Цвет любви

      Первая ночь на незнакомой планете. Душная, жаркая, обволакивающая тело и сознание, но всё же не пылающая так нестерпимо, как делал это раскалённый полдень. Она даже может подарить какое-то жалкое подобие отдохновения, её объятия не так безжалостны, как недавнее пекло чужой звезды.       — Подними глаза, Рики. Смотри, какая ночь на Терре. И совсем другое небо.       — А где на нём наша звезда, Ясон? Та, которая светит Амои?       — Смотри, вон та, маленькая. Налево от яркого неправильного четырёхугольника.       — Мы когда-нибудь вернёмся туда, на Амои?       — Должны, Рики, должны. Просто верь. И расслабься, пока есть время. Если всё получится, завтра тоже будет тяжёлый день.       — Ясон, приложись к моей руке ещё раз. Так мне будет спокойнее. Третий раз я просто не переживу. Даже если сейчас не нужно… Так, для профилактики, с каким-то запасом.       — Рики…       — Не отговаривай меня, Ясон, не надо. Ты же понимаешь: мне будет лучше, если ты это сделаешь. — И Рики улыбается, предавшись воспоминаниям. — Я столько раз отдавал тебе и свою кровь, и… гораздо большее. Неужели сейчас ты откажешься от такой малости? Не отталкивай. — В глазах зажигается хитринка: — Всё равно не отстану.       Ясон смотрит на Рики с нежностью:       — Ты сам кровосос ещё тот… Ладно, служи вампиру — потом рассчитаемся…       Ясон склоняется над неровной раной на кисти, Рики не сдерживает довольную улыбку:       — Мне ещё никогда не было так сладко больно от тебя. — Монгрел склоняется над драгоценной головой. Причастие на причастии. — Больше, больше, — шепчут губы и, нырнув в море платины, предостерегают от ненужного беспокойства: — Не нервничай: не буду тебя соблазнять… Пока. Ужин закончен? Теперь релакс для полного кайфа. — Рики встаёт, отбегает к воде, обмакивает в ней куртку, возвращается, на ходу укладывая ткань в несколько слоёв, садится, возится, устраиваясь рядом с любовником поудобнее: — Лезь под шатёр, — и расправляет куртку на головах по-братски, поровну. — А теперь расскажи мне что-нибудь интересное, чего я ещё не знаю.       — Хочешь про нас?       — Конечно.       — Изволь. Знаешь, что я сделал, когда мы встретились во второй раз и я отвесил тебе удар в живот?       — Нет.       — Я знал, что ты отключился на несколько минут. И поэтому без всякого страха быть разоблачённым опустился перед тобой на колено, поднял тебя, пристроил на бедре, заключил в объятия и поцеловал.       Ясон смотрел на Рики, не требуя ответа, но выжидательно, словно желая прочесть в молчании парня реакцию на свои слова.       — Правда? — На лице Рики установилось выражение внезапно набредшего на золотые россыпи.       По-видимому, перед взрывом Ясона всё-таки перемкнуло, потому что этой наивной и вместе с тем лукавой чертовщинки в глазах любимого Рики ещё не видел. Ясон обрёл ещё и это, Рики обрёл ещё и это — познанию не было границ, но и отключаться от действительности не представлялось возможным.       — Правда. А теперь ложимся. — Ясон снял куртку и положил её на песок. — Головой сюда: с утра здесь будет тень. И спим. Крепко, сладко и долго.       — Тебе точно не…       — Точно не. Ложись, закрывай глаза и ни о чём не думай.       — Боюсь. Ты точно не…       — Рики! Кто из нас теперь пиявка? Сейчас же спать. Со мной. Вместе. Лишь пока просто так.       Сон, конечно, нельзя было назвать ни спокойным, ни крепким: жёсткий песок этому не способствовал, да и Ясон, боясь, что Рики не будет спать, сторожа жизнь своего блонди, дремал урывками, периодически открывая глаза и оглядывая монгрела. Но в целом они отдохнули и, проснувшись на рассвете, выглядели свежее и бодрее по сравнению со вчерашним днём.       Безусловно, ожидание было томительным, напряжённость росла вместе с температурой раскалявшегося воздуха. Ясон ещё два раза «заправился» кровью Рики. Наконец, примерно за два часа до полудня в небе обозначились два небольших вертолёта. Ясон снова активировал серьгу и вошёл в интернет. Место посадки находилось в двух сотнях метров от берега. Вертолёты опустились и скрылись за пальмами.       — Рики, подойди как можно ближе к вертолётам, но не светись. Отследи, что они там сделают. Запоминай внимательно. Вернёшься, когда один улетит, и расскажешь.       Рики молча кивнул и пошёл вглубь острова, выбирая место для пункта наблюдения.       Ясон перестраховался зря: в режиме online он видел, как один из прилетевших демонстрирует бутылки с водой и всё остальное, заказанное им днём ранее, вплоть до пачек евро. «Принято. Свободны. Премиальные переведены. Спасибо за оперативность. Улетайте».       Рики вырос из-за кустов минуты через две после «уведомления», его глаза сияли.       — Всё на месте! Они, кажется, вели съёмку.       — Да, для передачи по сети.       — Так ты видел?       — Извини, зря гонял.       — Ерунда! А потом упёрлись, не оглядываясь. Это часть уговора?       — Точно: дипломатия — это моя профессия. Помимо экономики. Если помнишь, ещё вчера я был Первым консулом.       — Захочешь — будешь снова. Что тебе прежде всего нужно?       — Вода, еда и коробка, в которую они сложили шприцы, пакеты с кровью и прочее.       — Я мигом.       Ясон прислонился к стволу пальмы и возблагодарил бога, не упуская, впрочем, из виду, что он с Рики лишь в начале пути. Одно то, как парень будет его тащить… Надо ему хотя бы немного облегчить будущие хлопоты — и Ясон перебрался, помогая себе руками, на десяток метров ближе к вертолёту.       — Ты чего? Сиди, я всё сделаю.       — Господи, вода…       Вода, живительная, хрустальная, свежая, чистая, прохладная, жадно впитывалась языками, глоталась, растекалась по внутренностям, струилась по запрокинутым головам, темнила платину, резче выделяла смоль, змеилась по телам долгожданным блаженством.       — Там много, ещё шестнадцать бутылок… Господи, как я счастлив!.. Где твои влажные губы, Ясь?       — Вот они.       Их первый благостный, радостный, сочный, чувственный поцелуй, поцелуй без намёка на прощание, поцелуй не вдогонку убегающей жизни, не последнее «прости» — наоборот: в залог грядущих свершений. Под крылом любви. Просто потому, что они любят друг друга. Любят — как это просто! И прекрасно. Всегда.       Теперь шоколад: он высококалорийный. Печенье, сыр. Ну и меню у Первого консула! Бывшего, бывшего: он постоянно забывает… К чёрту утончённость, разборчивость, этикет! Рики тоже уминает за обе щеки. Ну и видок у них, если смотреть со стороны! У Орфея, мистера Элегантность, глаза бы на лоб полезли, у Аиши более прозаично отвалилась бы челюсть…       — Класс! Вкуснятина! Я такого не ел на Амои. Это вообще что? — Рики крутит в руках пустую упаковку.       — Совсем недавно был сыр. Из молока. Молоко, понятно, из коровы.       — А, ясно. А мясо есть?       — Надо покопаться в том, что принёс. А, вот колбаса пойдёт. И хлеб возьми.       Между сыром и колбасой, конечно, снова смакуются губы Ясона.       — Самый лучший! Чего улыбаешься?       — Подумал, как мы смотримся со стороны. Как из голодного края — ничего лишнего, одни инстинкты, голая истина.       — Да. А, это вкусно — кусай.       Ясон кусает, жуёт, проглатывает и смеётся — как никогда в своей жизни, от души, во всю глотку. Ему просто хорошо. Рики хохочет вслед за ним.       — Мне просто хорошо.       — Мне просто хорошо.       Они просто смеются. Они просто счастливы. И смеются долго, до слёз, держась за руки. Первым пробует опомниться Рики:       — Слушай, Ясь, а курево есть? Бухло ты, конечно, не заказал, трезвенник, — и не может сдержаться, снова смеётся, откровенно ржёт. — Только вино, только с Раулем — я помню.       — Не только с Раулем, ревнивец. Ну и глупые у нас сейчас рожи!       — А откуда это всё? — любопытство наконец пересиливает смех, который, правда, не прекращается, а то и дело прорывается прысканьем и широкими улыбками. — Ну, в смысле бабок. Ты что, свои счета сюда перевёл?       — Какие счета? Здесь 2015 год, до моего и твоего появления около девятисот лет. Нет ещё ни Эос, ни Танагуры, ни чёрного рынка, а моих счетов — и подавно.       — Тогда как?       — Просто своровал.       — Своровал? — заворожённо переспрашивает Рики. — Круто, а можно подробнее?       — В общих деталях так: в следующем году в десяти тысячах километров отсюда пройдут выборы. Страна большая, кампании долгие, деньги будут потрачены немалые… если я их верну: их-то финансы, заготовленные и растрачивающиеся на уже начавшиеся акции, я и спёр. Нам нужнее. Взломал защиту, пароли, коды доступа… В общем, вспомнил все выходки Катце. Блонди монгрела не тупее. Открыл новые счета: твой и мой. Хорошенько замёл следы. Итог — фактически действует. Может, что-то и верну. Может, даже бо́льшую часть. Если будет хорошее настроение и найду работу.       — Ну ты гений! Натурально…       — Натуральный монгрел, да? Меня давно мучила моя ущербность: моё самолюбие никак не могло смириться с тем, что ты ловко тащишь кредитки из карманов, а я в этом совсем не преуспел.       — Ясон, я снимаю шляпу и возвожу тебя на первое место, расписываясь в своём поражении.       — Мне бесценнее один твой неудачный опыт… в Мидасе, под моим неусыпным оком.       — И как же я счастлив, что попался!       — Положим, в первые минуты ты этого не сознавал.       И снова хохот до упаду, и снова поцелуи, и снова глотки и струи воды… Так проходит полчаса.       — Ну, а теперь насущное. Не хлебом единым… И даже не единой любовью… — Разбираются шприцы, просматриваются лекарства и пакеты. — Компенсация от вампира за все кровопускания. Давай руку.       За переливаниями и обработкой ран проходит ещё час.       — Первый признак человека — мусор, который он оставляет после себя. Писать «здесь были Ясик и Рика», думаю, не стоит?       — Нет, на песке всё равно сотрётся.       — А как ты меня будешь тащить к вертолёту?       — Без вариантов: руками.       Ещё пятнадцать минут. Дотащились до вертолёта. Рики приваливается к машине, пот течёт с обоих.       — Хорошо, что приняли обезболивающее.       Рики пронзает идея:       — Ясон! Ясон!       — Что?       — Здесь наши первые следы на этой планете. Трахни меня! Пусть на этом острове тоже останется наша любовь!       — Но ты…       — Я хочу! Хочу!! Не знаю чем, но хочу!       — Авантюрист! Манипулятор!       — Монгрел! Ясон…       — Рики…       Губы скользят по губам так легко, почти неосязаемо. Они ещё сомкнуты, они только внешней стороной запоминают рисунок тех, которыми природа одарила сидящего рядом, чтобы сохранить его до гроба и понести далее в вечность эти касания и эти изгибы, но этого так скоро начинает не хватать, этим не надышаться — и они раскрываются, уже внутренней, влажной стороной ловя желание и готовность, жажду и стремление и контуры других, тоже раскрывшихся навстречу. Они нащупывают, заключают в свой овал то нижнюю, то верхнюю товарку, замыкают, забирают, всасывают, отдаваясь сами. Мгновение, и ещё, и ещё — и ничего не осталось от томности, перешедшей в засосы. Они всё сильнее и хищнее, крепче и жёстче, они раздвигают зубы, а язык уже обмахнул дёсны и врывается туда, где его всегда встречают со страстью. До нёба, до глубин каких только смогу достать, до смерти — забирая, всасывая, теряя сознание. Взаимные проникновения, без сдачи на милость победителя, схватка внутри, в тайне друг друга — вечная, уносящая покой и разум. Глаза в глаза, они распахнуты навстречу друг другу и любви, обсидиан тонет в глубине сапфиров — и это тоже взаимно. Победи меня, насладись мной и отдайся сам. Дрожат, опускаются веки, сохраняя очам любимый образ, но и этого уже мало, это только губы, только глаза — и поцелуи горностаевой мантией всевластия накидываются на щёки, лоб, брови, ресницы, подбородок. Руки разворачивают любимый овал, губы рвутся к виску, проводят по корням волос, плутают за ухом, язык вылизывает раковину, зубы прикусывают мочку и отправляются дальше — по скуле, по линии подбородка, уже вздёрнутого, уже ждущего. О, эта запрокинутая голова, напрягшаяся шея, резче обозначившийся кадык, тоже желающий награды: лобзаний, прикусов, скольжений языка! Ты всё получишь. Возьми. И ты, шея. Расслабься. Поцелуи лавиной скатываются от косточки, выступающей за ухом, до плеча.       — Потный, грязный, недоукомплектованный, — шепчет Ясон. — Самый желанный… Крышу сносит…       А пальцы уже оглаживают плечи, вплетаются в чёрные волосы, уступая кожу губам, и снова опускаются, правая рука откидывает спину на левую, дёргает майку, ткань сползает до локтя. Чёрт, ты же не сможешь пошевелиться. Тяну ещё, ты освобождаешься от полотна, твои руки то вплетаются в мои волосы, то срывают с меня то, что раньше было одеждой, окончательно запутываются, не зная, что делать, и делают всё вместе, помогая себе губами, зубами и языком. А, может, это время остановилось, и я пью и не могу напиться твоим телом, твоими касаниями, твоими поцелуями, но у нас вечность впереди, нам ещё так много… Жми меня крепче.       Рики всхлипывает и стонет, извиваясь телом, изгибая его дугой, откровенно, бесстыдно подставляя соски под поцелуи. Всё так, как он помнит, если он вообще может о чём-то думать, когда Ясон рядом. Да, он что-то не испытает в конце, так это ненадолго, и что с того, раз они вместе… Он широко раздвигает пальцы на любимой спине, стремясь охватить её побольше, он впивается губами сильнее, чтобы впечатать их след на большем пространстве. Больше, больше, больше, чаще, сильнее, до беспамятства в бреду любви. Или до бреда в беспамятстве — какая разница…       Ты снова мой, ты рвёшься мне навстречу. Мы целуем, кусаем и вылизываем друг друга, гладим, хватаем, обнимаем, сплетаемся жарче и жарче. Даже это чужое солнце с нами согласно. Соски твердеют, они откровенны в своих жажде и желании продолжения. Лианы волос и рук оплетают вожделённое. Ты касаешься, скользишь, ласкаешь… Боже, каким я был дураком, не разрешая тебе прикосновений, лишая себя океана блаженства! Шея, плечи, ключицы, лопатки, полукружья рёбер, шишечки позвонков. Твои и мои. Вылижу твои до конца, до последней клеточки, зацелую, залюблю. А ты — мои. Пальцы и губы на горячей влажной плоти. Она поёт, будто и не лишена ничего. Потерпи. Мужайся: это ненадолго. Ты ещё будешь полностью счастлив… Клянусь.       Руки всё ниже и ниже. Добираются до сокровенного. Твоя талия в их кольце. Какой ты, Ясон? Я никогда не видел тебя в таких ярких потоках света, в таких волнах жара. И желания, накрывающего с головой. Ещё ниже, ещё безумнее, ещё желаннее. Долой то, что осталось от сьюта. Какая у тебя белоснежная кожа! Бледно-розовые бутоны сосков, плоский живот, точёный рельеф, умилительный пупок… Нет, без языка не обойтись. Что ты говорил о мифологии? Какой-то Аполлон… Какой, к чёрту, Аполлон!.. И то, что мне чего-то не хватает в ощущениях, — тоже к чёрту: касаясь вволю, я получу больше и больше узрею в этих потоках света. Оглаживаю ягодицы, пальцы слегка надавливают, глубже обозначая ложбинку. А здесь?.. Захватывает дух. Золотистые колечки почти полностью закрыты вздыбившимся стволом, только по сторонам к яичкам сбегают узкие дорожки. Отвожу на себя возбуждённый член. Невозможно не прижаться к этой россыпи, не захватить губами, не отпуская и слегка натягивая, не вылизать языком. В глазах темнеет, щека млеет от наблюдения луны, исходит каплями вершина мироздания, но я выше и сейчас накрою её…       — Не надо, Рики, не надо. Я так не хочу. — Обсидиановые глаза молят о доступе, но надо сдержаться и не поддаться. — Ни мне, ни тебе не надо наполовину. Это будет потом, когда ты сможешь полностью насладиться.       — О Ясон…       — Иди ко мне, малыш. Поверь: так будет лучше. Иначе… с чего бы мне отказываться от рая на земле?       Рики с неохотой, но сдаётся:       — Я буду ждать. Бери же меня жёстче — за отложенное блаженство.       