Мой сладкий папочка

      Сатору был совсем еще юным, но далеко не глупым. Ведь знал, что это было действительно опасно.       Спрятав руки в карманы пиджака, он раздраженно наблюдал за красными, то и дело сменяющими друг друга цифрами над дверьми лифта. Больше всего Сатору ненавидел вот такие встречи с ним сразу после уроков. У него не было времени, чтобы хотя бы переодеться, а эмблема школы на пиджаке привлекала слишком много внимания, словно маяк во тьме; давала знать всем и каждому, кто он и где учится. К счастью, на сей раз ни у кого вокруг не возникло вопросов, что это вдруг ученик старшей школы забыл в офисе политического деятеля вечером пятницы. Если бы кто-нибудь решил его об этом спросить, он бы лишь стыдливо промолчал, бессовестно пряча закипающий глубоко под кожей страх.       Ты обязан покончить с этим. Конечно же эта мысль пролетала в его голове далеко не первый раз за последнее время. Юноша отрабатывал свою речь, подолгу репетировал, у него был ответ на каждый возможный аргумент, высказанный совсем не в его пользу. Но вот только все эти заготовленные фразы и слова стерлись с языка сразу же, как только на его сберегательный счет, где он копил деньги на университет, каждую неделю начали ка́пать немалые суммы. Токийский университет искусств Сатору рассматривал для себя из праздного интереса, по наитию и, в основном, потому, что на этом настоял Кенья. Но он никогда бы не подумал, что ему и впрямь удастся поступить туда. Когда документ о принятии пришел им по почте, его мать — сияющая от гордости — так и сказала, что найдет себе другую работу, чтобы заплатить сыну за обучение.       А Сатору понимал, что пошлины за обычное посещение были слишком огромными, заоблачными. И это без учета проживания в столице. Даже у его матери, вырастившей его в одиночку, не было и шанса накопить такую нереальную сумму за столь короткий срок. Если только позволить ей утонуть в долгах до конца жизни.       Выйдя из кабины лифта на тринадцатом этаже, он сказал самому себе, что эта затея на самом деле стóит того. Все деньги, которые Сатору заработал, занимаясь этим, он откладывал, и так накопленные сбережения росли с каждой их новой встречей. Уже в апреле, к концу школы, этих денег будет более чем достаточно, чтобы переехать в Токио как можно дальше от Ишикари и ни о чем не волноваться ближайшие четыре года. Его мать никому ничего не будет должна, сам Сатору получит образование, о котором мечтал, а еще…       Он никогда больше не встретится с человеком по имени Нишизоно Манабу.       Это заставило его бесстрашно двигаться вперед по коридору мимо пустых конференц-залов и бесконечных закрытых на ключ дверей. На этаже царила странная угнетающая тишина. Сатору нервно теребил лямку сумки на плече. Мягкий ковролин топил в себе звук его шагов, и только где-то над головой негромко жужжали кондиционеры. Его путь освещало всего несколько горящих на потолке ламп, которые, похоже, просто забыли выключить. Наверное, ему следует благодарить Нишизоно, что тот отпустил своих коллег раньше конца их рабочего дня, однако нервы его все равно были на пределе. Хорошо это или нет, но теперь их точно никто не прервет.       Юноша остановился в самом конце темного коридора перед большой дверью из черного дерева. Он посмотрел на именную табличку, поблескивающую при свете одиноких ламп, и сделал глубокий вдох. Ему не хватит и часа, чтобы успокоиться, но терять уже было нечего. Обхватив холодящий ладонь металл, он медленно опустил ручку вниз и распахнул тяжелую дверь.       Немолодой мужчина сидел, развалившись в массивном кресле, за полированным, сверкающим на ярком свете дубовым столом. Завидев гостя, Нишизоно тут же отложил в сторону какие-то бумаги и, с улыбкой взглянув на юношу, застывшего в дверях, медленно стянул с носа очки. Как и всегда, одет он был с иголочки в один из любимых дорогих черных костюмов. Вот только в обыкновении зачесанные назад волосы спадали на лицо, скрывая лукавые глаза. Мужчина делал так, только когда они оставались совсем одни.       Нишизоно, вздохнув, чуть ослабил узелок галстука на шее.       — Добрый вечер, Сатору.       А Сатору лишь нахмурился, сжав в ладони дверную ручку. Опасно.       Ему хватило всего несколько встреч, чтобы понять: Нишизоно Манабу был опасен. Не потому, что он был политиком, стремительно поднимающимся в высшие слои национальной партии. Не потому, что он был богаче самого бога, однажды удачно женившись и став наследником целого состояния. Не потому, что разбрасывался деньгами, заманивая отчаянных подростков — во всяком случае, одного из них уж точно — в свои неприхотливые руки.       