнее было. Лежу, чувствуя, как она по мне вся елозит. Надела же еще юбку, та хоть и длинная и свободная, но она же ее по самые трусы задрала и бедрами молочными светит. Нет, меня это не трогает, внешне. А вот ее трение об мое тело, произвольное причем, спецом же, гадина малолетняя, весьма так пробуждает самое то, ага. Не реагирую, лежу, хитро улыбаясь, дразню. — Каменный, блять, — ворчит и трет мне ссадины. — Не ругайся, — щипаю ее и смеюсь следом, когда она начинает отбиваться, забыв, что я так-то пострадавший. — Ты меня лечишь или калечишь? — приподнимаю бровь, а улыбка с губ не сходит. Солнце она мое мелкое, семью заменила, как злиться-то на нее? Слышу, что дверь открылась, но вошедший молчит, видимо, ребята зашли, они-то привыкли к таким сценкам в нашем исполнении. — Лечу, а вот того урода, что тебя покалечил, я бы прибила нахрен, я бы ему… — шипит зло, а я решаю выглянуть из-за ее тела, кто там стоит притихши. Этого человека я меньше всего ожидал тут встретить, но судьба, видимо, сука, раз моего палача сюда заперла. Понимаю, что именно он заказчик, клиент, и мне не отвертеться, потому делаю отстраненное лицо, решив, что буду играть незнакомца. — Оль, свали, — отталкиваю ее аккуратно и сажусь. Она, естественно, кривится, потом дуться будет, но пофигу, уладим. — День добрый, вы по записи? — нацепив вежливо-отстраненную личину, спрашиваю офигевшего блондина. Он тоже не особо счастлив меня видеть и вряд ли знал, кто ему тату набивать станет. — По записи, верно, — отмирает и подходит ближе, я встаю, освобождая кресло для клиента, и фиксирую его в нужное мне положение. — Присаживайтесь, эскиз у вас свой или желаете посмотреть каталог? Я Герман, приятно познакомиться, — улыбаясь наигранно треснувшей губой, что, кажется, опять кровоточить начинает, как же не вовремя. — Свой, — кивает, достает листок и кладет на стол. — Одну минутку, с вашего позволения, — удаляюсь к зеркалу за ширмой, стираю кровь с губы и перевожу дыхание. Чем только черт не шутит, а? Вот именно ко мне записался урод. Может, специально? Отпив воды, возвращаюсь. — Сколько времени до следующей записи? Я моргаю, не сразу поняв вопрос. Туплю, что тут… — Вы у меня один сегодня, а закрываемся мы около десяти вечера, так что все свободное время в вашем распоряжении. Беру плату почасовую плюс обговоренный тариф. — Ясно, деньги не проблема. Внимательные глаза рассматривают еще пристальней, чем в универе. Неприятное ощущение. Морщусь незаметно для него и встречаюсь с его глазами. Я говорил, что они у него болотного цвета? Вот как трясина, блин, зеленые, слегка мутные. Странные, как и он сам. Хотя когда он улыбается во весь рот, они светлеют, становясь цвета свежескошенной травы. Когда эта падла хмурится, у него морщинка птичкой между бровей пролегает. Ржачная. — Где тату будем делать? — сажусь напротив него, надеваю перчатки, готовлю инструменты. Он с пару минут молчит, думает, видимо. Пришел себе с эскизом, по идее должен все знать, все решить давным-давно, это, блять, не переводка ему, не сотрешь. Потом начинает раздеваться. Стягивает куртку, майку и остается только в джинсах, качок хуев. Такому телу можно смело завидовать, грызя не только губы, но и локти. Я, правда, тоже весьма ничего, и рельефы кое-где имеются, даже на животе прорисовывается подобие пресса, но вот такой «терки» на пузе у меня нет. Завистливо окидываю его взглядом и жду, когда он родит уже, наконец, где бить гребаную татуировку. — Здесь, — проводит по левой ключице и ниже. Ну, там дык там, мне срать где, хоть на заднице. Беру мазь, обезболивает минут на 30-40, но все же лучше, чем бить по живому еще и на кости. Я не из тех мастеров, что вопят, мол, уважаешь мастера — терпи боль. Потому всегда, не спрашивая, втираю мазь, а после начинаю работу, мне не тяжело остановиться и спустя полчаса повторить манипуляцию. Выдавив содержимое тюбика на руки, без перчатки, начинаю мягкими плавными движениями втирать субстанцию ему по ключицам и ниже по груди. Работаю я, как правило, отстраненно. Мне плевать, какого пола передо мной человек, абсолютно не волнует красивый он или нет, главное, чтобы не бухой, и запах приличный был, ну, и волосатость у мужиков прошу убрать. Втерев препарат ему в загорелую кожу, иду мыть руку и возвращаюсь обратно. Чувствую, что мое лицо скоро судорогой сведет — столько улыбаться и строить из себя ничего не понимающего идиота. Но одно я точно знаю — я буду играть роль незнакомца, что бы он ни сказал или ни сделал.