Право на предательство

      Скотина. Хам. Ничтожество. Предатель. Изменник. Мошенник. Себялюбец. Приспособленец. Эгоист. Куртизанка. Проститутка. Блядь. Убить. Расстрелять. Разрезать на части.       Женя упражнялся в великом и могучем, стоя перед закрытой дверью и с трудом сдерживая острое желание забарабанить в неё и, если ему не откроют, на весь подъезд прокричать то, что прокрутилось в голове. Ситуация была не просто поганой — она была отвратительной настолько, что никаким приличным словом не описывалась. Слово в шесть букв, на «п» начинается, на «ц» кончается. Два слога, четыре буквы в корне и две в суффиксе. И спрашивается, что за дребедень лезет в голову, когда надо что-то делать? И даже когда понято, что надо, ничего не делается, а по-прежнему решаются разные идиотские вопросы вроде того, проверяется ли безударная «и» в корне. Как будто не проверяется. Значит, это слово словарное. Словарнее некуда. Вообще так бывает, чтобы непечатное было словарным? Нет, так он окончательно сбрендит.       Спуститься. Сесть в машину. Поехать. А он в аварию не попадёт, когда в таком состоянии? Заехать в клуб. А ночной работает, если сейчас ещё не ночь? А, если работает, зачем он ночным называется? Или в бар. Но там, как и в клубе, можно кого-то встретить, нажраться в хлам и разоткровенничаться так, что завтра пол-Москвы выставит его на посмешище! Сволочь. Ублюдок. Иуда. Продаться грязному мерзкому старику! Совать палки в колёса, бесстыдно разорять лучшего друга, который пошёл на великие жертвы и даже женился, чтобы обеспечить любимому прекрасную жизнь! Прав был тот, кто сказал, что ничто не стареет так быстро, как благодеяние! Кажется, грек. Кто-то из древних. Нет, он долго будет зацикливаться на мелочах?!       Примерно это, смешанное с яростью, горечью и обидой, кипело в голове Жени, когда перед его носом уже второй раз за последние десять дней захлопнулась дверь в квартиру любовника. Ведь он был таким покладистым, таким тихим, мечтательным, немного не от мира сего! И как же он мог за какой-то месяц вот так круто обернуться и стать таким лживым, продажным, подставляющим и обставляющим, изменяющим, предающим, коварным развратником!       Как и в прошлый раз, Женя накурился в машине и поехал к родителям, по пути заскочив в какой-то бар — просто встреченный на пути, высветившийся неоновой вывеской.       — Водки. Стопку. Стакан. Бутылку. Ведро.       — Бак. Котёл. Цистерну. У нас всё есть.       Женя выпил. Хватило ума остановиться на стопке: будет принимать дальше — можно будет не только с пустыми карманами, но и без машины к предкам припереться. Расплатился, вытащил сигарету.       — Простите, здесь не курят.       — Ну и идите к чёрту!       Сел в машину и закурил. На улице было скучно и морозно, в Иркином особняке — пустынно и мрачно, в постели с ней — вяло и холодно, у родителей — тревожно и неопределённо. У матери обнаружились какие-то осложнения после операции, а ведь в Австрии, например, после подобного хирургического вмешательства даже диета не нужна! Пахан доигрался, его даже в прокуратуру вызывали. Что за жизнь дерьмовая!       Рюмка и полпачки немного успокоили нервы, и Женя решил подумать, наконец, здраво. Во-первых, надо было доехать домой, чтобы потом не угодить в час пик и не застрять в пробках, просидеть у предков до вечера и попробовать остаться на ночь, потому что слушать догадки жены о том, куда девалось расположение отца, не хотелось абсолютно: и так всё было ясно.       Во дворе нашлось пустое место — Женя въехал, остановился, но не вышел из машины: причитания отца о постигших его бедствиях тоже как-то не привлекали, тем более когда у самого проблем выше крыши, с ними бы разобраться…       И Женя принялся разбираться. Он никак не ожидал, что Алёша докатится до такой подлости, возьмёт и запишет разговор на диктофон или мобильник, но обращение «Павел Дмитриевич» в конце «тёплого» объяснения не вызывало сомнений. Конечно, можно было предположить, что дружок неверный просто блефовал — и расписыванием того, что будто бы было у них со стариком Пашкой в постели, и своим обращением к нему в финале. Но чего ради? Землевладелец хренов, южные угодья просто так не раздают, отрабатывает теперь… Хорошо прицелился, жирного папика подцепил, ничего не скажешь! Надо было ему самому этого Пашку заклеить вместо Ирки — ходил бы сейчас в шоколаде, катался бы как сыр в масле и мутил бы с двоими: и с папиком, и с Алёшкой! А этот противный Лёха упёрся и блюдёт свою верность старой выдре, Кощею Бессмертному! Или у них тоже квазибрачный контракт, где непременным условием прописана непогрешимость Золушка?       