Право на предательство

      Павел Дмитриевич проснулся, бросил взгляд на будильник и с удовольствием понял, что проспал. Первый раз лет за десять. А может быть, и больше. И до чего же прекрасным выдался вчерашний день! И Резников как дрожащий над своими драгоценностями скупец начал перебирать подробности последних часов. Вторник, пятое ноября. Сначала они с Алёшей поехали к нему на работу. Владелец холдинга распахнул двери перед стажёром и ввёл его в специально отведённый кабинет — это будет личными апартаментами г-на Королёва в компании «XXI Строй». Помещение фактически было маленькой квартирой: собственно кабинет — прекрасно обставленная витрина для занятий, связи и переговоров, небольшая комната для отдыха, смежная с главной, и санузел, оборудованный и душевой кабинкой. Работай в одной, лезь в холодильник и растягивайся на диване в другой, освежайся в третьей. Сбегай сюда, если захочешь посидеть один (всегда надо учитывать, что родители могут надоесть или сами захотят побыть одни, особенно пока особняк для любимого ещё только в проекте), включай компьютер, учи физику или просто музыку слушай. Щёки Алёши порозовели, Павлу Дмитриевичу стоило большого труда удержаться и не завалить парня на великолепной коричневой кожи эксклюзивный диванчик prodotto in Italia прямо в уголке для досуга. Но, хотя оба вели себя сдержанно, каждый был уверен в том, что этот вторник не закончится как обычно.       Обед в ресторане прошёл оживлённее предшествовавших посещений, Алёша хохотал от души, когда узнал, что разъярённая Ира, оповещённая о шашнях мужа, выперла свою вторую половину за дверь, а Алина Викентьевна в последнее время вертится как уж на сковородке, довольно глупо пытаясь загладить свою вину излишним усердием. Алёша не был настроен против почтенной дамы отрицательно, скорее просто интуитивно чувствовал, что очень не приходится мадам по сердцу, и Резников — и для своих пользы и комфорта, и для полного Алёшиного раскрепощения — отправил домоправительницу в её собственную квартиру, чтобы недоброжелатели не мешали и даже не пробовали испортить вечер, на который он возлагал столько надежд. Он не знал отчётливо, не понимал, почему взял в голову, что именно сегодня всё должно круто развернуться, — может, просто сердце, и не только, вело и желало, может быть, призывнее и как бы соглашаясь и обещая ответ, блестели изумруды в орехах. Так или иначе, но Алина Викентьевна отправилась домой — наслаждаться неожиданно привалившим выходным или с весьма сомнительным результатом наставлять великовозрастного сыночка на путь истинный, оставив парочке лёгкую закуску и в сердцах плюнув на непотребство хозяина.       Был ресторан, была болтовня, потом — небольшая поездка по окрестностям, глубокий поцелуй на заднем сиденье и — под его конец Алёша плавным, как у фавна, движением выскользнул вслед за уже вышедшим из кара боссом. Павел Дмитриевич очень хотел, чтобы это произошло у него в доме, а не где-нибудь в отеле, пусть и шикарном и дорогом, Алёша не был для него проходным номером — и перевалочный пункт для него не годился. И вот этот момент приблизился… Так и получилось, что до своей любимой ковбойской рубахи вчера вечером Резников так и не добрался…       А теперь он лежал в постели и сладко, как настоящий и неисправимый лентяй, потягивался. И до чего же прекрасен мир! Чёрт с этим холдингом, он подъедет на работу через час-полтора, переживут подчинённые, пока начальство разгуливает в мечтах и восхитительных воспоминаниях о летящей по его телу тонкой руке, вздёрнутой верхней губе и поддающейся под его членом, уступающей и тем самым закабаляющей навеки плоти. Жаль, конечно, что Алёша не остался на ночь. Так соблазнительно было бы проснуться и обнять его, но компрометировать мальчика перед домашними не стоит, а то ещё усилят надзор, тем более у парня сейчас каникулы. Сердце полнилось любовью, счастью и гордостью одновременно: он достиг наконец желаемого, он получил, он не сплоховал, и Алёша был доволен. В голове звучали сладостные стоны любовника, ему понравилось, он не зажимался, не делал это, уступая из страха или благодаря, он просто любил и отвечал. Родной!..       