Nocturne No. 1

Летом 1888 года многое изменилось. Ремус Люпин, отобедав в своём кабинете, читал недавно выписанный литературный журнал, как в дверь позвонили. Шум снизу привлёк его внимание, и Ремус нехотя вышел в коридор. Ему навстречу бежал взъерошенный посыльный, размахивая какой-то бумажкой. — Вам звонили! — прокричал он. — Мистер Уайт… нет, погодите-ка. Мистер Блэк? Вот, прочтите сами. Ремус коротко поблагодарил посыльного и сделал жест Мозли, чтобы тот дал мальчишке монетку. На клочке бумаги неровным почерком было выведено всего несколько слов: С. Блэк, срочно, умер. — Умер? — у Ремуса задрожали руки. Он поднял голову и ринулся вслед за посыльным, окликнув его и тронув его плечо. — Кто звонил? Ты говорил с ним? Когда это случилось? — Я не знаю, сэр. Мисс Джослин сразу же отправила меня к вам, это она отвечает на звонки. Я-то писать не умею. Но она сказала, что какой-то мистер очень громко кричал и обругал её напоследок. Ремус сунул бумажку в карман, похлопав мальчика по спине, и бросился наверх. Переодевшись наспех и прихватив по привычке блокнот, через несколько минут он уже ехал в сторону площади Гриммо и молился, чтобы звонящим оказался Сириус. Остальное они уж как-нибудь смогут разрешить. *** Ремусу не пришлось долго околачиваться около двери — та была открыта. Он осторожно заглянул в прихожую и позвал экономку, однако ему никто не ответил. Ремус осмелился пройти по узкому тёмному коридору: он осмотрел гостиную, столовую, кухню — никого. Поднялся наверх по скрипучим ступеням и замер, заметив у окна знакомую фигуру. — Мистер Блэк? Он выругался и ускорил шаг, бесцеремонно врываясь в кабинет, дверь которого также была широко распахнута, как и все остальные. Стучаться не имело никакого смысла. Ремус остановился в нескольких шагах, не зная, как ему поступить. Он не раз пугал Сириуса своим внезапным появлением и уяснил, что так делать не надо. Всякий раз тот злился и кричал, ругался на чём свет стоит, а один раз даже ударил Ремуса, едва не попав по лицу. Вовсе не случайно. Не найдя решения, Ремус раскрыл блокнот, надеясь, что Сириус сам почувствует, что он в комнате не один. — Почему так долго? — теперь вздрогнул Ремус, увлёкшийся строчками. — Простите, я… — он протянул блокнот, обеспокоенно оглядывая Блэка с головы до ног. Тот казался вполне живым, хотя всё же мрачнее обычного. — Я приехал сразу же, как получил известие. Что случилось? Мне сказали, кто-то умер. Я очень испугался… — Миссис Кроули, — Сириус привычно махнул рукой, будто все эти разговоры были надоедливыми мухами, и указал на диван, куда опустился сам. — Она умерла три дня назад. У меня кончилась еда, и я решил, что вы лучше меня знаете, что с этим делать. Ремус оторопел и не сразу нашёлся, что ответить. Он удивился бы или даже обиделся, не убедись за полгода — несносный и угрюмый характер Сириуса ничто не поборет. Блэк был воспитан с уверенностью в том, что кругом все должны ему помогать и задаром. — Она что, всё ещё здесь? — ничего умнее Ремусу в голову не пришло, и он смутился, когда увидел, как вытянулось лицо Сириуса. — Что за дурацкие вопросы. Она болела, и я отпустил её домой. После мне прислали телеграмму с печальным известием. Миссис Кроули служила в этом доме ещё при моей матери, где я теперь должен искать экономку? — Я мог бы подать объявление в газету, если вы… Сириус фыркнул и оттолкнул от себя блокнот, не дочитав предложение. — Нет. Я хочу, чтобы вы помогали мне. Можете расположиться на втором этаже в комнате для гостей. Там, правда, никто не убирался уже лет двадцать. Думаю, вам всё равно нечем заняться дома. Ремус задумчиво почесал кончик носа, неуверенный в том, что сказать и написать. Сириус явно заметил, что тот замешкался, и громко вздохнул. — Вы проводите здесь почти круглые сутки. Зачем каждый раз возвращаться к себе, если можно остаться? И, кстати, тот пирог, что вы приносили мне пару недель назад, был очень вкусным, — словно невзначай добавил он, подчеркивая, что со всеми напастями они справятся и без постоянной кухарки. Люпин молча кивнул, решив не