Ладно, пусть это так, но это только видимость, наносное, внешнее. А на самом деле, внутри, ничего не изменилось. Женя был уверен, что любовник лишь говорил, что забыл, а в действительности любит и тоскует. Может быть, ждёт развода. Когда он последует, тогда и вернётся, пусть тайно. Не получилось у Жени с Иркой — получится у Алёшки с Пашкой. Потрясёт миллионера, за тридцать восемь лет разницы вполне возможно из него сто миллионов выжать, Резников к тому времени отправится отдыхать на кладбище, а Женя с Иркой разведётся и отца откупит от всех этих проверок со следователями и прокуратурами. Алёшка добрый, к нему надо только подход найти. Разведётся, повинится. В конце концов, Резникову пятьдесят пять, не будет же он жить вечно, сколько там ему лет осталось? Неизвестно, но на трах — точно ещё меньше. Алёша пустит для приличия слезу, утрётся, выдаст Жене двадцать миллионов на улаживание отцовых неприятностей, на них от всего гадюшника можно будет откупиться и — привет, сытая беззаботная жизнь с русоволосой орехово-зеленоглазой любовью!       Н-даа… Конечно, хорошо так было бы думать и так оптимистично рассуждать, если на дворе стоял бы июль или август, а сейчас… Что, если он действительно увлёкся этим строителем-капиталистом? После него, Женьки, такого красавца — какая безвкусица!.. Безвкусица — безвкусицей, думал Женя, а бабло — баблом. Кус на юге огромный, рестораны шикарные, «Мерс» представительский, сыр швейцарский, маслины греческие. Холдинговладелец ещё хатку двухуровневую в центре Москвы прикупит, особняк выстроит и виллу на испанском побережье презентует… Проекты, строительство, ввод в совет директоров, пакет акций… Поди отмахнись от всего, когда тебе подарочки один за другим на блюдечке преподносят! Увеселения, рестораны, постель, работа, институт, командировки… Хитрый Резников всё рассчитал: закрутит любовника так, что у того просто времени не останется ни на что остальное. В школе то же самое: нагрузка, уроки, ЕГЭ… Да, просвета пока нет ни в настоящем, ни в обозримом будущем… Может, самому тоже жирного папика поискать? А что, показаться с тестем на его выходах в «высший свет», засечь, повести чёрными очами…       Эх, сколько планов он вот так строил, а что в сухом остатке? Фригидная сварливая дура под боком, склочная сквалыга с идеей о своей исключительности, отец — уличённый жулик, мать в больнице с осложнениями, любовник изменил, да ещё и уверен, что поступил справедливо, бахвалится, унижает, оскорбляет, предаёт, дерзит, прогоняет, хочет разорить… Воспоминания о недавнем разговоре снова заставили налиться горечью и вскипеть злобой, всё в нутре опять стало клокотать. Надо же, стоило только начать раскручиваться — и на тебе, конкуренты под боком! Пока, конечно, ещё нет явной угрозы, но у мультимиллионера хватка ого-го, соображает и действует быстро, мостик-то через речку за несколько часов перекинул! Завезёт технику, наймёт пол-Елегорска под кашеваров, сторожей, да на сенокос — и придётся распрощаться с дешёвой рабочей силой. А уж когда до ферм, теплиц и мясокомбината дело дойдёт… Алёшка верно напророчил: купит Резников у зятя весь бизнес. Действительно, может, не рыпаться, сыграть на опережение, самому предложить? Авось, так и удастся нажить немного к тем двум миллионам, которые ему пахан перед свадьбой выдал, если продать дороже вложенных затрат… Но как подъехать к тестю, если он… Боже! И Женя едва не застонал: что же он в разговоре про Павла Дмитриевича вылепил, почтительности там не было ни на йоту, но кто же знал, что подлый Алёша запишет тёплую беседу! Так, собраться и вспомнить. Что же было? «Голову задурил», «седой», «на сорок лет старше», «выживший из ума похотливый старик»… Чёрт! Первые три ещё куда ни шло, но последнее! Надо же так вляпаться! Что делать? Позвонить Алёшке, упросить, чтоб отыграл, не передавал запись? Так ведь из чистого упрямства, специально, чтобы сделать наперекор, отдаст, а там ещё этому «выжившему из ума похотливому старику» предшествовала «жалкая продажная тварь»! Если Алёшка оскорбился и за себя, и за покровителя, а он оскорбился, потому что до этого его превозносил, то и покровитель оскорбится и за себя, и за того парня. Может быть, эта запись даже не импровизация, не экспромт, а уговор… Дьявол, мерзость, какое блядство!       Одно было хорошо: в отличие от предыдущей ссоры Женя был уверен, что на сей раз никакие любовные соображения со вздохами и тоской пополам по подлому предателю-изменнику его не посетят. Утешение было так себе, но на безрыбье и рак… осётр.       Артемий Денисович встретил сына хмурым и меньше всего готов был выслушивать воркотню отпрыска о тоскливой унылой супружеской жизни и охлаждении тестя к обожаемой и ненаглядной ранее доченьке: у него хватало и своих проблем. Пристраиваясь к кормушке, г-н Меньшов-старший просчитался и не был достаточно ловок, чтобы выбить для себя позицию, где вольготно хапать можно было миллионами, пришлось довольствоваться их десятыми долями и второй ролью. Полупосредник, полупоручитель, полугарант, полупереговорщик, полуутрясчик, он оказался на более хлопотной, менее выгодной и гораздо более опасной должности, потому что отписывать ему проценты с дела товарищи по партии соглашались только при том условии, когда за отписку шла подписка: Артемий Денисович брал на себя больше ответственности, чем та, которую на самом деле нёс, и совершенно излишне светился многочисленными росчерками пера в сомнительных бумагах. Пошёл он на это, когда всё крутилось по отлаженной схеме, и