Без тебя ненавижу

— Джорджи? Ты со мной не разговариваешь? С самого экспресса молчишь. Что-то случилось? Хэй, только не говори мне, что ты влюбился в ту девчонку, что строила нам глазки всю дорогу. Как ее? Джонсон? Таращит глаза, причмокивает глупо, пытается за весельем спрятать сжимающую горло тревогу. Все, что угодно, лишь бы подавить, затоптать эту тень, что незримо легла между ними. Как невидимая глазу преграда. Кажется, протяни к брату ладонь, и она упрется в твердый прозрачный барьер, а Джордж и головы не повернет, не заметит. Холодный. Почему ты вдруг стал таким вот холодным? — Тебя матушка чем-то расстроила? Там, на платформе? Или, может быть, Перси снова достал? Снова молчанье, лишь раздраженно дернет плечом, когда брат попытается все же коснуться, ободряюще сжать. Сердце быстро-быстро колотится вдруг о ребра, кажется, пуская по ним тонкую паутинку трещинок. Недоумение, обида, тревога смешиваются в странное зелье, что заполняет изнутри, путает мысли, мешает думать хоть сколько-то разумно. — Если ты и дальше будешь молчать, я уйду. Слышишь, Джорджи? Один уйду летать на метле или к Ли с тарантулом его поиграть... Если... — Вот и вали к своему Ли и его мохнатому чудищу, — выплевывает ядовито, даже не повернется, упорно сверлит взглядом стенку, будто это последний номер того журнала для взрослых, что они перед отъездом в школу видели в Косом переулке у "Флориш и Блоттс" и непременно разглядели б получше, если бы матушка не управилась с книгами до обидного быстро. А у Фреда в горле щекочет, и будто лопаются стягивавшие плечи проржавевшие цепи, и хочется взмыть вверх на метле, как во сне, как будто он вдруг стал лучшим загонщиком за всю историю школы, как мечтал, будто удалось подкинуть Рону паука в постель и не быть оттасканным за уши мамой... — Так ты из-за Джордана все это устроил? — на всякий случай шепотом, осторожно, будто пробуя носком туфли потрескивающий лед, стянувший гладь Черного озера. Будто не в силах, не смея поверить, что так просто, что такая вот ерунда... Джордж стреляет злым взглядом из-под нахмуренных бровей. Такой рыжий, солнечный, что хочется просто свалить на кровать и щекотать, пока по щекам не побегут слезы, пытаясь смыть золотые веснушки. Щекотать и держать в ладонях дергающееся, отбрыкивающееся тело, кусать за выступающие ключицы и плечи, хохотать во все горло... — Давай, вали к нему, облизывай этого его отвратного паука. Можешь даже в комнату к нему переехать. Я, знаешь, не против. Спина прямая, как древко от метлы. И глаза яркие, злые. Колючие, как застывшие на ветру сосульки из слез. — Мерлин, Джорджи, ты так меня напугал. Мозгов — не больше, чем у нашего Ронни. Ты что такое устроил? Думаешь, у меня может когда-нибудь быть друг ближе тебя? Или считаешь, матушка никогда не может нас различить, лишь потому, что мы близнецы? Дело ведь не в одинаковых лицах... — Тебя Ли не потеряет? — все еще колко, с обидой, отдающей горькими травами и соленым ветром. Но плечи уже не так сутулятся, и льдинки тают там, у зрачков. — Иди он к Мордреду, этот Ли вместе со своим пауком. Хватит фыркать, Джорджи, я лишь уговаривал его одолжить это чудище на денек, чтобы сделать нашему братцу сюрприз... — Мама с тебя шкуру спустит, если Рон от испуга заикаться начнет. Или заставит все следующие каникулы гонять вокруг Норы садовых гномов, провались они... — буркнет брат, все еще пытаясь дуться, но уже заражаясь азартом новой проказы, уже выстраивая в голове сотни новых планов... — Знаешь, иногда ты хуже тупого горного тролля, — шепнет Фред куда-то в висок, обнимая брата за плечи. Пряное солнце в волосах, привкус леденцов и черники. Взмокшим лбом — в худое плечо, пальцами — в шелковистые пряди. Джордж не отвечает, шмыгает носом, все сильнее вжимаясь в близнеца. Трет покрасневшие глаза и лишь шепчет хрипло и сбито: — Фредди, мой Фредди. Дело не в одинаковых лицах и не в общей крови, даже не в том, что один начинает говорить, а второй продолжает, подхватывая. Что-то еще, о чем знают лишь двое. Как додумывать начатую близнецом мысль, чувствовать своей ладонью жар свечи, к которой второй подносит руку, слышать, как стучит его сердце в оглушающе тихой и такой холодной ночи. Сжимать его пальцы, протягивая руку к соседней кровати, когда до рассвета не спится. Утыкаться носом куда-то в подмышку и слушать тихое ворчанье, что опять стащил все одеяло. "Тебе своей кровати мало, Рыжик? Лягался всю ночь" "От Рыжика слышу. Ты же знаешь, как плохо сплю без тебя. Плохо без тебя" Порознь — как осколок. Обломки зеркала, что не собрать воедино никаким Репаро. Никакой магией, зельями, травами... С самого детства — только вдвоем. Никакой магии не надо. Только брат. Только вдвоем.