сопротивляться — это бесполезно. Он действительно может задержаться на площади Гриммо на некоторое время, пока сам будет искать экономку, о чём Блэку вовсе необязательно знать — всё равно будет против. — Мне не хотелось бы бросать свой дом и свою прислугу, однако я с удовольствием вам помогу. Я могу приходить по… — Нет, — Сириус активнее замахал руками, вновь не собираясь дочитывать предложение, и чуть не выбил блокнот из пальцев Ремуса. — Занимайтесь чем угодно и когда угодно, но я хочу, чтобы вы были здесь по вечерам. — Он запнулся, нахмурился и о чём-то задумался, будто взвешивая, насколько приличны и разумны его слова. В конце концов очередной внутренний бой был проигран, и Блэк криво улыбнулся, добавив: — Пока я не усну. Я смогу уделять больше внимания вашим занятиям. Ремус окончательно сдался, но всё-таки выторговал условие. Он будет ночевать здесь несколько дней в неделю, поскольку забрасывать собственный особняк и свои дела Люпин не хотел. И хотя Ремус был чист душой, он понимал, что это крайне неприлично — жить у малознакомого мужчины и потакать его капризам, не будучи прислугой. С самого первого дня своего знакомства с Сириусом он пытался оградить того от лишних сплетен и насмешек, отчасти именно это и стало последней каплей на чаше весов. Сириус нуждался в покое и заботе, которую не мог получить от экономки. Ему нужен был равный. Тот, кто не будет жалеть рук, прорываясь сквозь колючие тернии. — Я сделаю нам чаю, а после мы вместе сходим на рынок. Это не обсуждается, мистер Блэк, — Ремус оставил тетрадь на столике и поднялся. Он намеревался направить посыльного домой и вызвать Мозли, чтобы тот помог ему по хозяйству, потом он уж как-нибудь справится сам. Ремус даже не подозревал, во что это выльется. *** Несмотря на попытки привести дом на площади Гриммо в первозданный вид, ничего толком не изменилось. Толстый слой пыли по-прежнему лежал на всей мебели за исключением фортепьяно и стола, в гостиной творился ещё больший хаос — всюду разбросаны ноты, какие-то бумаги, письма, журналы и газеты, счета и разорванные книги, неясно в чём провинившиеся. Комната Ремуса ничем не отличалась от других, в ней было также пыльно и темно, диван был укрыт серой от старости простынёй, на стульях один на другом висели жилеты, пиджаки и даже шейные платки. Меньше, чем за месяц Ремусу удалось засыпать свою спальню книгами, которые он приносил из библиотеки и дома, но никогда не читал. Любой дворецкий, зайдя сюда, получил бы сердечный приступ. Однако помимо кавардака Ремусу удалось внести в дом какое-никакое оживление. Теперь тут горел свет, днём и вечером звучала музыка, гремели кастрюли на кухне и звенели бокалы в кабинете. Ночью же, когда обитатели ложились спать, всё возвращалось на свои места: по-прежнему скрипели доски и стенали перекладины, ветки садовых деревьев настойчиво скреблись в окно, точно как и неугомонный ветер, время от времени забирающийся в щели старых стен, напоминая об истинной сущности фамильного особняка. Сириус безустанно писал какую-то симфонию, о которой ничего не рассказывал, но обрывки сочинений Ремус находил везде, даже на клочках газет и на старых использованных конвертах, валяющихся у камина для растопки. Поначалу Ремус чувствовал себя неловко, спускаясь к завтраку или сталкиваясь с Сириусом в коридоре по дороге в ванную комнату, на удивление оборудованную крайне современно, чего нельзя было сказать о других помещениях. Блэк же ничуть не смущался, порой даже не смотрел на Люпина, проходя мимо, или наоборот — останавливался, преграждая путь, и задавал нелепые вопросы, ответы на которые всё равно не слышал. Каждую неделю Люпин возвращался домой, обычно провожаемый тяжёлым взглядом Блэка. Однажды он услышал недовольное: «И не возвращайтесь», но когда обернулся, то Сириуса и след простыл. Ребячество, да и только. Но Ремус неизменно возвращался и приносил с собой корзинку свежей выпечки и овощей, каких-либо книг и чистых листов. Сириус всегда его ждал. На пороге или в гостиной, на кухне или на лестнице, смотрел с видом преданного