плавно вписался в систему, пребывая в твёрдой уверенности, что за весь его высокий профессионализм, досконально изученную изнанку жирной кухни и добрые отношения с коллегами его резолюции из схороненных в архиве папок на свет божий так и не всплывут. Но время шло, уже три года столицу возглавлял другой мэр — и незыблемое раньше становилось неустойчивым теперь. Говорили о сносе самостроя и ненадёжности бывших ранее стопроцентными гарантов, народный фронт совал любопытный нос во все дырки, новые постановления обязывали выкладывать в сеть расходы на содержание аппарата, выставлять на обозрение всем налоговые декларации, избавляться от офшорных счетов… У г-на Меньшова-старшего голова шла кругом, а бедствия не уменьшались: то тут, то там выхватывали из стройных рядов соратников, грехи которых по общему мнению были смехотворны, и небольшого труда стоило докопаться до того, что пали они единственно по причине своей малозначимости, тогда как более жирные и хищные акулы спокойно продолжали вести свои дела. Артемий Денисович знал, что промеж акул он всего лишь щука и может быть спокойно сдан для галочки, когда сообществу потребуется изобразить очередную чистку рядов. Если бы ещё изменения не коснулись карающей длани! Но милиция была переименована в полицию, чья вершина обросла следственными комитетами и целым ворохом антикоррупционных и прочих комиссий. Привычные стёжки-дорожки и спокойное балансирование не сохраняли теперь равновесия, в своих кабинетах теснили молодые, совсем голодные и потому очень жадные, беспринципные и энергичные, в чужих Фемида, как и встарь, торговала на весах, но оперировала теперь очень большими суммами и вдобавок к этому обросла многими головами — иди разбирайся, сколько надо кидать на весы и какой голове гидры скармливать пирожки с зелёной начинкой! Да ещё и кризис не преодолён, промышленность буксует, рост производства ни к чёрту, программы сворачиваются, финансирование урезается, пышные замыслы худеют… В кабинетах скоро не посидишь на приличной мебели, бродяжки с улицы припёрлись и поучают, что надо закупать в служебное пользование, того и гляди с иномарок на «Запорожец» пересадят… А аппетиты у антикоррупционеров ого-го! Где старая добрая скромная Советская власть? Пустяк какой-то разрулить и тихо спустить на тормозах миллионы стоит! Прикармливали же и раньше всех, и всё было в разумных пределах, всё было известно, кому от кого и сколько, а сейчас? Пойди договорись с этими Иудами, обдерут как липку, разденут догола, да ещё и кинут, нехристи!       Да, времена настали трудные. Горькие, несправедливые, обидные! Вот и в прокуратуру уже вызвали, для начала, конечно, ходили вокруг да около. Здоровые, молодые, жадные, голодные. Вынюхивают всё, а потом счёт предъявят… Изуверы!       Ко всему ещё и Алла в больнице задерживается. Сколько раз говорил, чтоб не усердствовала с жареным мясом! Хоть кол на голове теши, доигралась со своими шашлыками и колбасой! И что за медицина, когда после операции какие-то осложнения! Понабрали коновалов с купленными дипломами! На одни лекарства сколько ушло!       Надежда оставалась одна — на сына. Вернее, на его жену, а ещё точнее — на её тёплые чувства и превеликую любовь, Женька говорил как-то, что ублажил Ирку так, что в припадке страсти молодожёнка, ещё не отойдя от оргазма, призналась, что контракт — это так, для усыпления бдительности мультимиллионера-капиталиста, а на самом деле её счета открыты для нужд мужа. Правда, любящий отец что-то подостыл в своём радении за доченьку, но, может, оно и к лучшему: не будет дотошно входить в то, как молодая распоряжается своим приданым. Вот только почему в прошлый раз сын назвал её фригидной? Как там было? Гм… фригидной и склочной. Это совсем не то, что сейчас нужно.       Итак, когда сын вошёл в квартиру, отец пребывал не в лучшем настроении и, усадив гостя за стол, без долгих предисловий приступил к делу:       — Ты говорил, что жена открыла для тебя свой кошелёк.       Женя насторожился: мало ему было своих бед, а здесь его хотят захомутать в очередные тёмные разборки! Поэтому парень осадил г-на Меньшова-старшего немедленно:       — Не открыла — просто сказала, что договор — формальность, — и вздохнул. — Как прокомментировал Алёшка, — последовал ещё один вздох, — это не больше чем вежливый реверанс: в то время, когда она об этом говорила, банки не работали, а утром… утром настал новый день.       — Когда банки не работают, остаются банкоматы.       — Так она и держит десять лимонов на карточках…       — Ладно, суть не в этом. Дело в том, что мне в любой момент могут потребоваться деньги. Немалые.       — Немалые — это сколько?       — Не знаю. Три, пять, может быть, десять.       — Это для чего?       — Для откупа.       — Как откуп от сотен тысяч может исчисляться миллионами?       — Аа… — И Артемий Денисович вскочил, ожесточённо пнул стул и начал описывать круги вокруг стола, за которым сидел мрачный сын. — Ты ведь знаешь, что у нас всё не по-людски! За взятку теперь полагается многократный штраф — и эти твари из антикоррупционного комитета или комитета по борьбе с коррупцией, как их там, мать их… считают, что если штраф многократен, то и отмазка от него должна быть многократной.       — Чего ж не по-людски, практика опробована давно: одного фашиста расстреляли — десять сельчан повесили, поймали с неоплаченным сырком на выходе из магазина — заплати пятикратно. Ответ всегда с процентами идёт. И зачем же ты занимаешься таким невыгодным делом, раз страховочный взнос в несколько раз превосходит навар?       — Да кто ж занимается? Они по старым делам идут.       — Старые дела обслуживаются по старому тарифу, закон обратной силы не имеет.       — Ты это объясни этим следакам дубиноголовым! У них же чувства меры нет, они просто упиваются тем, что так высоко взлетели и засели в этих грёбаных комитетах, что обнаглели неимоверно.       — Ага, дерут с трудящихся втридорога… Должен тебе сказать, что Ирка к этим проблемам останется глуха, у неё напряжёнка с отцом, последний раз он её просто из дома выставил, сегодня она на день поминовения своей матери поехала — прощупывать, насколько угасла папашкина любовь. Пока она не выйдет хотя бы на подобие былого уровня, ни копейки не выложит. Впрочем, при любом раскладе не выложит.       — Так ты надави! Муж ты или кто? — Увидев, как сын подпёр голову рукой и хмуро уставился на пепельницу, отец понял, что его нехорошие предчувствия оправдались: его проблемы в этой комнате не единственные. — Это что, связано с тем, что ты говорил? Что у вас с ней? Почему ты тогда назвал её фригидной?       — Па, ну, чесслово, какие ты глупые вопросы задаёшь! Фригидность по отсутствию оргазма определяется, не знаю, что там у неё разладилось, только никаких рычагов воздействия на неё у меня нет. За что и чем её цеплять, когда мы и спим в разных спальнях? Она дома придирается ко всему, с прислугой спорит по поводу и без, с отцом рассорилась, сейчас на разведку поедет. А что как не помирится? А что как Резников перепишет завещание? Ты что думаешь, она в таких обстоятельствах будет свои миллионы раскидывать?       — Как… завещание? — Губы Артемия Денисовича побелели. — Он что… сбрендил?       — Именно, и его помешательство называется Алексеем Королёвым, насчитывает семнадцать лет от роду и обойдётся ему минимум в разницу между его собственным и любовника возрастом… выраженную в миллионах евро, конечно. Повторюсь, это по минимуму.       — Так значит, то, что говорили, — правда?!       — Чистая: он ему землю на юге купил и собирается застраивать её теплицами, мясокомбинатом и прочей хернёй, а потом и это преподнесёт своему милому. Они у меня всех работниц сманят на свою стройку и последующие работы и мой бизнес развалят.       — Положим, я никогда в него не верил.       — Поздравляю, твоё неверие оправдалось.       — Так что, Ирку нельзя на альтруизм сориентировать?       — И не мечтай! Она непрошибаема.       Артемий Денисович грязно выругался.       — Тогда что же делать?       — А я откуда знаю? Уйди с работы, переведи счета со всех офшоров в наличку, продай эту квартиру, поезжай на юг… или куда-нибудь в среднюю полосу… Курск, Белгород… Купишь там жилплощадь, этой хаты хоть на десять тамошних хватит, сначала не светись, потом бизнесом потихоньку займёшься.       — Ага, мне к пятидесяти только и начинать. Тебе вон восемнадцать, начал — много заработал? И так они от меня и отстанут…       — Так откупись меньшим, а в компенсацию за недостающее приложи свою должность.       — Ты о Лизе подумал? За кого я её замуж выдам, если с работы уйду? За слесаря?       — Да за Алёшку, когда он Резникова обдерёт.       — Пусть даже он на него и потратится, я не верю, что этот строитель влопался так, что доченьке ничего не оставит.       — В любом случае помирать он пока не собирается и уходить из бизнеса тоже, а вот с нотариусом совещается регулярно.       — И ведь сообразительный, гад: как бизнес раскидывает, чтобы не на один профиль опираться… А этот Алёшка! Что ж ты такую змею на свою свадьбу пригласил?       — Да кто ж знал… А если подумать, всё по справедливости: были два друга, узрели одну семейку и поделили пополам. Старшему — дочку, младшему — отца. Кто ж знал, что я так просчитаюсь? Говорил я тебе: не гони в женитьбу… Загнал — и начались проблемы, причём по всем фронтам, это бог говорит, что этот брак неправильный. Ирка со мной делиться не намерена — значит, можно и на развод подавать.       — Да подожди ты, хотя бы пусть половину особняка тебе отпишет.       — Фантазируй, фантазируй…       Женя, как в прошлый раз, прошёл в свою комнату, повалился на диван и закурил. Настроение стало ещё хуже. Точно, это высший произвол их семью наказывает за богопротивный брак. Эх, если бы Алёшка знал, во что превратится это супружество всего за месяц!.. Хотя, если бы не его действия…       Чего же больше в нём в этом охмурении, что им движет? Упрямство, озорство, противопоставление, желание отомстить, элементарная корысть? Какое чувство в нём говорит? Конечно, он из тех, кто подставляет щёку, а Резников — тот, кому позволяют целовать. Но его миллионы дают ему право на многое, он опытен и умён и, конечно, попробует оплести так, чтобы зависимость стала любовью. Ведь Алёшка УЖЕ ему признателен, УЖЕ не таится, УЖЕ расположен и предаёт былое. Разве сам Женя в постели с Иркой когда-нибудь говорил о друге, высмеивал его? Предатель, коварный соблазнитель, интриган! Что делать? Написать Алёшке SMS-ку? Гневную, обличающую. Или убеждающую одуматься. Или извиняющую и прощающую. Ну да, а он будет перечитывать её со своим папиком и хихикать… Был бы хоть этот папик образиной, так ведь нет, благообразный попался! «Стройный, красивый, умный», чего там Алёшка ещё пел? Сволочь… И весь мир вокруг сволочной. Пахан доигрался, не мог лучше концы в воду прятать. Ещё изымет свой вклад в молодую семью… Надо всё-таки попытаться выцыганить у Ирки хотя бы часть из её кубышек… Чертовски не хочется возвращаться обратно, но оставаться в неведении того, не подобрел ли строитель-капиталист к родному чаду, неразумно. Если у них с Алёшкой всё было, авось, миллионер уже и умаслился. А если было, но прошло неудачно, то обозлился, а мало ли проблем может возникнуть при его возрасте, да ещё с новым партнёром, да ещё со сменой пола объекта страсти… Вот на кой ему чёрт такая жизнь?! Как же хорошо было в июне!.. Всё предки виноваты, испоганили каникулы, захомутали, запрягли, а вспахивать нечего. Хоть бы восстановился у Ирки этот её оргазм, и куда это всё у женщин может подеваться? — ведь не шестьдесят лет, не износившийся мужик… Чёрт их разберёт! Вошло бы всё в норму — можно было бы надавить на любезную, припомнить её же собственные слова. Можно, конечно, и без этого, даже укорить: дескать, слово не воробей, сказала — делись. Впрочем, нет, скорее всего, вывернется. «Ты же видишь, как у меня сейчас с папой, как же я смогу от себя оторвать! Если он так себя ведёт, и на любовников может поиздержаться, да ещё женится на ком-нибудь, да ещё ребёнка родит, моё наследство уменьшит». Что-нибудь в этом роде. А Алёшка, Алёшка — дрянь русоволосая, орехово-зелёная. А, вот что надо!       И Женя взял мобильник. «Я был первым, и это никто не изменит, как бы тебя ни охмуряли, как бы ты ни запутывался, как бы ни хотел запутаться. Ты меня никогда не забудешь, какими бы коврижками тебя ни потчевали, по каким бы шикарным ресторанам ни возили, сколькими сотнями гектаров подношения тебе ни измеряли бы, какими бы миллионами ни осыпали бы. И не вбивай себе в голову насильно уверения в том, что ты кого-то полюбил, — всё равно выйдет, что притворяешься». Вот так, категорично, скромно и со вкусом. Пусть попыхтит поганец. Есть, пошла отправка. А теперь надо расслабиться, выкурить несколько сигарет, пообедать, поболтать с Лизкой, потом снова покурить и уже тогда к жёнушке отправиться. Как ни тоскливо, а надо. Что делать? И день, и ночь, покой нам только снится. Провалились бы куда эти почитатели прозы и поэзии!       Из дома отца Ира вышла опешившей и ошарашенной, она даже не могла сразу переварить всё то, что услышала. Ведь с чем она шла к нему? Хотела пристыдить и облагоразумить. То, что отец будет упорствовать, гнуть своё и напирать на то, что его личная жизнь — это его личная жизнь, разумеется, предугадывалось; то, что она добьётся мало или не добьётся ничего, — в общем-то, тоже. Да, неприятно. Но не критично. Но то, что она услышала в записанном разговоре! Мила! Алёша! Эти гадкие связи! Отец, правда, упомянул эту… как её… Колпакову ещё раньше. Если бы не записанная беседа, ещё можно было в чём-то сомневаться: разозлился отец — и выдал в запальчивости. После — тоже. Ну, показал фотографию — так мало кого можно щёлкнуть, мало каких сплетен скучающие деревенские бабки разнесут, сделав из мухи слона! Но эта перепалка! Когда Алёшка сказал «Мила», Женя и не думал возражать, он принял это как само собой разумеющееся, а ведь это имя прозвучало рядом с её собственным, даже ещё раньше! Значит, ещё до свадьбы, ещё в июле, ещё тогда, когда изображал, что пленён, а на самом деле выполнял волю своих родителей?! Хорошо, пусть всё было подстроено, но если отец об этом не говорил, значит, был уверен в порядочности Жени: мало ли браков устраивается по сговору, а супруги потом прекрасно живут — это можно было перенести. Хорошо, пусть он зажал пару раз эту корову Милку на сеновале, эти мальчишки вечно носятся со своим членом и только и думают о том, куда бы его вставить, тем более ни помолвки, ни даже просто встреч ещё не было, они начались только в августе, после возвращения. Пусть! Скрепя сердце, но это можно принять. Но изменить через неделю после свадьбы! Через несколько часов после того, как вылез из тёплой постели, в которой спал с женой! Был бы ещё месяц, хотя бы две недели без женщины, хотел бы, физиология бы о себе заявляла, моча бы в голову ударила вместе со спермой! Так нет — абсолютно сытый! Какая гадость! Скотина, изменник, подлец! И у этой твари определённо всё получилось, и у этого мерзейшего Женьки тоже, а она, Ира, никак не может дойти до финала, ну куда всё подевалось?!       