Цвет любви

      Ясон мягким ласковым движением руки оплёл плечо Рики. Тот откинулся назад, а потом теснее прижался, удлиняя полукольцо нежного объятья, в котором оказался.       — Держи меня крепче. Не отпускай.       — Никогда…       — А теперь рассказывай. Где мы?       — В самом настоящем захолустье. Ты помнишь, как назвал меня генно-модифицированной дрянью, которую не то что у нас, но и в провинции стараются есть пореже, отсутствие которой настолько замечательно, что даже вдали от цивилизации это выносят на этикетку? А услышал ты это в какой-то передаче. Так что я и на прокорм не годен, не говоря уже обо всё остальном.       — Ясон, ну Ясон! — Рики затыкает уши, сжимает руки в кулаки, извивается на горячем песке. — Я дрянь, я кретин, ну ударь меня, ну приложись! — и, взяв руку Ясона в свою, прижимает к губам, целует ладонь — легко и бережно, но жадно, взахлёб, словно птицу, в любой момент готовую выпорхнуть. — Я врал тогда, всё врал… Ну как я мог… Я скотина… Но ты же не верил, правда?       Мольба и просьба о пощаде в чёрных агатах. «Карай и милуй, обнимай и отталкивай, призывай и гони, отторгай и притягивай, владей и отдавайся — что угодно, только не думай, что я мог не любить: не было этого. Только помни. Только не забывай. Из твоих рук приму всё». Ты уже давно свёл меня с ума. И как же прекрасно, что мы наконец можем не сдерживаться!       — Да нет же, нет, ну что ты! — глажу по волосам, отвожу прядь за ухо. — Я совсем не в укор, я имел в виду только то, что мы сейчас в этом самом захолустье. На задворках Галактики, в Солнечной системе, которая так незначительна, что никто не удосужился вести переговоры с её жителями об их подключении к глобальной информационной сети. Они изолированы, нас здесь никто не достанет, даже Юпитер. Не бойся! — И куда-то испаряются и Солнечная система, и глобальная информационная сеть. Зарываюсь в волосы, целую шею, пальцы скользят по обнажённому горячему плечу: ты давно сбросил куртку. А мне даже и снимать нечего: сьют разодран так, что больше показывает, чем скрывает, и твои губы уже свободно разгуливают по моим соскам. Каким же я был идиотом, не позволяя тебе касаться меня! Зверею, твердею, сжимаю крепче. Ты стонешь в ответ. В тебе говорит не тело, но его память, тебя несёт не инстинкт, но сердце. Так трудно, невозможно не поддаться. Нет, стоп! Нельзя. Отстранись, забей, обломись. И ты ложись. После гимнастики мы и до ночи не доживём: ни грамма жидкости не останется в организме.       — Рики, Рики! Нельзя сейчас, пока ещё нельзя. — Взгляд убедит больше: — Смотри, смотри в мои глаза: я умираю, отказываясь, но я отказываюсь, чтобы выжить.       Рики с сожалением прерывается, в очах разлито детское огорчение: он готов был поиграть во что угодно. «Дай мне кончить… Хватит меня тормозить…» Наваждение не проходит, возбуждение не желает уходить. Чёртов стояк… Скажи хоть что-нибудь, отвлеки как-то.       — Но почему? Чего ты боишься? Ты же хочешь… Почему нельзя?       — Потому что ты временно нетрудоспособен.       — Но ведь тебе это не должно мешать…       — Ты альтруист, Рики.       — Это что?       — Это когда сначала думают о других, а потом о себе.       — Когда другой — это ты… Это же не другой — одно целое: я в тебе навсегда, а ты во мне.       — Я это знаю, это не подлежит сомнению, — голос Ясона тих и мягок. — Я просто не смогу получить удовольствия, если ты его не получишь.       — Тебе только кажется — получишь. И я получу. Ну, пусть немного поменьше — какая разница? Мне же главнее… прижаться, ощутить. Остальное — доберу, не доберу — там, потом. — И Рики кивает головой куда-то в сторону севера, соединяя сторону света с возможным будущим.       — Там и потом. И мы должны туда добраться. Для этого нужны силы. А тратить их остаток на секс, обезвоживая организм, смерти подобно. Надо продержаться. Сколько точно, не знаю, но надеюсь, что не дольше завтрашнего дня. Я же говорил, что кое-что придумал. Я просто стал суеверен, боюсь спугнуть словом наше спасение. Наберись терпения. Нужно переждать, суметь отвлечься. Главное — убраться отсюда. Поэтому ты сию же минуту выкинешь из головы всё, что к этому не относится, а из сердца — все свои желания, которые могут нас убить. Я помогу тебе: сейчас ты просто положишь свою голову мне на грудь, и я расскажу тебе подробнее, куда нас занесло.       — И как ты об этом узнал.       — Как узнал? Ничего особенного. Серьга в моём ухе — приёмник и передатчик одновременно. В Эос я подключался напрямую к глобальной информационной сети, отслеживал состояние рынков, поглощал новости — финансовые и прочие. Потом анализировал полученное и действовал, исходя из складывавшейся ситуации.       — Угу. А я ждал, когда ты закончишь, и ревновал тебя к этим противным биржам.       — Это была моя работа.       — И ты её выполнял, чтобы в том числе и меня содержать. Я тебе дорого обошёлся. Сколько я элементарно слопал за пять лет!       — На здоровье. Гораздо больше я потратил сил и нервов на то, чтоб тебя покорить…       — Скорее, на то, чтоб я в этом признался, потому что покорён был с первой минуты.       — Ты всегда был врединой и злючкой.       — Отомсти мне.       — Не провоцируй. Вот и здесь я принялся за старое и первым делом собрал информацию и выяснил, что мы попали в паршивые климатические условия на планету с довольно вшивой цивилизацией и без связи с галактическим центром.       — А почему Катце и Рауль впихнули нас в эти неудобные рамки?       — Это уже сложнее. Здесь можно строить лишь предположения. С одной стороны, я думаю, что они хотели нас перебросить именно сюда. Окраина Галактики, вдали от проторённых маршрутов и торговых путей, информационная изолированность — Юпитер не достанет, с блонди, сильверами и прочими, выезжающими на межзвёздные симпозиумы или просто на отдых, не повстречаемся: туристы здесь редкость, планета сильно загажена во всех смыслах — от количества мусора до грязных политических раскладов. Они хотели отправить нас сюда, обезопасив прежде всего от угроз, с которыми мы сталкивались на Амои, — и это понятно. Скорее всего, у Катце были планы куда-то смыться, или он переправлял сюда тех, у которых с законом не всё в порядке. Сносно, безопасно, обнаружение исключено. А вот конкретное время и конкретное место… Мы угодили на девятьсот лет назад — и слава богу, что не на девятьсот двадцать: уже созданы 3D-принтеры, уже практикуется наращивание тканей. Всё, правда, очень примитивно, и я не знаю, сколько придётся корпеть, чтобы привести в порядок наши тушки, если выберемся. К тому же это не мой профиль. Да, Рауля точно будет не хватать — он бы разобрался с этим гораздо профессиональнее. А если бы захватил и своё оборудование… То ли они не смогли или забыли пробить сроки, то ли в панике нажали не то: у них же считанные секунды оставались. И место… Не успели подобрать приемлемое и вышибли наугад. Не самый лучший вариант, но могло быть и хуже: на Южном полюсе сейчас -40 — там замёрзли бы за три минуты.       — Ничего, Рауль бы потом приехал, раскопал бы нас и оживил.       — Блонди могут многое, но не всё.       — Я уверен в обратном, когда смотрю на тебя. А что ещё по планете?       — Разобщённость, расслоение, нищета, двухполярный мир, сонм языков, ярмо религий, дремучие предрассудки, постоянные войны, климат испорчен, финансовая система на грани. С вооружением, правда, неплохо, но робототехника очень слаба. Хотя, если представить Амои девятьсот лет назад и наложить нашу картинку на здешнюю…       — То кто победит?       — Мы, Рики, мы. Плохо только, что возможность пространственно-временного перемещения они доказали тридцать лет назад и даже получили за это… у них это называется «Нобелевская премия», а вот на практике не продвинулись ни на йоту. Либо нам жить здесь до смерти, либо воплощать теорию в практику самим, либо ждать действий Катце и Рауля. И не в ближайшее время: наверняка на Амои сейчас СБ всё шерстит. Слушай, Рики, и запоминай: придётся задержаться в этом гадюшнике на энное количество дней.       Ясон выхватывал главное в географии, истории, экономике и укладе жизни. Рики слушал невнимательно, дёргая лектора то за платиновые пряди, то за остатки разодранного сьюта.       — Ах, блонди…       — Кроме иммигрантов.       — И где эта Швеция?       — На севере. Конкретно — там. — Ясон махнул рукой через плечо. — Не клацай зубами так алчно: в последнее время они совсем сбрендили, крутят детям мультики, вращающиеся вокруг половых органов, а те и рады просвещаться, начинают в шесть и становятся импотентами к двенадцати годам.       — И даже афродизиак не помогает?       — Они наверняка не пробовали.       — Да, в петы не пойдут, зато в фурнитуры без операции примут. А, я придумал: их излечит один взгляд на тебя.       — Особенно на мои стройные ножки.       — Мы их достроим на 3D-принтере. В крайнем случае отрежем мои и пришьём.       Ясон кинул оценивающий взгляд на нижнюю половину Рики и отрицательно покачал головой:       — Нет, не подойдут: коротковаты и темноваты.       — Ах ты расист…       — Ну вот, хоть что-то из лекции ты запомнил.       — Тогда занятия закончены, теперь я буду за тобой ухаживать.       — И как?       — Ну, расчёски у меня нет — пока останешься растрёпкой. А вот омовения… Эта морская вода для кожи не опасна?       — Да нет, как наружное приемлема.       — Угу. Так я тебя сейчас искупаю. — Рики взял свою куртку, скинул башмаки, стащил носки, улыбнулся Ясону и полез в воду. — Ясон, а она прохладная. Может, тебя сюда перетащить?       — Не стоит, раны щипать будет. Ты тоже долго не плещись: солнце к закату, но ещё горячее.       Рики окунает свою куртку в воду, слегка полощет, освобождая от песка, и, не выжимая, возвращается к Ясону.       — Откинь голову, а глаза зажмурь покрепче: вдруг попадёт, а пресной, чтоб промыть, нет.       Ясон закрывает глаза и запрокидывает голову, Рики скручивает куртку и выжимает её на волосы блонди. Мерзкая солёная грязная вода впитывается благородной платиной — мезальянс.       — Открой глаза. Так полегче? — шепчет Рики и обтирает бледное лицо.       — Да, спасибо.       — Подожди, я тебя ещё окачу. — Рики снова бежит к океану, снова погружает в него куртку и, снова не выжимая, торопится обратно. — Теперь на тело. На грудь, на спину. Давай поворачивайся.       — Морские ванны.       — Ага… А, вот я ещё что придумал, — снова бежит, снова окунает и, вернувшись, аккуратно складывает и кладёт Ясону на темя. — Ну что, я хороший фурнитур?       — Хоть куда. Иди искупайся. Только далеко от берега не уходи и не смей плавать: помни, нам нужны силы, нельзя расслабляться.       — Помню, помню. Не скучай.       Рики раздевается и барахтается в воде. Почти с наслаждением, как ребёнок на пляже. Ясон смотрит на него и улыбается, ему легче с мокрой курткой на голове, но в сердце почему-то закрадывается тоска, нарастает тревога. Хочется удержать в руках всё это: и жизнь, и разум — но хватит ли сил? Его уже несколько раз посещало чувство подступающей дурноты. Ещё пара таких провалов — и последний отправит его на тот свет. Рики, мальчик мой, на кого же я тебя оставлю? Ты же потеряешься без меня в этом жестоком чужом мире…       Рики возвращается. Он всегда возвращается.       — Ты всегда возвращаешься, — губы двигаются медленно.       — А как же иначе?       Ясон смотрит с нежностью и мукой. Сказать, не сказать? Лучше сказать: Рики должен выжить. А для этого надо опомниться после того, что может произойти в любую минуту.       Рики садится напротив.       — У тебя такое лицо, когда волосы влажные. Как будто выступает из этого золота, из обрамления — такое правдивое и беззащитное…       Ясона раздирают сомнения. Смолчать? Сориентировать? Продержится ли он сам, не продержится? Продержится ли Рики? Правдивое, беззащитное — надо огласить истину и свою беззащитность. И беспомощность перед неумолимостью судьбы. Три парки… Мифология Терры красива. И имя верховной правительницы Амои взято оттуда же.       — Ясь… — Рики опускает голову и сосредоточенно ввинчивает указательный палец в песок, как провинившийся школьник. — В общем, я там немножко… совсем немножко… выпил. Ты прав: противно, солоно и муторно, но… всё-таки не так, чтоб уж очень солоно. Может, попробуешь?       Ясон вздыхает, на лице читается нерешительность. Поднимает левую руку, пальцем проводит Рики по щеке. Как я покину тебя? Как же? Господи, снова так больно…       — «Ясь»… Ну давай, сбегай, намочи, — и подаёт Рики самодельный головной убор.       На этот раз Рики возвращается с намоченной курткой, перекинутой через плечо, и сложенными лодочкой ладонями, стараясь донести в них побольше воды, не расплескать по дороге.       — Пей. Люблю.       — И я.       Ясон сжимает руку Рики выше локтя и опускает лицо к ладоням. Солоно, да, но не совсем. Он предполагал, что будет хуже. Возможно, это как-то поможет. Но всё равно это не выход. Он потерял слишком много крови. И слишком много энергии потратил на свои «переговоры». Горькая усмешка изгибает губы. Стоило ли мучиться, продлевать смерть, растягивать её на целый день, изнывая на раскалённом песке под палящим солнцем? Зачем ты вернулся в мрачные казематы Дана-Бан, Рики? Оставил бы меня умирать одного. И жил бы сейчас в своей Церере. Без меня. Но зато с водой.       — Ну как?       — Сойдёт.       — Ещё?       — Не надо, сиди, в крайнем случае курткой обойдусь.       — Ты всё-таки скажи, если что. А как мы устроимся на ночь? Солнце взойдёт, а мы будем спать — где расположиться, чтоб меньше напекло? И ещё: под мокрую куртку можно будет прятаться. Накинем на голову — и легче будет переждать жару.       Малыш строит планы. Он ещё так молод. Я старше его на восемь лет, но всё равно: двадцать девять — это тоже молодость и жалко уходить. Но Рики должен остаться. Сознание меркнет опять. Да, уже пора.       — Рики, слушай меня внимательно и не смей перебивать, что бы я ни сказал. Я потерял больше половины крови и изрядную часть тела. Болевой порог блонди выше, но мне всё равно очень больно. Я потратил много сил и чрезмерно напряг мозг, входя в информационную сеть. Я не отвечаю за своё будущее и не знаю, есть ли оно у меня, но я отвечаю за тебя — перед тобой, перед нашей любовью, перед своей совестью, перед небом, перед нашей посмертной жизнью. Если я умру в ближайшее время, ты прогрызёшь зубами мою вену… — Рики в ужасе дёргается и мотает головой, но Ясон непреклонен: — Молчи! Я должен успеть, у меня меркнет сознание. И выпьешь кровь. Сколько сможешь. Сразу. Потом уже станет бессмысленно: на такой жаре органика разложится очень быстро. Завтра здесь должны появиться два вертолёта. Подождёшь, пока они сядут. Потом один возьмёт пилота из другого и улетит. Подойдёшь к оставленному вертолёту. Там будут вода, еда, деньги, одежда и компьютер с