пса, изнывающего от одиночества, голода и страха, что его бросили навсегда. Однако никто из них никогда ничего не говорил, только кивали друг другу и возвращались к повседневной рутине — чтению, обеду и игре на фортепьяно. Хотя с последним возникли проблемы. Первое время Сириус отмахивался от занятий или делал вид, что ничего не слышит, не видит и не знает, очевидно просто не желая тратить своё драгоценное время на какую-то ерунду. Ремус смирился, решив, что у Блэка действительно много дел, ведь тот был очень занят симфонией, однако зачастую Сириус просто сидел у окна и разглядывал улицу, спал на узкой софе в кабинете или ожесточённо боролся с нелепостями в выписанных им журналах — чиркал, исправлял и ворчал себе под нос, будто от его правок зависела судьба человечества. — Когда мы вернёмся к музыке? — за завтраком Ремус подсунул меловую табличку, которую они обычно использовали дома для разных мелочей, прямо Сириусу под нос. Он хотел продолжать играть, в конце концов это было одним из условий: Люпин помогает по хозяйству, Блэк даёт свои уроки. — Сегодня у меня дела, — Сириус подскочил, не закончив трапезу, и быстрым шагом направился прочь, не оставив Ремусу времени для дальнейших вопросов. Ремус решил было уйти, но счёл это ещё большей дуростью. Он сердился весь день, закрывшись в своей комнате, и лишь к вечеру, вооружившись нотными тетрадями, спустился в гостиную, где в углу сиротливо пылилось заброшенное всеми пианино. Люпин зажёг керосиновую лампу, разложил свои записи и опустил пальцы на клавиши. Ноктюрн Джона Филда звучал, откровенно говоря, паршиво. Живая мелодия, услышанная пару недель назад в салоне уважаемого профессора и руководителя школы, от рук Ремуса увядала, и это так расстроило Люпина, что он яростно скинул листы с пюпитра. [1] — Вы не должны бить по клавишам, это же не мухи. От неожиданности Ремус вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к тому, что Сириус со своим недугом умудрялся быть очень тихим и незаметным — он совершенно бесшумно подкрался к Люпину со спины и неизвестно как долго наблюдал за его тщетными попытками. — И сколько вы там стоите, интересно, — пробурчал Ремус. Рядом не было ни таблички, ни тетради с карандашом. Он потянулся было за нотами, но Сириус перехватил его руки и вернул на клавиши. — Я покажу вам. Играйте. Ремус напрягся, ощущая, как Сириус прижимается к его спине, чувствуя тяжесть его ладоней, и неожиданно смутился, неловко мазнув по клавиатуре в отчаянной попытке вырваться. Это всё неправильно. — Играйте, — тон Блэка сделался жёстким, он вновь положил руки Ремуса на нужные клавиши, подсказывая, с чего начинать. Ремус посмотрел на разбросанные ноты, и Сириус, будто уловив его мысли, рассмеялся. — Вам не нужны бумажки, чтобы играть. Все ноты уже перед вами. Сириус одновременно нажал на несколько клавиш, ведя мелодию будто наугад, сочиняя её из воздуха, — Ремус никогда не слышал подобной музыки, она завораживала его и пленила, и он почти сразу же потерял нить, просто внимая. [2] — Вы не слышите музыки. Вам был дарован слух, но вы не слышите, — теперь он играл двумя руками, вынуждая Ремуса, и так чувствующегося себя не в своей тарелке, податься вперёд. — Вы пытаетесь овладеть мелодией целиком, и в этом ваша ошибка. Ведь когда вы хотите пирога, вы отламываете кусок за куском, пока не съедите всё до последней крошки, а не кусаете прямо с блюда, — голос Сириуса звучал тихо, бесцветно, в то время как мелодия накалялась, плавясь под пальцами. — Вы должны перестать жадничать, Ремус, если не хотите подавиться. Сириус оборвал композицию и, отстранившись, вышел. Казалось, его вовсе не заботили чувства Ремуса, застигнутого врасплох, взволнованного, очарованного и смущённого не только музыкой, но и словами, действиями Блэка. Он поспешно поднялся со скамьи, собрал разбросанные ноты и выскочил прочь, ощущая, как лицо заливается краской. Ремус усвоил урок — он больше не пытался играть на фортепьяно в одиночестве. *** Жизнь на площади Гриммо, 12 отнюдь не была спокойной. Сириус страдал от смены настроения, его