Павел Дмитриевич встал и, даже не приняв душ, достал схороненную в укромном местечке фотографию Алёши, уже оправленную в рамку. Сейчас она займёт место, которое так долго принадлежало портрету предательницы. Ну и разбушуется «доченька», когда наткнётся! Алина определённо сообщит ей о замене, как, наверное, уже сообщила о том, что портрет матери убран. И свалила это, разумеется, не на измену и разоблачение, а на дурное влияние русоволосого прелестника. О, эти женщины! Ничего, терпение и время, он со всеми разберётся. И фотография не последний этап: надо художника пригласить, чтобы запечатлел его любовь на холсте маслом, пусть эта живопись украшает его спальню. Как раз у Алёши каникулы — есть время попозировать.       Резников наконец вспомнил о душе и своей любимой клетчатой рубашке, принял первое, надел вторую и спустился в свой кабинет. Так, сначала надо договориться с капризной богемой, где там его координаты? Ага, нашлись.       Поговорив с бледным подобием Рафаэля, Павел Дмитриевич позвонил Алине: возвращайся, приступай к продолжению службы и без комментариев. А потом связался с доверенным лицом в своём штате.       — Вы продолжаете наблюдение?       — Да, когда вам доставить материалы за истёкшее время?       — Я в холдинге буду через час, к перерыву туда подъезжайте.       О наблюдении за квартирой Алины и прослушивании её контактов Резников распорядился просто так, на всякий случай. Он не думал, что Ира с домоправительницей будут планировать тёмные замыслы и злоумышлять против Алёши вплоть до криминала, но недоброжелательство есть недоброжелательство, и перестраховка не помешает: мало ли что может посетить голову падчерицы… к тому же она так скора на расправу, но осмотрительна: выперла Женьку, ни слова не сказав при этом о разводе. То ли свою… как это у них?.. мстю растягивает, то ли не исключает возможного примирения. Дорого же в этом случае придётся заплатить зятю за свои проделки! И чему было дивиться, когда Ира подписала брачный договор? — смышлёное пошло нынче поколение: и лавирует, и пару ходов вперёд пытается просчитать, и аккуратно разграничивает деньги и постель.       Наблюдение за домом Иры могло вестись уже давно, когда-то Павел Дмитриевич приказал установить камеры и наладить возможность просмотра действий домочадцев online, чтобы молодой супруг не крутил безнаказанно амуров с прислугой и не — упаси бог! — водил в дом всяких мисс, если дочери придёт в голову на недельку слетать в Париж, поехать на девичник с расширенной программой или остаться на уикенд у отца. (К флирту на стороне, вне дома, умудрённый опытом мужчина отнёсся бы с пониманием и посмотрел бы на него сквозь пальцы, а вот семейную обитель г-н Меньшов-младший загаживать не смел ни в коем случае.) По приказу заботливого папы аппаратуру разместили, и вывод просмотра в режиме реального времени на его ноутбук устроили, но Резников благополучно забыл о своих предосторожностях в первый же день после свадьбы: глаза Иры и Жени лучились счастьем, голубки щебетали в таком согласии!.. Павел Дмитриевич наплевал на свою осмотрительность и решил не тратить попусту драгоценное время, а там зять уехал, а там Алёша посетил его дом — владетельный капиталист забросил было беспокойство на задворки сознания. И — надо же! — прошёл лишь месяц и как всё обернулось: теперь он возвращается к старому для того, чтобы оберегать любовника, а не благополучие продолжения обожаемой жены. Охрана же к самому Алёше была приставлена самая ненавязчивая: около дома, около школы, только перемещения на улице, только внешний контроль. Парень удивился, но поклонник успокоил его, сказав, что это не продлится долго: оскорблённая утихомирится, обида и ревность улягутся — и ситуация устаканится.       