выходом в интернет, но ты не знаешь ни одного земного языка. Плохо, но попытайся разобраться в инструкции. Взлетай и лети на северо-запад, вон туда, через остров, перпендикулярно линии берега. Возможно, на границе тебя попытаются остановить. Поднимут ли они истребители из-за лёгкого вертолёта? Будут ли стрелять на поражение с земли? Кто: те, эти? Чёрт, это действия только по ситуации… Но подчинись, на обострение не иди. Главное — выжить. Если второй вертолёт не улетит, если не сможешь разобраться в инструкции, снимешь с меня серьгу и активируешь. Вот так. — Ясон показывает, его голос глохнет, губы раскрываются с трудом. — Она пошлёт сигналы с просьбой о помощи. Что бы ни случилось, ты должен выжить. Что бы ни случилось, даже если окажешься в тюрьме или в плену. Рауль и Катце должны найти тебя, как только СБ утихомирится и снизит бдительность. Они вывезут тебя обратно. Рауль сделает операцию. Скажи Раулю и Катце, что я их люблю. Любил… Пусть Катце вскроет мои файлы — там сообщения для них, завещание и мои счета. Отдай им треть, оставшегося тебе должно хватить. Если станет опасно, перебирайся на другую планету. Катце поможет… И будь счастлив. Только, если сможешь, не с Гаем… — Глаза Ясона закрываются. Последнее, на автомате, почти бесслышно, вздохом: — Пока забросай песком, потом, если Рауль с Катце прибудут, пусть вывезут, пусть похоронят на Амои… Живи. Будь счастлив. Не храни мне верность. Только, если сможешь, не с Гаем… Впрочем, смерть разочтёт…       — Ясон! Ясон!! Ясон!!! — Рики в ужасе, лицо — застывшая маска. — Ясон…       Бьёт блонди по щекам. Никакой реакции.       — Гай! Ненавижу!! Ненавижу!!! — Глаза вонзаются в темнеющее небо. Ночь мчится сверху, смерть уже рядом. Встала, протягивает чудовищную костлявую руку. Рики падает на бездыханное тело. — Ясон… — снова вскакивает, снова что есть мочи хлещет любовника по щекам. Растерянно оглядывается. Тело… Тело, кровь!! Рвёт на внешней стороне ладони, между запястьем и большим пальцем, кожу. Не поддаётся. Зубами. Прокусывайся, сволочь! Слава богу, удалось. По кисти течёт алая струйка. Раздвинуть Ясону губы, зубы. Струйку на язык. Хлёст по щекам. Пей, пей! Не смей уходить! Во имя нашей любви, я же не смогу без тебя! С силой прижимает рану на руке к языку Ясона. Милый, только очнись… Проходит вечность. Дрогнули веки. Медленно открываются глаза, ещё потусторонние.       — Пей. Втягивай сильнее. Глотай.       Глаза оживают. Томительно медленно, но оживают.       — Ты… к-куда это… без меня… Я ж-же… ревную, — Рики запинается через слово, лицо всё ещё покрыто смертельной бледностью, он пока не смеет перевести дух, поверить, что выиграл схватку с безжалостной косой. — И не шути так больше: я испугался. И очень сильно.       — Насильник. Садист. Ещё и вампир. Зачем ты только со мной связался?       — Я же тупой, в вертолёте не разберусь. Ещё прикапывать тебя… Вольный монгрел в могильщики не нанимался.       — Рука болит?       — Не больше, чем твои ноги. Сочтёмся… — Рики немного отходит, испускает чудовищный вздох и ласково пеняет Ясону: — Что же сразу не сказал, что тебе моя кровь нужней, чем мне твоя? Надо было до этого доводить? Я чуть не подох от страха.       — Прости, не рассчитал.       Наконец приходит полная разрядка — и Рики всхлипывает от так близко подошедшего ужаса. Слёзы текут по щекам, он кое-как утирается, но не может остановиться, правой рукой берёт руку Ясона, разворачивает к себе ладонью, целует и рыдает, прижимая её к мокрым щекам.       — Ещё, ещё. Высасывай сильнее, глотай, а то она свернётся.       — Мой Рики.       — Чей же ещё? Мой Ясон. Клянусь, я Гая убью, если доберусь. Как живодёр, по кускам. — Мысли перебегают на другое, он даже в них не может быть далеко от Ясона: — Какая же я бесчувственная скотина, тупой чурбан, как я не ощутил твоё истощение?! Смотри, у тебя щёки красные. Я так по ним лупил…       — Для «смотри» пока зеркала нет, но я верю. А истощение… Я ведь сам не мог знать, сколько продержусь. И ты не мог: я чересчур уверовал в себя и переоценил свои возможности — это я тебя запутал. Прости. Пригнись ко мне.       Последние двенадцать часов, проведённые Рики и Ясоном вместе, несмотря на всю их трагичность, стали тем необходимым недостающим фрагментом, который идеально вписался в историю их любви и расставил все точки над «i», показав её в идеальной совершенной гармонии бесконечного стремления друг к другу. Слетела шелуха второстепенного, достраивающего характеры и определяющего манеру поведения; пали ограничения, формирующие жизнь в социуме и чётко очерчивающие рамки дозволенного; унеслись прочь эпизоды и статисты, не входящие в суть основы; испарились недоговорённости, недомолвки и двусмысленности — и, освобождённая от пут досадных помех, любовь-истина, любовь-правда, любовь-откровение цвела буйными красками дурманящих весенних садов.       Сведённые волей случая, противоположные абсолютно: лёд и пламень, отбросы и элита, власть и бесправие, песчинка и глыба, бедность и богатство, преступающий закон и законодатель — они были обречены на любовь, на апофеоз страсти, ненасытной тяги друг к другу, невозможности дышать вдали друг от друга. И в этой феерии, как это редко, но всё-таки происходит, Ясон — верх, элита, власть — стал ведомым. Все его действия с момента встречи были продиктованы желанием достать, покорить и получить в ответ чувство. Желание стало всепоглощающим: кроме него, в сердце Ясона не было ничего.       Другие влечения и сексуальные отношения, дружба и друзья по банде, нищая, но привольная жизнь в трущобах, вылазки в Мидас и планы набегов, голодные глаза и жажда денег, удовольствий, острых ощущений, просто сытости, наконец, попойки и драки, необходимость выживания — всё это входило в жизнь Рики и делало её гораздо содержательней жизни Ясона, которая состояла только из работы, высшей степени комфорта и клубка тёмных, неясных, не понятных самому Ясону отношений с Катце и Раулем. Дикая красота и непокорные глаза, бравада своей испорченностью и бешеная гордость — о, этого было более чем достаточно для искры, но вместо искры взметнулось пламя. Против Ясона играло также и то, что он не строил никаких иллюзий и, будучи старше, умнее, образованнее, обладая аналитическим умом, сразу понял, что попал в сети — влюбился смертельно. Так и не всплывшая петская монета, полуслухи-полуправда, украшенные воображением уличных легендотворцев, о малолетке и тем не менее «авторитете» и главаре дорисовали в сердце Ясона романтический ореол своего возлюбленного.       Ясон быстро оставил свои попытки определить своё чувство интересом и любопытством к представителю той стороны жизни, которой он прежде касался лишь походя, из озорства и к которой никогда не относился, — это чувство было, чёрт возьми, только любовью — и ничем более, а Рики свою страсть не сознавал, считая её просто горячим желанием встретиться ещё и как-нибудь поквитаться. Возможность встречи, возможность «свести счёты» (как? с кем? да в своём ли ты уме, парень?) были микроскопическими — тем более хотелось ухватить их за платиновые хвосты. То, как быстро Рики поставили на место в мидасском борделе, то, как изысканно, небрежно и чарующе дали понять (о, как он всё это помнил!), что то, чем он занимался в постели ранее с такой же, как и сам, дворнягой, — лишь примитив инстинктов, простое отправление, то, как пострадала и взывала к отмщению его