посещали приступы агрессии и нестабильности, однако ничто из этого не могло сравниться с по-настоящему плохим днём. Сириус отказался от завтрака, едва не перевернув стол на террасе, где они по обыкновению встречали новый день, и с таким видом выплеснул в кусты чай, что Ремус от обиды поджал губы и не нашёлся, что сказать. — Вы решили меня отравить, — констатировал Блэк, поднимаясь со своего места. Он был хмур, и голос его казался ледяным. Ремус невольно повёл плечами, но всё-таки быстро начертил на табличке знак вопроса. — С чего вы взяли? — Если это называется «чай», то я — королева Виктория, — Сириус с грохотом задвинул стул и, так же громко топая, будто пытаясь вложить в каждый шаг всё своё недовольство и огорчение трапезой, удалился, не преминув хлопнуть дверью. Ремус недоуменно потрогал чайник, чтобы убедиться — это тот самый, в который он насыпал заварку и наливал кипяток. Одёрнув ошпаренную руку, он насупился и остался на террасе. Сириус, вероятно, встал не с той ноги и сейчас отправится на прогулку, чтобы отыграться на ком-либо — теперь Ремус понимал, почему город полнился нелепыми слухами о дурном настроении великого композитора. И ему впервые не хотелось никого защищать. Однако Сириус решил остаться дома. Он шумел в кабинете: что-то падало на пол, шелестели бумаги, стучали каблуки ботинок, скрипела передвигаемая мебель. И всё это вперемешку с отборными ругательствами, от которых у Ремуса волосы вставали дыбом. Он какое-то время просто прислушивался под дверью, хмурясь, и даже подёргал ручку. Блэк явно хотел остаться один, и Люпин, ни минуты не медля, малодушно сбежал из особняка, чуть не забыв прихватить шляпу. Был обычный будний день, и улицы Лондона полнились людьми. На проезжей части толпились кэбы и повозки, застрявшие на перекрёстке, — один-единственный полисмен всячески пытался отрегулировать движение и поскорее устранить затор, но справлялся он из рук вон плохо. На узких тротуарах расположились торговцы и простые прохожие, праздно изучающие ассортимент витрин. Ремус зашёл в пекарню и купил несколько свежих булочек, после собираясь провести время в парке. Стояла невообразимая жара — солнце безжалостно припекало, и Ремус время от времени снимал котелок, чтобы обтереть лицо платком. В парке было намного тише, можно было даже различить чириканье птиц. Откуда-то доносилась приглушённая музыка, детский смех и женские голоса. Девушки прятались в тени, заняв все скамеечки, и щебетали о своём, не зная горя. Появление мужчины заметно их оживило — Ремус поймал на себе любопытные взгляды и смутился, ускорив шаг. Стоило ему скрыться за сенью деревьев, как кумушки вернулись к своим разговорам, потеряв к высокому незнакомцу в тёмном костюме всякий интерес. Устроившись прямо на траве, Ремус погрузился в готический мир средневековья, заключённый в романе Хораса. Прочитав всего несколько страниц, Люпин недоверчиво оглядел книгу со всех сторон — почему он выбрал именно её? Решив всё же остаться в парке, он продолжил чтение, лишь иногда морщась и хмурясь от мрачных описаний ужасов, творящихся в замке. Мысли всё время возвращались на площадь Гриммо — в такой же таинственный и неприступный особняк, в котором происходили невероятные вещи. Что, если вся жизнь есть роковое возмездие, падающее на потомков за прегрешения их предков? Нелепость! Так и не дочитав книгу, он решил отдать её в библиотеку на Сент-Джеймс-сквер и заодно выбрать что-нибудь повеселее — готических романов ему с лихвой хватало в доме номер двенадцать. Туда Ремус вернулся только к трём, пропустив обед скорее из вредности, чем из-за отсутствия аппетита. Сириус встретил его на лестнице. Он был взъерошен и сердит, смотрел исподлобья испепеляющим взглядом. — Где вы были? — он буквально швырнул Ремусу тетрадь для записей, которую тот не успел поймать. Она шлёпнулась у его ног и раскрылась — сточенный карандаш сиротливо покатился по полу. Это совершенно вывело Люпина из себя. — Идите к чёрту, идиот несчастный, я вам не нянька! — в сердцах воскликнул он, пнул тетрадь и прошёл мимо Блэка, восковой