Нотами под кожу

POV Герман. Просыпаюсь. Медленно, словно из сиропа, выныривая из столь блаженного состояния дремы. По шумящей голове понимаю, что проспал я много, даже очень много, чересчур много. Во рту пустыня и сладкий привкус не пойми чего. Мышцы во всем теле беспощадно ноют. Но не это самое страшное… У меня болит задница, и я начинаю вспоминать, что произошло накануне. Вечер, репетиция, а после концерт. Прекрасная публика, обалденный заряд эмоций. Взрыв энергии. Мощнейший. Улыбаюсь, чувствуя, как отголоски той эйфории тягуче разливаются по телу, как шум толпы, словно наяву, заполняет голову, громкая музыка, из вспотевшей руки микрофон почти выскальзывает. Безумно жарко... Безумно хорошо… Все безумно… Это экстаз ни с чем не сравнимый. Это ощущение свободы и полета, полета души куда-то далеко от этой планеты. Уединение с самим собой и полная гармония. Подсобка, ребята в отличном настроении. Макс и Пашка, нежно воркующие, появление Тихона… Улыбка с лица медленно сползает, а предчувствие, леденящее кровь, начинает от кончиков пальцев заполнять меня, сердце, притихшее, уверенно набирает темп. Сглатываю. Тихон… Поцелуй, первый жесткий, на который я не отвечал, после мои издевки и легкая тревога, непонимание. Второй поцелуй и таблетка, которую я все-таки проглотил. Вакханалия полнейшая в зале. Развратные танцы и липкие поцелуи со всеми без разбора. Пиздец, что я вчера творил… Полнейший, гребаный пиздец. Пытаюсь пробудить дальнейшие воспоминания, но они ленивые, блаженные, вязкие, полупьяные. И снова он, этот чертов блондин, везде в моей голове появляется. Картинки вспыхивают ярко. Образы, отрывки бессвязные. Пятнами разномастными. Его касания, машина… крепкая рука на моем запястье. Подъезд, где я плыву, как сучка течная. В голове дурман. Бля… Квартира, одежда, что без разбору падает под ноги. Душ, его поцелуи жадные, плавящие меня еще сильнее, ноги ватные, подгибающиеся от ощущений. Руки, кожу мою массирующие. Мои же стоны впиваются в мозг. Я под ним, с ним, на нем… он во мне. Поджимаю пальцы на ногах, закрываю глаза, борюсь с возбуждением, что начинает накатывать. Это странно. Это непривычно, и от этого кажется просто кошмарным. Зачем прокручиваю все это? Мучаю себя, выворачивая детали из дальних кармашков памяти. Хорошо… мне было настолько хорошо, что стыдно. Это был потрясающий водоворот настолько развратного секса, как никогда у меня, как ни с кем. Очевидно ведь… что никогда, блять, и тем более, сука, ни с кем, я ж с мужиком впервые-то. Можно, конечно, все списать на таблетку, но я прекрасно понимаю одну простую истину — я сам этого хотел, безумно хотел и вел себя, как последняя блядь. Сжимаю руки в кулаки и сажусь на кровати. Тихо шиплю под нос от противной поясничной боли. Тело ломит, невыносимо, навязчиво напоминает о произошедшем. О своей пятой точке я лучше вообще промолчу, там все печально. Я один. Пусто. Глухо, только запах говорит о том, что эта ночь не приснилась мне. И я понимаю, что не столько телу сейчас не по себе, сколько душе. Он ушел. Ушел, не оставив даже записки, хотя… не уверен, что мне было бы от этого легче. Фыркаю, игнорируя то, как отозвались потрескавшиеся губы на это. Встаю и иду в ванную — посмотреть на свое отражение. Взглянуть самому себе в глаза. Взглянул… только не столько в глаза, сколько ошалелым взглядом стал осматривать многочисленные метки на своем теле. Знаете, я не видел леопарда вживую. Ни разу не видел. Но, блять, увидев себя в отражении, я понимаю, что у меня с ним сейчас пиздец какое сходство. Шея, плечи и грудь усыпаны дикими фиолетово-алыми засосами. На бедрах — мелкие синяки, и несложно догадаться, чьих это рук дело, а точнее, чьих пальцев. Губы вообще синюшные, опухшие, потрескались, а у серьги кровавые корочки. Волосы взлохмачены в дикий беспредел. Глаза сонные, шальные, недоумевающие и все еще словно полупьяные. Я, сука, в шоке. Я в пиздец каком ни разу не культурном шоке. Нет, я, конечно, все понимаю. Ну, потрахались, с кем не бывает? Один раз вообще не пидорас, так? Так. Но нахуя, спрашивается, вот так следить на моем теле!? Какого лешего он наставил на мне вагон и целую тележку засосов на таких видных местах? Я так-то не ношу водолазки с закрытым горлом, вообще, блять, не ношу. Я люблю свою