Нет, здесь было... что-то другое. Сатору не мог подобрать правильного названия этому, но за красивыми словами мужчины и его щедрыми подарками скрывалось что-то еще. Например, то, как он подолгу смотрел на Сатору, когда думал, что юноша этого не видит. Как окружавшие его люди замирали, вздрагивая, стоило им услышать властный, жесткий голос. Парень не мог объяснить того, что на самом деле пряталось под мягкой, ласковой улыбкой на губах Нишизоно. И лишь одно единственное слово эхом раздавалось в ушах, в голове при каждой их встрече.       Опасно. Опасно. Опасно.       — Ты добрался сюда без проблем? — спросил мужчина, спрятав очки в нагрудном кармане пиджака.       Сатору, наконец, сделал смелый шаг вперед; дверь позади него негромко захлопнулась.       — Да. — Он остановился перед большим столом, про себя благодаря ни в чем неповинное дерево за то, что оно стало преградой между ними. Сатору взглянул на политика, чуть склонив голову набок, чувствуя, как собственные волосы щекотно мазнули по щеке. — Ничего страшного, что я пришел сюда?       Улыбка Нишизоно стала только шире, а от хитрого прищура в уголках его глаз собрались частые морщинки.       — Никто не побеспокоит нас, — промурлыкал он, пропустив вопрос Сатору мимо ушей. Одними пальцами он поманил юношу к себе. Сатору сбросил сумку с плеча и медленно обошел стол. Мужчина потянулся к нему, и по коже парня пробежались мурашки, когда грубая ладонь сжалась на его запястье и притянула ближе. Другая сильная рука обхватила его талию, заставляя двинуться с места, заставляя опуститься верхом ему на колени.       — Как дела в школе? — спросил он, дотрагиваясь до лица юноши, мягко проводя большим пальцем по нежной щеке.       Сатору удивленно приподнял брови, не обращая внимание на ласку.       — Тебе правда интересно?       Низкий смешок неприятно кольнул слух.       — Не особо, — признался тот, горячим шепотом обжигая чувствительную кожу на его шее. Сатору прикрыл глаза, когда Нишизоно, кончиком носа коснувшись его подбородка, шумно вдохнул. — Ты пользовался тем лосьоном после бритья, который я купил для тебя.       Сатору крупно содрогнулся, его ладони уцепились за широкие плечи мужчины. Конечно же он надеялся, что тот заметит. Так и было задумано. Это не только их поддельная близость, не только безмерная куча денег — он знал, это была игра; игра, в которой он ни за что не проиграет. Он коротко выдохнул, когда почувствовал, как сжалась чужая рука на его спине; когда услышал низкий стон, вырвавшийся из горла мужчины, раз за разом вдыхающего его запах. Я тоже могу быть опасным.       Нишизоно хмыкнул; голос его был глубоким, пугающим, но в нем все равно слышались игривые нотки:       — Тебе хочется быть опасным, Сатору?       Черт тебя возьми! Он совсем не собирался произносить этого вслух.       — Я...       Его прервали резким, требовательным поцелуем. Ни капли не сопротивляясь, Сатору приоткрыл влажные губы, впуская внутрь язык своего взрослого любовника; длинные пальцы впились в его волосы, больно оттягивая непослушные пряди. Этот поцелуй был таким же, как и его виновник: жадным и жестким, отнимающим все и ничего не дающим взамен. Нишизоно чуть притянул его ближе, разводя в стороны стройные бедра, царапая острые колени. Он вжался напряженным пахом в пах Сатору, заставляя того издать стон, слегка приглушенный поцелуем. Парень лишь крепче сжал в пальцах ткань его пиджака, позволяя мужчине еще больше; позволяя испить его до самого дна.       Первым, пускай и с большим трудом, поцелуй разорвал Нишизоно — но только для того, чтобы подняться на ноги, подхватив Сатору под бедра. Тот только открыл рот, желая узнать, что старик задумал на сей раз, как вдруг почувствовал под спиной поверхность твердого деревянного стола. Его мужчина навалился на него сверху, одной рукой упершись в стол возле самой головы юноши и оценивающе всматриваясь в его лицо. Его рот дрогнул в едва заметной усмешке, и он опустился ниже, грубым шепотом прожигая губы Сатору:       — Дети не должны играть в опасные игрушки.       Сатору не смел оторвать от него взгляда, а вопрос сорвался с его губ вместе с рваным, дрожащим вздохом:       — Потому что я выиграю?       