статуей застывшего на нижних ступенях. — Я пригрел на груди змею, — процедил Сириус сквозь зубы и толкнул Ремуса в плечо, когда тот проходил мимо. — Никакой благодарности, только ядовитые укусы, отравляющие моё сердце. С этими словами Блэк первым вбежал по лестнице наверх и хлопнул дверью, да так, что массивная люстра в коридоре жалобно застонала и угрожающе закачалась. — Совсем из ума выжил, — проворчал Ремус, чувствуя, как внутри бушует настоящая буря. Ему было обидно — за недоверие и слова, осевшие на сердце. Он удалился в свою комнату и прямо в одежде и уличной обуви улёгся на кровать. Закрыл лицо подушкой и выругался, не глядя швырнув после эту подушку куда-то в сторону окна. Значит, ядовитая змея, пригретая на груди. И это всё, что Сириус может сказать. Люпин был искренен и внимателен, он старался изо всех сил — в музыке, в действиях, во всём, чтобы угодить капризному, взбалмошному Блэку. Взрослому мужчине, которому давно пора жениться, завести детей и окружить себя прислугой, чтобы все они прыгали подле и безропотно выполняли его пожелания. — К чёрту. Хватит с меня. Он поднялся, вытащил из шкафа чемодан и принялся без разбору кидать туда всё, что попадалось под руку — одежду, обувь, книги, трубки, карандаши и тетради. Ремус слишком долго терпел этот цирк. Убедившись на личном примере, с чистой совестью мог сказать: он сделал всё, что мог, но ничего из этого не сработало. Сириус Блэк был и всегда останется невоспитанным невежей. Рухнув на пуф, Люпин выудил обратно трубку, набил её табаком и закурил, прислушиваясь к звукам дома. Всё стихло и замерло, лишь редкий шум улицы нарушал мерный ход настенных часов. Так и не отобедав, Ремус перебрался в кресло, открыл новую книгу и стал читать, зачем-то решив дать Сириусу второй шанс. Для начала нужно было остыть, нельзя принимать решения сгоряча. Но чего он ждёт и на что надеется? Он не был даже уверен, что Блэк в состоянии извиниться. Строчки прыгали, и у Ремуса никак не получалось сосредоточиться. В конце концов он забросил новенькую книгу в раскрытый чемодан к остальным вещам и закрыл глаза. И сам не заметил, как задремал. Разбудил его громкий звук. Ремус, плохо соображая, огляделся. За окном сгущались сумерки, свою летнюю песню завели насекомые, попрятавшиеся в траве. Однако звук шёл вовсе не с улицы, но снизу. Хлопнула дверь, задребезжал фарфор, ещё какой-то шум, удар по клавишам и — тишина. Ремус сладко потянулся и подошёл к умывальнику. Он зачерпнул холодную воду ладонями и брызнул на лицо, даже сквозь плеск уловив новые звуки. Прислушался. Кто-то играл на фортепьяно. Скорбный голос музыки лился подобно струям фонтана — ровно, спокойно, разлетаясь каплями под конец. Ремус медленно, боясь спугнуть, двинулся к двери и прижался к ней ухом. Мелодия — цветок меж двух пропастей. Он распушил лепестки, нежась в дотлевающих лучах уходящего солнца, но стоило небесному светилу скрыться за горизонтом цветок опустил бутон, роняя росу в тоске по теплу. Ремус вышел в коридор и ступил на лестницу, медленно спускаясь в гостиную, откуда и доносился звук. Он прекрасно знал, кто играет на фортепьяно, но соната буквально сковала его — Люпин застыл на пороге, не осмелившись беспокоить маэстро. Сириус играл с закрытыми глазами, положив голову на крышку. Казалось, он вслушивается в вибрации, разносимые по инструменту с каждым нажатием клавиш, совсем как Ремус, который только что прижимался ухом к двери. Он тоже закрыл глаза, буквально осязая мелодию всем телом, чувствуя её величественную силу, мощь, пробирающую до самых костей. [3] Слёзы сами скользнули по щекам — Ремус не пытался их скрыть. Он не шевелился, не дышал, полностью поглощённый звучанием, и не сразу понял, что мелодия стихла и в комнате воцарилась тишина. Зашелестели шаги, и Ремус ощутил горячее прикосновение к своей скуле. Сириус стёр с его лица слезу и тихо, неразборчиво сказал: — Присоединитесь ко мне за шахматами? Ремус опустил на Сириуса влажный взгляд и молча кивнул. Ни к сонате, ни к утреннему происшествию они никогда больше не возвращались.