И разве на этом всё заканчивается? А Алёшка! Этот тихоня, такая милая картинка, такая юная непорочность, такие чистые невинные глаза! Думала, что они друзья, а они вот, оказывается, кто! Да ещё сколько это тянется! Стоп, Женька говорил, когда они познакомились… Что-то в начале года… Да, январь. Так они уже десять месяцев трахаются! Ах нет, девять, Женька же сказал: «У нас месяц ничего не было». А месяц — это точно или приблизительно? Значит… Ну да, свадьба была в пятницу, а уже в понедельник муженёк отправился к «приятелю». «О бизнесе договариваться»! Подлец! Он ей изменил уже дважды! Вот блядь!       Ира отпустила машину и вошла в дом. Разделась и прошла в спальню. Слёз почему-то не было — только горечь, сильная горечь. Её любовь была так молода, родилась в июле, а та, другая, жила уже полгода! С ней шутили, ей говорили ласковые слова, подпевали, а потом отключали сеть и развратничали, гомики проклятые! Было бы это болезнью, наваждением, дурманом, излечивалось бы настоящим — браком, прикосновением к женщине, нормальным сексом! Нет, нет и сто раз нет! И отец ещё туда же подался, в ту же жопу! Какая мерзость, просто рвать хочется! И у этих ублюдков всё прекрасно получается, а у неё ничего, ну когда восстановится этот чёртов оргазм, ох, что-то недоговаривала тогда Светлана Гамидовна! Никогда ни о чём подобном, какой-то перегрузке Ира раньше и не слышала, а с подружками болтала немало, да и в сети зависала, извлекала разные истории из этой кладези сплетен.       Ира курила, глаза мрачно горели. Мысли путались, а вместе с тем было ясно, что что-то надо решать, оставлять это так, без последствий, она не была намерена. Тогда что? Развод? А где она найдёт другого такого красавца? Она ведь его любит! И Ира чуть ли не до крови прикусила губу.       Нет, сейчас ничего нельзя решать, объяснение лучше отложить. Где шатается этот Женька? Уж не нашёл ли третьего, раз первый отказал, а вторая далеко? Видеть его было бы противно — надо было звонить ему домой и, если он обнаружится у родителей, сказать, чтобы там и остался. Ну, голова у неё болит, например. Или к семинару жена готовится.       Ира взяла трубку.       — Артемий Денисович? Добрый! Женя у вас? Уже уехал? Ко мне? Спасибо, извините за беспокойство.       И всё, без нежностей, и на Артемия Денисовича, и на Аллу Арчиловну Ире плевать, обойдутся без сантиментов. Выродили такую блядь!       Ира вышла из спальни и стала нервными шагами мерить паркет гостиной. Спустя несколько минут послышался шум отворяющейся входной двери. Ира прислонилась к столу и сложила руки на груди. Сейчас она встретит муженька…       Женя вошёл мрачноватый, усталый, обеспокоенный и чем-то расстроенный. Ага, ещё переживает разлад с любовником. Предатель, клятвопреступник, извращенец!       — Сейчас ты соберёшься и поедешь обратно к родителям. Мне надо побыть одной.       Женя опешил.       — Что?       — У тебя со слухом проблемы? Оставь меня одну.       Женя подошёл немного ближе.       — Я ничего не понимаю. Ты хотя бы можешь объяснить…       Ира взвилась.       — Что?! Я должна тебе объяснять, кого хочу или не хочу видеть в своём доме?! Поезжай к своим родителям и не связывайся со мной, пока я сама не позвоню.       — Слушай, я твой муж, и я имею право знать.       — Бедное право: все его имеют! Я домовладелица и на правах собственницы сама могу решать, кого в свой дом пускать, а кого…       — Ты что, шизанулась после того, как отец тебя из своего собственного дома выставил? Дурной пример заразителен?       Ирины глаза потемнели, она подняла указательный палец в сторону прихожей.       — Вон, у тебя есть двадцать минут, чтобы собрать вещи, я не знаю, сколько времени мне нужно будет оставаться одной. Застрянешь — полицию вызову. И больше ни о чём не спрашивай.       Ира ушла в спальню и громко хлопнула дверью. В доме воцарилась тревожная тишина.       На шею Алёши легла тёплая рука и кончиками пальцев стала ласкать нежную кожу. Пальцы легонько пролетали по шелковистой поверхности, с каждым разом поднимаясь всё выше, и усиливали нажим, когда добирались до небольшой впадинки под ухом у подбородка. Алёша коротко водил головой, желая, чтобы подушечки задели его мочку, и, когда это произошло, от удовольствия даже закусил нижнюю губу. Тут же другой рукой Резников начал высвобождать из плена заблестевшую от влаги розовую плоть. Чуть отведя её пальцем, Павел Дмитриевич нагнул голову и скользнул кончиком языка от середины губы к уголку; медленно-медленно, едва заметные, почти невесомые касания полураскрытых губ покрывали Алёшино лицо, очерчивали контур бровей, спускались к глазам и ощущали под собой пушистые ресницы, передавали исследованную территорию руке — и уже ладонь путешествовала по щеке к виску, взбиралась выше и приминала непокорные русые завитки. Парень откинул голову на руку, остававшуюся на его затылке, закрыл глаза и раскрыл губы, отдаваясь уже крепким глубоким терпким поцелуям. В сплетении губ язык Резникова пролетел по жемчужной ограде, ворвался внутрь и встретил собрата. Изнывая от напряжения, Алёша инстинктивно прижался к худому высокому телу своего шефа, ощущая пульсацию двойного возбуждения — своего собственного и мужчины рядом.       