Я, наверное, неисправимый эгоист, если заказал ещё и смазку, но, Юпитер побери, она сейчас пригодится. Впрочем, сначала язык, а прежде всего — снять с тебя эти штаны. Что это? Ты хватаешься за ремень и краснеешь как аленький цветочек (я уже стал силён не только в мифологии, но и в более поздних террианских фэнтези, и как такое может в голову прийти в такой момент!). А, всё понятно: ты опускаешь голову и стыдливо шепчешь:       — Только туда не смотри… пожалуйста.       — Не буду. А погладить можно?       Ещё тише:       — Ага. Только через одежду, ладно?       О, не только Рауль мой застенчивый герой. И у тебя для этого больше оснований… Осторожно провожу по низу живота. Непривычно плоско, насколько же тебя выпотрошила эта грязная сволочь! После того, что было между вами, пусть и давно. И, отсёкши безжалостно, ещё держала в своих объятиях, касалась, терзала, пока ты был без сознания, может быть, и насильничала… Чудовище… Нет, Гай, ты не должен умереть быстро, не должен просто пройти нейрокоррекцию и ничего не помнить. Наоборот: помнить всё, до малейшей чёрточки, до мельчайшей подробности, чтобы и эти чёрточки, и эти подробности жгли тебя ежесекундно, пытали, не отступая, обгладывали без сострадания, с холодной усмешкой, как и ты — моего Рики. Солнышко моё! Похоже, я уже обживаюсь на этой планете. Как странно: возбуждение с гневом пополам, возбуждение, усиленное яростью и порывом к достижению праведного.       Змейкой извиваешься на песке прочь от меня, пока я стягиваю с тебя штаны, сам стараешься освободиться от них быстрее. Нет, не уйдёшь. Накрываю нежно, с тобою сейчас нельзя по-другому, хоть ты и говорил что-то обратное. Впрочем, я уже ничего не помню. Оглаживаю стройную попку. Ты такой узкий, ты всегда и везде такой узкий и тесный. Мне. Только мне и никому другому. Раздвигаю ложбинку, соскальзываю по её бокам языком к розовой звёздочке. Сперва легко провожу языком, почти не надавливая. Второй раз — с нажимом. И в третий — раздвигая и входя внутрь. Ты подаёшься туловищем ко мне, моя чёрная пантера, словно заранее подмахивая. Ах, как ты всё это хорошо помнишь! Подключаю уже смазанный палец и чередую исследования им с поцелуями и изысканиями языком. Два пальца. Ты всхлипываешь, пальцы сжимаются, захватывая песок. Нет, не станет горстью песка наша любовь. Три пальца. Похоже, Гай всё-таки не дерзнул надругаться над тобой. Изнываю, перевозбуждён, как давно у меня не было тебя! Да и вообще никого… Впрочем, на что другие… Переворачивая, подхватываю тебя под попку, перекидываю через… в общем, там у меня вчера была нога. Мои руки по-прежнему сильны, и ты по-прежнему лёгок и хрупок. Смотри на меня, отслеживай мой взор, не отрывай глаз, убеждайся: я выполняю своё обещание. Тише, тише, Ясон, самое главное — не нагрубить сейчас. Вот так: осторожно и медленно-медленно.       — Быстрее, Ясон, грубее! Хочу резкости, хочу боли, хочу власти… Первого консула… — и сам насаживаешься сразу, практически полностью. Глаза на мгновение мутнеют от боли, но ты пережидаешь, выдыхаешь и начинаешь двигаться, поймав и ритм, и направление. Я тону в бездне блаженства, в этих шёлковых стенках, в сказочной пещере, куда стремился всю жизнь.       — Тебя… всего… хочу… бери… — левая рука на моей груди, правой прижимаешь к животу мои пряди. Малышка, разве нас может что-то разлучить, смотри на меня, я потерял больше. И по весу, и… Я не слишком сильно задеваю простату? Но и этих мыслей уже нет в голове, и всё кругом обман, кроме нас двоих и этого неба, к которому лечу рывками, и бешеные скачки отдаются в теле, и лестница в рай, рывок, взлёт, полёт, это невозм… — и я ору и выплёскиваюсь в центр Вселенной. Долетает чей-то крик. Быть может, это моё эхо, быть может, ты тоже… Я взлетел, я на небе, и две звезды приближаются к моим глазам.       — Люблю… до смерти и дальше.       Постепенно приходим в себя и, обессиленные, выжатые как лимон, приваливаемся к стойкам шасси.       — Тебе было хоть немного хорошо?       — Ещё спрашиваешь, — стонешь, вкладывая в звук всю негу, всё удовольствие, которые испытал: — Ясоон…