шею, свою, мать его, открытую шею с прикольными родинками на ней. Я обожаю свой выступающий, но аккуратный кадык и косточки ключиц. И как теперь мне, известной звезде, красавцу-мужчине, полуприличному, но все же, ходить вот с такой росписью? Это же блядский, мать его, орнамент. И он не только спереди!!! Вся спина в таком же состоянии, даже задница?! От воспоминаний, кстати, о ней, родимой, я заметил, как начал проступать предательский румянец. Ведь до сих пор помню, каково это, когда тебя распирает изнутри от члена, как трется тот внутри и сводит с ума от легкой боли и крышесносного удовольствия. Нет-нет-нет… это все таблетки. Стопроцентно таблетки. Как мужику в самом расцвете сил с НОРМАЛЬНОЙ ориентацией такое может понравиться? Никак. Это скажем… временное помутнение рассудка. Вот, точно! Залезаю в душ. Включаю воду, и меня настигает воспоминание стоящего передо мной на коленях Тихона, который совсем без тени смущения отсасывал мне. Эти пошлые звуки, когда он с причмокиванием выпускал мой член из своего рта. Как облизывался и гладил мое тело, а я впивался руками в его плечи, оттягивал за мокрые пряди волосы и стонал. Громко стонал, очень громко стонал, и очевидно, что от удовольствия… Встряхиваюсь, сжав зубы так, что, казалось бы, они на хрен раскрошатся. Беру гель и выдавливаю едва ли не полфлакона на себя. И тут снова яркий образ его рук, что скользили по моему телу, будто для этого и были созданы. Его губ, что целовали до нехватки воздуха. Блять, насыпьте мне хлорки в мозг, а? Я не хочу это вспоминать… Не желаю воскрешать в мозгу раз за разом… И думать… думать… думать, пока мозги не начинают кипеть, пока извилины не закручиваются в тугую спираль. Дыхание замирает в груди от накатывающих эмоций, ведь такое потрясение нелегко перенести, очень нелегко, особенно понимая, как сильно мне понравилось то, что было между нами. Это неописуемо. Это сильно. Словно звонкая пощечина наотмашь, выбивающая остатки разума. Я тонул, я умирал… задыхался, хрипел оттого, что сорвал голос громкими стонами, царапал его спину и плечи и кусал губы, кусал… кусал... кусал, как безумный. Господи, меня так никогда еще не вставляло. Ни разу за всю свою гребаную жизнь. Начиная откровенно психовать, порывисто и размашисто намыливаюсь, игнорирую стоящий колом член, багровый, нетерпеливый, требующий. Небрежно втираю шампунь в волосы, которые были в его руках, которыми он дышал. Я все еще ощущаю его прерывистое горячее дыхание у своего уха, как он прижимался ко мне и стонал, тихо и хрипло. Сексуально… посылая дрожь по всему телу. Убейте меня! Это же сводит с ума. Кое-как вымывшись, шипя и матерясь оттого, что быстрая ходьба мне сегодня не под силу, плетусь в комнату и начинаю одеваться, послав мысленно всех и вся нахуй, заранее, так сказать, ведь вопросов явно не избежать. Курю. Много, жутко много и на пустой желудок. Глубокими затяжками вдыхаю отравляющий меня дым, пока не начинает кружиться голова. О чем я только думал? А главное, чем? Хотя, что уж тут, все и так ясно. В штанах стало тесно, мозги отключились, и тот, кто оказался рядом, использовал мое грешное тельце. Но почему не противно мне? Почему нет мерзкого отвращения? Словно то, что произошло, само собой разумеющееся. Запускаю руки во влажные волосы. Сижу. Думаю. Вернее, пытаюсь думать, ведь все мои мысли упрямо возвращаются к событиям ночи. Как мне к этому относиться? Забыть? Игнорировать вообще случившееся? Ведь очевидно, что он поступил так же, просто трахнул и свалил, тихо, без шума. Побоялся объяснений? Или использовал?.. Блять, ничего не понимаю. Неприятно, что он тупо бросил. Однако не уверен, что был бы рад увидеть его утром после произошедшего. Я вообще сейчас ни в чем, мать его, не уверен, находясь в полнейшем замешательстве. Не знаю, что думать и как вообще себя вести. Хотя нет, знаю. Я заебу его без секса. Ей-богу, заебу так, что он и не рад будет, что со мной связался. Дабы успокоить нервы и унять раздражение, иду в салон, проверяю, все ли там нормально, и предупреждаю, что почти через недельку уеду на месяц или около того. Ничего не отвлекает. Совершенно. Даже любимое дело, хобби, которое помогало собраться и успокоиться, сейчас раздражает. Не могу найти себе места. Ощущения странные. Более чем