гордость, то, как он был уязвлён, пристыжен и унижен, то, с какой силой жаждал ещё одного свидания, то, какую глубину наслаждения ему продемонстрировал великолепный, холодный, равнодушный, пресыщенный, дико красивый блонди, сам оставшись при этом невозмутимым, недоступным, отчуждённым, спустившимся на миг, не раздевшимся, даже не снявшим перчаток, — все эти бесчисленные «то» должны были дать понять гордому монгрелу, что он увяз по уши не только в стремлении излечить покалеченное самолюбие… Но не дали. Страдавшее достоинство исправно замазывало слово «любовь», секс с Гаем не давал полученного недавно в борделе и взывал к очередным попыткам, в которых жалкое подобие мидасского помрачения, возможно, удалось бы ухватить, а, кроме того, надо было воровать, есть, напиваться и гонять на аэробайках. Всё это обрыдло, осточертело, приелось давным-давно, но оно происходило и убивало время. Конечно, Рики мог скинуть пласт поверхностного, чисто материального в своём восприятии, и он постоянно сносил его, возвращаясь воспоминаниями в ночь с невыносимо красивым блонди, но не выхватывать подносимым факелом то один, то другой фрагмент, а свести все её дары и следствия воедино и честно признаться себе «люблю» не мог. Определённо, был неопытен, безусловно, столкнулся впервые, возможно, страшился инстинктивно, а, вернее всего, не обладал глубиной внутреннего мира, сопоставимого с диапазоном самовыражения Ясона. То есть обладал, не сознавая, не догадываясь, что эта глубина не обозначается лишь до поры до времени. Второго пришествия и всего последовавшего после.       Свободный от подобных оков Ясон поднял брошенную Судьбой печатку и спокойно принял свою роль ищущего, добивающегося… укротителя. Он тоже был горд. Состоялась вторая встреча, состоялось похищение. Обнажённые нервы ощутили в душе монгрела глубоко запрятанное согласие и предложили противостояние, схватку, состязание натур и характеров. Час «Х» пробил.       У Рики было больше степеней свобод. У Рики было место, куда он мог убежать, а Ясону некуда было податься от своей любви и чар черноглазого. Рики убегал. К Мимее, к своей гордости, к свободной воле, в Цереру. Ясон ждал и возвращал его, каждый раз принося своё самолюбие в жертву любви, но утешаясь тем, что Рики уже осознал бесплодность и тщетность попыток вырваться из-под власти синих очей и фактически не бежит, а рефлексирует. Когда Гай похитил Рики, они уже были спаяны узами страсти намертво, но перед последними взрывами в Дана-Бан Рики снова ушёл. С Гаем. И не только от Ясона, но и от смерти. От Ясона, повенчанного с неизбежной гибелью. И не могущего дать любимому ничего. И это спасло Ясона. В первый раз в их отношениях уходил он. В первый и последний раз. Навсегда. Исчезал в небытие и оставлял Рики полную свободу и жизнь. И Рики последовал за ним. Зная, что не получит ничего, кроме последней минуты вместе. Ревниво отодвинув Катце. И это их спасло. Ясона — от гибели в безнадёжье. Рики — от мук будущего одиночества. Катце — от невозможности что-то сделать, попытаться исправить, от разлуки с тем, кого он любил, кому был предан, от его смерти. Рауля — от недосказанности и печали, необходимости топить в себе сокровенное… В первый раз Ясон уходил от Рики. И Рики не позволил ему уйти, как некогда Ясон не позволял уйти Рики. И во второй раз, спустя двенадцать часов, здесь, на этом островке. И Рики опять вернул его, выхватив из лап смерти своей кровью. Картина была дописана полностью, мозаика завершена, все пазлы собраны в целое. И это была справедливость. И это был Перст Судьбы. И это была Любовь.       — …Пригнись ко мне.       — Только если согласишься, что ты мой. Мой Ясон. И не будешь больше баловаться.