День привычно раскручивался своими хлопотами. Резников прибыл в свой офис, улаживал проблемы, раздавал указания, вёл переписку и совещания. Потихоньку подошёл и обеденный перерыв, вместе с ним — и посол по шпионским делам. Получив от него очередной пакет донесений, Павел Дмитриевич пообедал и к просмотру информации приступил весьма лениво, уже зная, что Ира безвылазно сидит в своём особняке в гордом одиночестве и своё дурное настроение по обыкновению вымещает на бедной Татьяне Семёновне, но к данным прослушки из Алининых апартаментов пришлось отнестись серьёзнее, потому что первые же слова Сергея, Алининого сына-шалопая, как ни странно, околачивавшегося накануне дома, заставили мультимиллионера насторожиться.       — По какому случаю хозяин отпустил?       — У него лирический вечер намечается.       — Опять этот гадёныш! Меня это абсолютно не устраивает.       — Так тебя и спросили! Меня — тоже, ну и что? Павел не понимает, что пацану только бабки нужны, и слушать меня не хочет.       — Вот это уже твоя недоработка. Ты вертишься в этом доме столько лет — и не могла войти в такую степень доверия, чтобы тебя слушались беспрекословно!       — Ты очумел? Ничего не перепутал, кто кого должен слушаться?       — Нет, я не перепутал. Я столько лет жду, а ситуация только ухудшается.       — Да чего ты ждёшь?       — Да чтоб Павел на тебе женился!       — Скажи лучше, чтоб тебя усыновил. Твоя голова где? Мне пятьдесят шесть лет, я на год старше его. Если такие и женятся, то невесте тридцать лет максимум должно быть.       — Ни хера не понимаешь! Долбил, долбил — и всё впустую. Анна на тот свет отправилась, так? Так. Ладно, сначала он страдал по своей ненаглядной, но это должно было пройти? Должно. А кто рядом с ним всё время был, так сказать, самым близким товарищем по несчастью? Ты. Рядом жила, утешала, кормила, за порядком следила, весь дом на тебе был. Благодарность за этим должна была последовать, соображаешь? Бла-го-дар-ность.       — Слушай, ты этой благодарностью досыта нажрался. Забыл, кто тебя за шкирку из КПЗ вытаскивал и следователям взятки раздавал, чтобы они дело, в котором всё было ясно как божий день, затуманили и развалили? Забыл? Кто тебя от армии отмазал? Кто мне такое жалованье выплачивает, которое я нигде больше не получу, а ведь мне скоро пятьдесят семь стукнет, я уже пенсионерка! Если уж на то и пошло, что я могла о замужестве задуматься, то какой капиталист рискнёт бабу с таким сомнительным довеском брать? Мало того, что мезальянс, да ещё сынок с соответствующей репутацией.       — Вот твоё дело и было всё это снивелировать.       — Ты и без этого должен ему в ножки кланяться.       — Вы же бабы, вы хитрыми быть должны! Подсыпала бы ему какую-нибудь гадость в бокал, чтоб ничего не соображал, и в постель уложила бы, документы какие-нибудь выкрала бы и шантажировала…       — Ты в своём уме? Больше ничего не придумал? Смотри, вляпаешься — он тебя раздавит. А я у него из доверия вышла.       — Нет, я ни хуя не понимаю! У вас же эти ваши ворожеи, гадалки. Обошла бы с десяток, подбавляла бы то, что выдали, в еду — может, что-то и сработало бы. Пойми, что ты у него самое доверенное лицо! Ну как ты могла вообще этого ублюдка на порог пустить?       — Ты забыл, что я не сторож?       — Из дому бы выгнала взашей, отыскала бы номер его телефона, позвонила бы, сказала бы, чтобы духу его рядом с особняком не было. Эта тварь рушит все мои планы после твоей глупости.       — Какие у тебя планы, господи? Выкинь из головы. Все твои планы только за решётку ведут.       — Планы мои были ясны как божий день и гениальны как… — с произведениями гениев у Сергея был явный напряг, и он не нашёл достойного сравнения. — Сначала я ждал, что Павел отревёт своё по драгоценной жёнушке, осмотрится и остановит свой выбор на тебе, потому что ты станешь единственным человеком, которому он может доверять, а этот дурень не пленился и предпочёл любоваться своей доченькой. Потом, когда Ирка познакомилась с Женькой и дело резво пошло к свадьбе, можно было внушить ему мысль, что скоро он останется в гордом одиночестве. Дочка оказалась бы отрезанным ломтём — предвидя это, он должен был, понимаешь, ДОЛЖЕН был приткнуться к твоей тёплой спинке. Но помолвка состоялась, венчание и прочее сопутствующее барахло было не за горами, а ты и здесь дала маху, не смогла обработать его так, чтоб он предложил тебе руку и сердце. Скажем, на них мне было плевать, а вот приличный кус из его состояния можно было отхватить — разумеется, не ту мелочь, которую он отписал тебе в своём завещании за верную службу.       — Мать твою, побойся бога!       — И, раз в этом плане дела не продвинулись, я решил действовать по-иному. Я думал, что после того, как Ирка уберётся из отчего дома, а он узнает, что она не его дочь, он разуверится во всех совершенно, к бабам и близко подходить не будет, к своему чаду охладеет и заключит брак с тобой для пионерского времяпрепровождения: чай с тобой пить и сетовать на то, как жизнь тяжела и люди подлы. Я всё точно рассчитал, но тут припёрся этот чёртов гадёныш. Вот уж не думал, что кобелина взыграет и растечётся лужицей, переключится на мальчиков! Дьявол, он должен был отвратиться от любого секса вообще! А всё ты, не направила его мозги в нужную сторону! Я тоже дал маху, напрасно на тебя надеялся!.. Кто знал, что эта сволочь не сломается, когда останется без доченьки!       — Кто вообще знал, что это письмо придёт? И автор так и не найден…       Выражение лица Сергея, смотревшего на мать с презрением, сменилось на заинтересованное.       — Ха! И ты не догадываешься?       Алина с недоумением посмотрела на сына.       — Да ведь и сам Павел не знает…       Сергей захохотал, точнее — заржал.       — Павел-то — понятно, но ты! Ты чего, старая, не просекла, что это я писал? Во дуб!.. — и гадко осклабился.       — Ты?! — Алина чуть не задохнулась. — Да откуда ты знал, ты что, рядом с Анной стоял и свечку держал?       — Не, ну ты даёшь! «Откуда знал»… Да я же Анку и обрюхатил, чё, до сих пор не въехала?       — Ты?! Ты?! — Алина беспомощно осела и стала хватать воздух ртом, как выброшенная на берег рыба.       Как ни был чёрств Сергей к страданиям ближних, он всё же налил матери воды.       — Держи! Во народ тупой пошёл! Валерьяночки накапать?       — Подожди! Подожди! — Несостоявшаяся супруга мультимиллионера схватилась за сердце. — Ты что натворил?! Ты зачем это сделал? Пёс шелудивый, кобель! Да как ты смел! Как я теперь Павлу в глаза буду смотреть?! Изверг!       — Да ладно, не скули! Не знал, что у тебя с соображалкой проблемы…       Несмотря на то, что непочтительный сынок был сильно озабочен ускользанием наследства обманутого мужа, реакцией матери он наслаждался с великим удовольствием, всё время скалясь и похохатывая.       — Да как я могла даже помыслить о таком! Это ж… девятнадцать лет… господи… как только он тебя от армии отмазал. Подлец, ты меня под монастырь подведёшь!       — Да пусть он на меня молится, раз восемнадцать лет наслаждался своей как бы доченькой! Он меня — от армии, я ему — подарок. Анка-то шустро подо мной ножки раздвинула… А то пять лет у них детей не было, а тут вдруг понесла от святого духа! Кто ж виноват, что муженёк бесплодным импотентом оказался — вот и получил рога в награду!       — Сволочь ты, сволочь! Ира — моя внучка! Внучка прислуги и дочка подлеца, а не миллиардера! Да она меня возненавидит, как только узнает!       — Переживёшь, а узнать ей придётся. Раз Резникова полумиллиард нам пока не даётся… Эх, чёрт, а как круто всё могло бы сложиться! Женился бы на тебе, а ты бы его стала потчевать какими-нибудь капельками по моему рецепту, чтобы быстрее ухайдакать и на тот свет спровадить… Так вот, раз Павлово бабло нам пока не даётся, то примемся за твою внученьку, свою доченьку родименькую… Десять лимонов её приданого я найду как пристроить, надо её навестить и потребовать алименты папеньке.       — Ты очумел? Да Ира отчиму даст знать — и он от тебя мокрого места не оставит.       — Не пыхти, не даст. Даст — и на следующий день вся её группа в институте и подружки по походам в бутики и в Европу узнают, чья она дочь и чья внучка.       Резников остановил воспроизведение, его лицо было белее мела. Теперь он понял многое: и то, почему в чертах и манерах Иры постоянно проскальзывало что-то будто знакомое, и то, куда уходили круглые суммы, которые Анна всё время просила якобы для родственников, якобы для оплаты кредитов, срочно потребовавшихся операций и прочего, и её извиняющиеся смущённые взгляды, и то, как Алина сегодня утром всё время отводила глаза и была чем-то обеспокоена и расстроена. А он-то отнёс её смятение к страху возможности потерять место за сговор с падчерицей… И центр ненависти сместился от Иры к истинному виновнику, утвердился на её биологическом отце, словно нашёл правду — и оставил в покое виновную невольно. А самодовольные горделивые ухмылки Сергея — о, он за них ответит! И за его несчастье, и за свои предательство, вероломство, чёрную неблагодарность, и за то, что посмел оскорбить Алёшу. А если он будет злоумышлять против него, тогда… тогда надо сыграть на опережение… Но как же он сам, сам, владелец огромной компании, собаку съевший на всевозможных интригах и происках конкурентов, кидал свой взгляд в любые стороны, кроме одной — истинной, само собой разумеющейся и лежащей так близко! Он думал, что подлости человеческой есть предел. И ошибся. Но зато теперь он знал…       Проблем было несколько, и Павел Дмитриевич начал с той, которая первой пришла в голову. Сергей назвал его бесплодным импотентом, это уязвляло, и оскорблённый начал соображать, был ли он бесплоден изначально, от рождения. Ему, бездетному и знающему это, почему-то было крайне необходимо, чтобы возможность стать отцом у него была и не реализовалась просто потому, что был бесплоден не он, а брак, когда здоровая женщина, будучи полноценной, не может зачать от здорового, нормального мужчины. Врач говорил о недавно нагрянувшей неспособности к деторождению, и Резников изо всех сил уверял себя в том, что раньше был нормальным и если бы не женился на Анне… Но всё уже поросло быльём, время вспять повернуть нельзя и размышлять о том, было когда-то это у него или не было, являлось занятием пустым.       Павел Дмитриевич вздохнул и перешёл к целому клубку. Бабушка-мать, сын-отец и внучка-дочка. Алине он верил и верил очень долго, понять её привязанность к Ире мог, мог и простить то, что, попав в изменившиеся обстоятельства, домоправительница переметнулась на сторону девушки, оказавшейся внучкой. Интуиция, что ли, сработала, родство подсознательно ощутилось? Ладно, пусть, это извинительно, но теперь она знает, что натворил сын, — и должна признаться своему хозяину в этом. Потому что он ей верит, потому что никаких секретов друг от друга у них никогда не было, потому что он имеет право знать истину, потому что женщина, родив такого подлеца, невольно