Павел Дмитриевич немного отстранился и, не отрывая глаз от смутно белеющего в полумраке лица, отрывистыми движениями расстегнул пиджак и сбросил его на кресло; Алёшин последовал за ним. Резников ослабил галстук; парень освободился от своего и прильнул к груди партнёра, обхватив его спину руками, скоро переметнувшимися на плечи. Как в поезде, юный лоб тёрся о шею, а начальство зарывалось лицом в русые пряди и целовало макушку; сорвав галстук, взялось за пуговицы рубашки; ремни брюк повисли развернувшимися змеями. Ни стыда, ни смущения никто не испытывал: воздержание привело к тому, что зашкаливало только возбуждение, сметая остатки сомнения, нерешительности и прочего несущественного, быстрее и быстрее разгоняя кровь, раздевая тела далее, до абсолютной наготы.       Резников увлёк Алёшу на кровать и, опираясь на неё одной рукой, провёл рукой от подмышки до бедра партнёра; Алёша едва не заскулил, выгнулся и задел возбуждённым членом столь же убедительный стояк нависшего над ним босса; тот скользил своим достоинством по внутренней стороне бедра, оставляя на нём тонкие полоски смазки, и перемещался вниз, перемежая лёгкие укусы поцелуями: начиная от шеи, отмечаясь на ключицах, накатывая губами на овалы сосков, обмахивая полукружья нижних рёбер, смещаясь к центру, вылизывая впадинку пупка — и наконец замер у вершины темновато-золотистого треугольника. Запах Алёши, ни с чем не сравнимый аромат разгорячённого тела в минуты страсти сводил мультимиллионера с ума.       — Вот ты какой у меня…       Алёша извивался, пытаясь ногами ухватить напряжённый член поклонника, но тот стоял, почти прижавшись к животу, и только со второго раза удалось зажать между голенями изнывающую от желания плоть; по величине захваченного стало понятно, что в сладостный плен взяты и яйца.       — Умм, — блаженно выдохнул Павел Дмитриевич и, слегка приподнявшись, ощутил ещё один скачок возбуждения.       Сжатые яйца и уздечка в импровизированном ложе посылали по всему телу одну волну напряжения за другой, быстро доводя желание до критической точки, а разрядку хотелось ощутить в упоительных объятиях, с губами на губах. Резников развёл сомкнутые ноги Алёши и начал медленно перемещаться вверх, лаская член парня сначала грудью, потом — животом, и наконец — пальцами, пробегающими с уздечки на венчик и обратно. Прерывистое дыхание обоих готово было разорвать тишину спальни стонами финала; Павел Дмитриевич подвёл руки под ягодицы Алёши, развёл их и, поднырнув членом под промежность, отпустил; ложбинка сомкнулась, обнимая розовую головку; рука начальства сжала мошонку стажёра, ощутив под кожей подобравшиеся яички, метнулась к основанию ствола, вспорхнула к бороздке головки, провела взад-вперёд по узкой щёлочке на её вершине — и до сих пор целомудренную постель оросили горячие струи спермы, а так долго остававшуюся монашеской комнату огласило двойное стенание.       — Какой вы классный! Мне крышу снесло…       — Я так вообще офонарел, — согласился строитель-капиталист, начисто забыв о своих собственных предпочтениях в богатстве великого и могучего.       Алёша блаженствовал, ему казалось, что только теперь он познал НАСТОЯЩУЮ любовь. Чувство с привилегиями — серьёзная вещь, разве с ним могли сравниться наспех перехваченные перепихи в бесстыдном свете дня со всегда озабоченным чем-то посторонним Женькой! Солнце, бьющее в глаза, постоянная сверка со временем: а вдруг родители освободятся пораньше, а вдруг предки дружка заявятся на дачу, а вдруг звонок с мобильника расстроит свидание, а вдруг забарабанят в дверь сельского домика… А здесь? Оплывающие ароматические свечи, изысканный интерьер и мягчайшие перинки, ночной сумрак в таинственном мерцании горящих фитилей, обволакивающая тишина в доме и рядом — он. Надёжный, любящий без вторых смыслов, верный, сильный. И, несмотря на возраст, отлично справившийся сам и доставивший удовольствие партнёру.       В иные минуты сильные мира сего ничем не отличаются от простых смертных; Резников ликовал. Никаких досадных сбоев ни с потенцией, ни с финалом, всё прошло отлично, предавшая когда-то плоть отступила со своей изменой куда-то далеко-далеко, проиграла юному прекрасному мужскому телу. Он совершенно напрасно боялся разницы в возрасте, всё было изумительно. Павел Дмитриевич улетел на небеса и приземлился, торжествуя, потому что туда, к небу, снова рвалась самая существенная в мужчине часть.       Алёша узрел:       — Павел Дмитриевич, да вы просто…       — А то!.. Приступаем ко второму раунду.       