Без тебя ненавижу

— Джорд-жи-и-и-и. Джордж, посмотри на меня. Мерлин, да хватит уже изображать из себя заржавевшие доспехи. Будешь и дальше выделываться, боггарта в штаны запущу. Фред дергает брата за рукав, тормошит, пытается щекотать. А тот упирается, будто разом оглох и ослеп, изображает из себя одну из тех скульптур, что так стара – даже шевелиться не может. Вокруг тихо-тихо ни шороха не раздается в гулких, стылых коридорах. Лишь где-то вдали противно мяукает миссис Норрис, да Филч шаркает стоптанными башмаками по каменным, стершимся от времени плитам. Большая часть студентов на занятиях, а привидения, наверное, дрыхнут после безудержной ночной гулянки, которую они устроили накануне в катакомбах под замком и перебудили половину обитателей Хога. Джордж смотрит прямо перед собой. Не реагирует на тычки и шлепки, на щипки и щекотку, которой всегда боялся до полусмерти. Не шевелится, не моргает, не улыбается даже. И это Джордж Уизли, что в шутках и смехе с рождения нуждался больше, чем в сне и еде. Как будто дементор выпил разом всю его душу. — Джорджи? Ни звука. Лишь глаза вдруг остекленеют, наполнятся влагой, что уже через пару секунд не удержится внутри, сорвется с ресниц хрустальной бусинкой, второй, пригоршней бусин, что почти сразу же посыплются безостановочно по бледным щекам. И все это беззвучно в продуваемой ветрами галерее, под пристальными насмешливыми взглядами уродливых тварей-горгулий, что склоняют сверху каменные головы, пялятся мертвыми застывшими взглядами… напоминают. — Джорджи, пожалуйста, скажи мне хоть что-то. Не молчи, ради Мерлина… Ради меня, братишка. И голосом тихим, больше похожим на сиплый хрип старика, чем молодого, здорового мага: — Я не могу, Фредди. Не верю. Это так больно. Что, если все это — сон. Я открою глаза, а тебя нет. Нет и не было, как все эти месяцы. Без тебя. Сумасшествие, безнадега. Ты знаешь, как это, когда день и ночь сливаются в одно беспросветное нечто, не различающееся ни по цвету, ни вкусу, ни запаху? Когда хочешь – ждешь, молишь Мерлина и Моргану лишь об этом, чтобы закончилось это. Этот тлен. Но мама и папа, и братья, и Джинни... Наверное, я не выдержал бы дальше. Даже ради них. Я бы не смог, но ты… Но это чудо или провидение или… магия? Потому что Фредди вернулся. Потому что вот он — живой, настоящий. С теплой кожей и смешинками во взгляде. Потому что улыбается и тормошит, и притягивает к себе, как и прежде, скользит руками под мантию, прижимается к шее губами. — Не знаю, почему и за что. Но это не сон, не видение, Джорджи. Я клянусь. Клянусь тебе всем магическим миром, всем, чем захочешь, своей жи… — Замолчи! Испуганный выкрик, и холодные пальцы на губах. Губах, что сразу же замолкают и жадно приникают к ладони, лаская, пробуя вспоминая запах и вкус этой кожи. Это снег, это жимолость, это солнце. — Не клянись своей жизнью, дубина! Никогда больше, слышишь?! У него такой ужас в глазах и лицо будто хранит отпечаток увиденной смерти. Как будто это он, Джордж, шагнул однажды за грань, окунулся в ледяное ничто — канул в бездну без света и тени, без времени, чувств. Как будто это его не стало. Насовсем, навсегда. Как будто выключили из жизни, сломали, стерли магическим ластиком. Так, что ни следа не осталось, ни тени. Так и было, наверное. Фред не хотел бы узнать. Не хотел бы пережить все то, что пришлось близнецу. Просто не смог бы и дня, приготовил бы собственноручно «Лекарство от жизни» — прямо за прилавком «Волшебных вредилок». Их детища, их дома, дела их жизни. — Прости, Безухий. Джорджи. Иди сюда, руки совсем ледяные. Ветер пытается отодрать друг от друга. Ветер пытается сбросить в пропасть, отнять, разлучить. У Джорджа слезы замерзают льдинками прямо на губах и в ресницах. У Джорджа громкий, истерический смех оседает на горле остатками горечи. У Джорджа… у Джорджа есть Фред. Снова есть Фред. Смысл всего на века. Резкий порыв, дернув за мантию, заставляет покачнуться, но Джордж только вцепляется крепче, делясь с братом теплом и надеждой, что все же пускает первые робкие ростки в самое сердце. Он верит. Он почти что поверил. Буря вокруг замка усиливается. Кажется, в темных тучах можно разглядеть злобные лики, что шипят парселтангом, тянут к братьям костлявые жадные руки. Забрать, забрать, унести… Джорджу смешно. До колик, до боли в животе и новых слез, капающих на мантию. Серьезно? Какой-то там ветер и буря? Да даже если будет рушиться Хогвартс, если ПСы вернутся, чтобы не оставить от замка камня на камне, если ворвутся полчища великанов и акромантулов, как и тогда… «Сама смерть вернула мне Фреда. Никто больше ничего не сможет поделать. Не с нами. Не с ним», — кажущаяся нелепой мысль согревает изнутри, помогает оттаять. — Пойдем домой, братишка. Я так устал. Закроем наш магазинчик и будем просто спать. Весь вечер, всю ночь, весь следующий месяц. Просто держать твою руку. Просто прижимать тебя ближе. Просто знать — наконец-то поверить — ты не уйдешь уже никогда. Вот только я всегда буду ненавидеть тот май. И все другие, что будут после.