Что-то грозное мелькнуло в выражении политика, и ловкими пальцами он схватился за ремень его школьных брюк, грубо расстегивая пряжку.       — Потому что ты проиграешь.       С дрожащих его, сведенных жгучим напряжением ног рывком стянули штаны вместе с нижним бельем, и Сатору почувствовал, как лицо залилось розовым румянцем. Каждый раз ему было неловко и стыдно, во многом — из-за тяжелого взгляда, которым в такие секунды смотрел на него Нишизоно. Чуткие пальцы пробежались по внутренней стороне его бедер, где каждое прикосновение ощущалось тысячью иголочек, вонзающихся под кожу, и ласково дотронулись до самого низа худенького живота. Сатору прикусил губу, желая проглотить рвущийся наружу стон, но тело его предавало, само двигалось навстречу безграничному удовольствию.       — Ты все еще такой чувствительный, — мягко проговорил мужчина, снова и снова поглаживая подрагивающие бедра юноши. Сатору думал, что Нишизоно будет с ним просто играть; казалось, ему доставляло порочное, извращенное наслаждение — смотреть, как мальчишка млел, таял от его прикосновений. Но сегодня он лишь грубо схватил его за бока и перевернул на живот.       Сатору зашипел от неожиданности, его щека неприятно врезалась в прохладную поверхность стола. Он хотел обернуться, чуть приподнявшись на локтях, но чужая рука с силой надавила ему меж лопаток, заставляя снова упереться грудью в жесткое дерево. Краем глаза он заметил, как свободной рукой Нишизоно открыл один из ящиков, чтобы достать маленький прозрачный тюбик с розоватым гелем внутри.       Сатору заметно напрягся. Они занимались... этим всего считанное количество раз; обычно он ублажал мужчину только руками и ртом. В первый их секс парень едва ли не плакал от боли, уткнувшись лицом в шею Нишизоно, пока тот брал его на заднем сидении своего автомобиля. По правде говоря, Сатору не назвал бы старика жестоким, но и слово нежный ему совсем не подходит; юноша мучился от боли еще несколько дней после их первого раза.       И вот сейчас тот же самый человек, уважаемый политик, собирался трахнуть его посреди собственного кабинета, прямо на рабочем месте. Сатору стиснул зубы, а голос в голове продолжал умолять его сбежать, пока не поздно, даже когда холодный гель начал медленно растекаться по нежной коже между ягодицами. Он прижался лбом к столу и зажмурился.       — Нишизо... А-а-ах!       Сатору дернулся всем телом, когда внутрь ворвался один палец, а мужчина только сильнее вжался в него сзади.       — Лежи спокойно, Сатору, — вполголоса проговорил он, аккуратно двигаясь внутри него. Парень чувствовал, как от неудобной позы заныли мышцы ног, а собственное тело сжималось под напором. Он задыхался, опаляя жарким дыханием ладони, прижатые к губам, и едва подавил болезненный стон, когда к первому пальцу добавился второй.       — Хороший мальчик, — похвалил его мужчина, и Сатору чуть приподнял голову, чтобы оглянуться на него через плечо. На лице Нишизоно расплылся довольный оскал, и, ворвавшись в юное тело уже тремя пальцами, старик перехватил взгляд мальчишки. Тот наверняка слишком сильно отреагировал на это, потому что политик тут же тихо рассмеялся, ни на секунды не прерывая своего занятия:       — Ты стал таким податливым, — прошептал он, сгибая и раздвигая пальцы внутри влажной, обжигающей тесноты, заставив Сатору чуть выгнуться от ощущений. — Может быть, это стало входить в привычку?       Тот бросил на него еще один острый, колючий взгляд, и голос его прозвучал куда слабее и тише, чем он хотел:       — Ты... отвратителен.       Улыбка его никуда не делась — наоборот, Нишизоно стал выглядеть еще более самодовольным.       — Какая наглость, — ехидно усмехнулся он, наконец вынимая скользкие пальцы. Сатору вновь захотел повернуться лицом к нему, но рука все с прежней силой удерживала его на месте. Ему не оставалось ничего, кроме как опять закрыть глаза, как только его слуха коснулся звук расстегнувшейся молнии на брюках Нишизоно. Спустя короткий миг он почувствовал, как что-то большoе и горячее потерлось о его растянутый, покрасневший вход. Сатору чуть вытянулся вперед, вцепившись пальцами в противоположный край стола, чтобы сохранить хоть какое-то равновесие, прежде чем это что-то плавным толчком вошло внутрь.       