просто странные, внутри словно что-то скребется, в квартиру свою идти совсем не хочу. Там пахнет им. Все пропитано напрочь. Постель, воздух… и куда не ткнись, образы всплывают в мозгу, сводя с ума. А еще я нашел его цепочку. И даже вспомнил момент, когда сорвал ее нечаянно с его шеи. Желтое золото, толстое красивое плетение. Без кулонов и прочей мишуры, просто строгая мужская цепочка. А я ее, как ядовитую змею, даже рукой взять не могу, словно живая она. Отторжение жуткое идет. Не могу объяснить почему, ведь вещь ни в чем не виновата и, по-хорошему, ее вернуть нужно. А сейчас выходные, номера его я не знаю, как и то, где он живет. В универе не узнать. Тупик. Придется ждать понедельника. … — И с кем это ты всю ночь спермой простыни марал? Нет, чтобы что-то другое спросить. Или хотя бы не так яростно намекать, так Макс решил вконец разбить мое самообладание. Простыни… спермой… всю ночь… Блять! Молчу, делая вид, что нихуя не слышал, что он там лепечет о моей кровати и сексе, и вообще не слушаю его во избежание нервного срыва, ибо я за день на пределе уже. Воспоминания выматывают. Тело ноет, временами отдавая возбуждением, когда та или иная сценка всплывает в мозгу. — Эй, блондинка или брюнетка? Одариваю его воистину убийственным взглядом, который, увы, не действует. — Первое, — нехотя отвечаю, не уточнять же, что вместо блондинки был блондин, и простынки замарали мы оба, причем не раз и даже не два. Блять. Зато как марали-то… А как он, глядя прямо в глаза, слизывал сперму с моего тела, а как кончиками пальцев по своим губам размазывал. Так пошло. Вульгарно. Сбрасываю наваждение. Передернув плечами, что не укрылось от моего друга, который, к слову, уже очень внимательно рассматривает мою шею. — Я смотрю, тебе настоящая хищница попалась, — бесцеремонно оттягивает ворот моей майки и усмехается, увидев картину пуще той, что до этого. Ну да, разукрасили меня, такой пятнистый, что пиздец. — Отвали, а? — устало прошу, сбросив руку его, и плетусь к кровати, твердо решив сменить белье постельное от греха подальше, иначе задохнусь от этого жуткого коктейля запахов ночью. — Вот еще. Свалил ночью, не сказав и слова, телефон отключил, весь в засосах, квартира пропахла сексом так, что нос сворачивается, еще и цепочка миленькая валяется на тумбочке. Которая… не женская с виду. — А это уже не моего ума дело, какие цепочки эта мадам носит. Трахнулись, и дело с концом. Я даже ее имя не помню. — Вот как. Что ты там вчера устроил в середине зала? И с кем там мило беседовал возле подсобки, м? — Допрос? — Я просто забочусь о тебе, придурок. И, зная твое отношение к мужской любви, был, мягко говоря, удивлен, когда тот светлый парень тебя целовал, а ты как статуя стоял. Раньше бы ты оттолкнул, не задумываясь, так еще и череп за такое проломил бы. — Я был обдолбан и нихуя не соображал. Блять, Макс, отъебись, и так настроение дерьмовее некуда, ты еще тут с вопросами, — грубить я не хочу, само вышло. Однако ж эффект произвело, хотя сомневаюсь, что именно тот, которого я изначально добивался. Мой друг прищуривается, и непонятный мне блеск появляется в глубине глаз цвета морской волны. Знаю ведь, что он легко, если постарается, сложит все по кусочкам и поймет, что совсем не блондинка у меня была всю ночь. И вообще, было бы правильно мне самому ему все рассказать, а возможно, и совета спросить, как действовать дальше, но непонятный страх сковывает внутренности и заставляет плотнее закрыть рот. Он, скорее всего, не поймет, высмеет и будет издеваться. Где видано-то, чтобы такого ярого гомофоба вдруг трахнули, причем с моего же согласия?.. Оставшийся отрезок времени разговор не вяжется. Я отмалчиваюсь и избегаю его прямого сканирующего взгляда всеми силами. Надо рассказать... у меня же от него тайн никогда не было и нет. Надо… но не могу я, не могу и все. Язык, онемевший, прилип к небу, не отодрать. Чувствую себя маленьким несмышленышем, который натворил дел и сидит виновато перед мамой, причем та не орет, не обвиняет и не ругает, она выслушает, вероятно, поможет, но я боюсь неведомо чего… Глупо — знаю, а сделать ничего не могу, пока что не могу, быть может, потом… когда все не так четко в мозгу сидеть будет, когда перестанет скрести меня внутри просыпающаяся обида вперемешку с