И снова всё было шикарно, они начали с изысканной прелюдии, намереваясь на этот раз вкусить то, до чего в стремительности первого опыта так и не добрались. Алёша взял руку Резникова за запястье и, развернув её внутренней стороной предплечья к себе, поднимался к локтю и выше лёгкими ласкающими засосами, прикусил переход руки в подмышку и подмышки в грудь и заскользил уже по телу. Павел Дмитриевич, как и Алёша, был совсем не волосат; парень с удивлением ощутил, как под внешней худобой реагируют на его поцелуи хорошо натренированные мышцы. Он вёл по груди руками, очерчивая пальцами чёткий рельеф, чувствовал, как под его ладонью поджимается и без того плоский живот, а грудь вздымается в прерывистом дыхании. И до чего приятно было ловить в этом покачивании соски, запечатывать их, скрывать от мира под своими губами и, немного втянув в себя, теребить кончиком языка коричневатые пупырышки! Голова Алёши спустилась вниз и занялась пупком, вновь налившаяся головка члена Резникова упёрлась во впадинку между ключицами. Парень спустился ещё, выгнул шею и начал ласкать ею уздечку; постепенно усиливая нажим, смещался то влево, то вправо, отклоняя убедительный ствол, и чувствовал, как он, пружиня, вновь встаёт торчком прямо вертикально. Конечно, на соблазнительную картину нельзя было не посмотреть, стажёр поднял голову, обозрел — и впечатлился: оказывается, он не врал, нахваливая достоинства шефа неверному дружку, а говорил чистую правду. И длинно, и толсто, и твёрдо — удержаться невозможно. Верхняя губа оттягивалась, пока сомкнутые зубы скользили по внутренней поверхности члена; когда подбородок коснулся мошонки, в дело вступил язык и два раза сильно провёл по основанию. Пальцы левой руки шеф захватил и обсасывал их то поочерёдно, то вместе; свободной правой Алёша сжал яички и, осторожно перекатывая их, сильными нажимами языка исследовал то, что выступало из горсти, а потом разжал кулак и стал забирать в рот то левый, то правый упрямо возвращающийся назад шарик. «Вообще-то эллипсоид», — подумала голова и, довольно помурлыкав, вернулась к члену. Он так здорово поблёскивал сочащейся из щёлочки смазкой, на дорожке которой играли блики свечей!       — Павел Дмитриевич, вы такой красивый! Просто кратер… жерло… Обожаю!       — Это вступление, настоящее извержение последует позже.       — Ага, тогда я пока погуляю.       Губы охватывали, зубы прикусывали абсолютно небольно — приятно, чуть-чуть, пальцы скользили вверх-вниз, останавливались, чтобы пощекотать венчик и потереть уздечку. Увлажнив губы языком, Алёша вобрал в себя головку и насаживался на неё под углом, чтобы она упиралась своим кончиком в щёку.       Как ни сладко было Резникову во рту у Алёши, но его стройная попка матово отсвечивала в сумраке спальни не менее соблазнительно, да и об удовольствии партнёра надо было подумать.       — Ну-ка передохни! — скомандовал начальник подчинённому, подтянул его к себе и занялся осмотром его состояния ниже пояса. Спереди всё было в норме и даже выше, стояло твёрдо, надёжно и убедительно, а вот заднему плану явно не хватало и заботливой руки, и нежных губ, и чего-то ещё. Павел Дмитриевич огладил обольстительные булочки, а после осязания попробовал их и на вкус, сначала целуя и покусывая, а потом — аккуратно вылизывая, смещаясь от выступов к упоительной ровной складочке. Ложбинка с готовностью поддалась под пальцами, раскрылась и явила очаровывающее зрелище. Тонкие короткие лучики встречались точнёхонько в серединке и, расходясь под нажимом, открывали так и тянущий в себя, внутрь, так много обещающий, краснеющий так обворожительно вход. Резников отпустил ягодицы, чтобы они снова сомкнулись, и стал подбираться к сфинктеру с двух сторон: большим пальцем надавливая на ложбинку и спускаясь сверху, четырьмя остальными лаская промежность, постепенно увеличивая нажим, что вызвало у любовника серию страстных стонов, и направляясь к центру. Не выдержав напряжения, Алёша вскрикнул, извернулся и стал натираться анусом о внутреннее ребро ладони, о бок указательного пальца; Павел Дмитриевич понял желание и стал двигать рукою сам, чтобы мальчишке было легче.       — Можно без смазки…       — И всё-таки…       Резников взял с прикроватной тумбочки тюбик с гелем, выцеловал соблазнительную немного порозовевшую звёздочку, прижал её, слегка раздвигая языком, осязая насколько доставал стенки, и передоверил дальнейшее уже смазанному пальцу. Только в первую секунду Алёша отпрянул — и тут же поддал назад, насаживаясь практически до упора.       Лишь оказавшись наконец на члене босса, Алёша ощутил, что причаливает к долгожданному берегу. Блаженная улыбка расцвела на его лице, он сразу стал двигаться свободно, размашисто и уверенно, даря наслаждение и получая своё. Из кольца пальцев в бешеном темпе выныривала набухшая блестящая головка и пряталась в него обратно, в голове звенело ожидание конца, Павел Дмитриевич тоже изнемогал в предвкушении финала — он кончил первым и по сдавленному всхлипу понял, что и партнёр близок к развязке. Разжал пальцы — и, развернув их к себе, внешней стороной вверх, поймал последние касания уздечки. Алёша вскрикнул ещё, горячие струи выплеснулись на слегка разведённые пальцы и, стекая с них, упали вязкими крупными каплями на живот мультимиллионера.       Несколько минут парочка, откинувшись на подушки, приходила в себя.       — Тебе вино или?..       — Не, я безалкогольно, кока-колой… Вам понравилось?       — Я на крыше мира…       — А я ещё выше.       — Так бывает?       — Наверное, с вами только так и бывает.