Крепкая ладонь исчезла с его спины, но Нишизоно тут же прижался к нему всем телом, едва позволяя дышать. Сатору молча терпел, вонзаясь короткими ногтями в черное дерево под собой, а старик продолжал медленно толкаться в него, топя обжигающие вздохи и стоны в растрепанных темных волосах. Две руки — одна до сих пор влажная — крепко сжались на его талии, притягивая к себе, на себя. А юноша лишь рвано дышал, пристыженно ощущая, как боль плавится, превращается во что-то другое. Во что-то по-настоящему приятное.       — Сатору... — прошептал мужчина мальчишке на ухо, прижимаясь губами к мягкой мочке, чуть прикусывая и посасывая ее. Когда он вновь заговорил, голос его ни капельки не дрожал, как будто не он прямо сейчас трахал Сатору, крепко держа его в своих руках. — Сегодня мою кандидатуру выдвинули на пост заместителя председателя в Федеральном Правительстве.       Мы действительно должны говорить об этом именно в такой момент? Сатору скрипнул зубами; он мог ответить все что угодно по этому поводу, если бы был способен произнести хоть что-нибудь связное. Он чувствовал, как буквально терял голову от невыносимого, разрывающего его на части экстаза, расплывающегося вдоль всего тела. На мгновение мир вокруг осветился белой, ослепляющей вспышкой, и юноша, выгнувшись гибкой дугой, подался навстречу ненасытному мужчине. Тот ухмыльнулся, вторгаясь в него все глубже и глубже, задевая сводящую его юного любовника точку, и так же спокойно продолжил:       — Я уеду из Ишикари. В Токио.       И в этот же миг Сатору поднял голову, уставившись куда-то перед собой широко распахнутыми от ужаса глазами.       — В Токио?..       — Да, — голос этот опалил его шею вместе с глубоким стоном. — Как и ты.       Чистой рукой Нишизоно схватил его за подбородок и двумя пальцами скользнул меж влажных от слюны губ. Сатору глубоко и громко простонал, не смея сопротивляться ни жестким пальцам, что царапались об острые зубки, ни горячей плоти, с еще большей скоростью и напором двигающейся внутри.       — Когда поступишь в университет, — промурлыкал мужчина низко и тихо ему прямо на ухо, — ты будешь жить со мной.       Это был не вопрос. Сатору зажмурился и, не обращая внимания на длинные пальцы у себя во рту, тихо спросил:       — А если... я откажусь?..       Пальцы, ласкающие язык, исчезли, и целая ладонь в тот же миг накрыла рот Сатору, приглушая его стоны, не давая сорваться с губ ненужным, раздражающим вопросам. Нишизоно прижался к нему еще ближе и повторил твердо, почти угрожающе:       — Ты будешь жить со мной.       Разум вновь и вновь кричал ему: «Опасно!», но Сатору не слушал; удовольствие, рвущееся наружу, достигло своего пика. Рука, все еще прижатая к его губам, заглушила короткий вскрик. Все его тело, покрытое липкой испариной, напряглось и крупно задрожало, когда он кончал, а костяшки на тонких кистях побелели — с такой силой он вцепился в края стола. Через короткие секунды рука наконец исчезла, и Сатору сделал такой желанный для легких вдох. Нишизоно толкнулся в него еще несколько раз — слишком глубоких и почти болезненных раз — и тогда оргазм накрыл его с головой; он кончил с низким, гортанным рыком.       Сатору безвольно растянулся по столу, совсем не желая шевелиться; капельки слюны стекали по его подбородку вниз и врезались в твердое дерево под ним. Он понял слишком поздно, что в этот раз Нишизоно даже не соизволил воспользоваться презервативом. Мужчина тоже не двигался; его плоть до сих пор была внутри, а широкая грудь, вздымающаяся от рваных вздохов, прижималась к спине парня.       Токио. Именно туда Сатору мог сбежать от всего этого — сбежать от Нишизоно, чтобы целиком и полностью посвятить себя рисованию манги. Стоило догадаться, что этот человек просто так его не отпустит: это читалось в его взгляде, которым он изредка смотрел на мальчишку. «Ты — весь мой свет, весь мой мир», говорил этот взгляд. Порой Сатору казалось, что мужчина и впрямь влюбился в него или чувствовал хоть что-то человеческое и живое. Но он не знал о нем слишком много. Не знал ничего.       Единственное, что он знал, — он попался в липкую, запутанную паутину, и никакие просьбы и мольба теперь не помогут ему из нее выбраться. А горящие слова все так же проносились пред голубыми глазами: опасно, опасно, опасно. Любой нормальный человек давно послушал бы их и обошел Нишизоно стороной.       Но, видимо, Сатору был далеко не нормальным человеком. Прищурившись, он заглянул через плечо и встретил черные блестящие глаза мужчины.       — Я хочу отдельную комнату.       И Нишизоно улыбнулся, наклоняясь вперед, чтобы оставить мягкий поцелуй на его виске.       — Как пожелаешь.