сожалением и тоской. Не понимаю самого себя, своих мыслей и ощущений. Все так бессвязно, сумбурно, тупо. Меня бросает из крайности в крайность, я уже кучу всего передумал, как отомщу Тихону, как буду, насмехаясь, втаптывать его в вонючую грязь с улыбкой, сочащейся ядом. Я целовал его мысленно, прижимался всем телом, забывая о существующем мире. Утопал в нем, срастался, проникал внутрь, поселяясь там, становясь единым целым. Я убивал его, душа собственными руками, пока кровь не хлынула из бледных губ и не окрасила багрянцем его подбородок и грудь. Смотрел, как расширяются от ужаса и вины его зрачки, как он, хватаясь дрожащими руками, пытается ослабить мою хватку, но проворные пальцы становятся словно из стали и сдавливают тисками его шею еще сильнее. Я почти явно слышал хруст, как она ломается, и безвольно повиснет голова с уже остекленевшими глазами. И именно глаза. Это болото вязкое, мутное, тягучее. Они везде. Всегда всплывают. Целую я его или убиваю. Унижаю или ласкаю. Глаза везде. Они обличают, они вскрывают меня без ножа, разрывая грудную клетку, копошатся в моем мозгу, прожигают насквозь. Я с ума схожу… … Ночь не принесла облегчения. Я дрочил, как умалишенный, несколько раз, натирая нежную кожицу от остервенелых движений. Вгрызаясь в подушку, чтобы заглушить позорно рвущиеся стоны. Обезумел, не иначе. Ясно ведь, как божий день, что на него самого, как на человека, как на личность или потенциального партнера, мне плевать, так глубоко и высоко, что вы не представляете. А вот тело хочу. Его хочу, всего хочу, от кончиков пальцев до кончиков волос. Впиваться в смуглую кожу зубами. Кусать соблазнительно-мягкую кожу, дышать, ощущая этот гребаный запах апельсинов. Наматывать на пальцы длинные золотистые пряди, тянуть до боли и ловить шипение губами, с улыбкой. Издеваться, а после становиться ласковым и нежным. Помешательство. Абсолютное помешательство, или это все так, потому что так свежо пережитое? … Пробуждение немного странное. Я, просто открыв глаза, стал бездумно изучать потолок. Не моргая, не глотая, не дыша практически. Лежать и смотреть, понимая, что вокруг меня какой-то гребаный апокалипсис, который изменил мою жизнь, махом перевернул с ног на голову, а я беспомощен. Абсолютно по-детски, немного трусливо, но беспомощен. Все течет, движется вперед неустанно, а я, как зритель, стою и наблюдаю. Моя жизнь. МОЯ ЖИЗНЬ меняется, а я просто наблюдаю, вместо того, чтобы натянуть удила и самому менять направления. И надо было мне косячить... Колоться начал, с жиру беситься, курить как пропащий, убиваясь чертовой марихуаной, словно она живительна, а не разрушающа. Глупый, тупой, ненормальный, безмозглый кретин. Неполноценный… Пора что-то менять. Пора взрослеть. Включить мозги, которые остались, хотя их слишком мало. Мне уже давно не шестнадцать, меня никто не унижает и не бьет, никто не мешает жить так, как я хочу, никто… Со мной, как с ребенком, нянчатся друзья, они терпят заебы, регулярные и постоянные идиотские выходки. Мне, как маленькому, помогают, тянут вперед за руку, а я… а что, блять, я? Хватит. Достаточно. Пора взять все в свои руки, показать, что я чего-то стою, пусть и малого, но стою. Что я хоть что-то могу сам, без помощи и напутствия. Серьезное выражение лица преследует меня весь день, физически ощущаю внутренние перемены. Как меня потряхивает от нетерпения поскорее склеить разрушенную жизнь собственными руками. Я так давно не был на могиле матери и Сени, и слишком давно не был в родном городе, пусть там и больно, пусть дымкой прошлое начнет преследовать. Я не трус. И больше не хочу быть блядским трусом, что прячется за широкую спину Макса, который на собственном горбу вытащил из выгребной ямы моей тогдашней жизни. Карьера, салон, учеба. Вот мои три приоритета на будущее. Моя собственноличная установка. Решимость, что заполняет до краев, дает надежду на то, что я смогу изменить свою жизнь, теперь уже так, как мне это нужно. А вот мысли о Тихоне все еще сидят, правда, порядком притихшие. Не настолько навязчивые, как, например, вчера, но они не исчезли. Завтра я его увижу. Завтра я начну новую главу, более уверенную, более смелую главу. Завтра все начнет потихоньку двигаться в другом направлении, а в верном или нет, покажет время.