стала виновницей позора хозяина, потому что должна покаяться. Конечно, ей трудно будет на это пойти, но открыться ему — её святая обязанность. Пусть это будет не сегодня и не завтра, пусть пройдёт несколько дней, даже неделя, чтобы собраться с духом и решиться, но признание необходимо. А если его не последует…       Контракт с Алиной Резников продлевал каждый год, и это давно стало пустой формальностью: они просто расписывались под стандартной формой, шутя прозванной мультимиллионером «пролонгацией» — наподобие автоматического размещения депозита в банке после истечения срока договора, процедура давно стала привычной механикой, в бумаге не было обговорено ни необходимости оповещения нанятой за две недели до конца года в случае расторжения соглашения, выходное пособие на тот же самый казус тоже не упоминалось. Что ж — око за око: признается, кинется в ноги, покается — пусть работает, нет — он расстанется с ней без сожаления. Сегодня шестое ноября, до Нового года времени в избытке, остальное — дело чужой совести.       Но это было самым легко решаемым делом…       Ненависть к главному виновнику всех бед у преданного так подло была чудовищна — именно поэтому пострадавший сдерживался изо всех сил, чтобы не наделать глупостей сгоряча. Для мести было четыре варианта: убить, искалечить, посадить в тюрьму, пустить по миру. Первый Павел Дмитриевич отмёл сразу: что толку в убийстве, даже искусно растянутом палачами на несколько часов? — день пройдёт — и готово, отдал богу душу. В данном случае, конечно, не богу, а дьяволу, но строитель-капиталист XXI века в сковородки и вмёрзшего в лёд Люцифера не верил, предполагал возможность страдания на том свете только ментальным способом, на уровне сознания, протаскиванием отлетевшей ауры через мучащее в целом сильно, но совсем недостаточно в данном отдельно взятом случае. Смерть будет для гада слишком лёгкой расплатой.       Заточение Павла Дмитриевича тоже не устраивало: сфабриковать дело — хлопотно, серьёзное — тем более, поднимать старые — так там мелочь; потом, у нас же самый гуманный суд в мире: припаяют десятку — а там амнистия, а там условно-досрочное освобождение. Да ещё при такой мамаше: Алина в любую жопу без мыла влезет, да ещё будет напирать на свои доверительные отношения с владельцем «XXI Строя»: сам-то миллионер светиться не будет. Организовывать же Сергею весёлую жизнь — карьеру пидора или постоянные избиения — было как-то не комильфо: связывайся с этим плебсом, бандюгами, «братками»… Фу! Да и арестант может повеситься, оборвав заказанные процедуры. Нет, этот пункт тоже не… как у них там? — не хляет.       Разорение тоже было сомнительной идеей. Во-первых, предмет разорения небогат — значит, если нет высоты положения, разница между нынешним состоянием и абсолютным нулём будет несущественной. Опять же привлечение посторонних, навешивание липовых кредитов, возня с купчими на квартиру… Даже если Алина будет уволена, от государства ей уже положена пенсия — облюбует с сыном какой-нибудь чердак и будет жить припеваючи, даже в мусорках копаться не надо. Нет, это слишком легко — не наказание, а так, осуждение какое-то, товарищеский суд…       Оставалось самое сладостное — искалечить. Ударить по телу, по самому материальному, которое действительно мучит и заставляет страдать больше всего. Вой от боли, грызущей внутренности, невромы, ампутированные конечности, инвалидная коляска, вечная зависимость от других и собственная беспомощность. Резников не был садистом, но с наслаждением представлял, как простреливает предателю поочерёдно колени и локтевые суставы, отрубает пальцы на руках и ногах, а потом — и кисти, и ступни, подливает в питьё какую-нибудь отраву, сжигающую слизистую, или вкалывает укол раствора хлорида кальция не в вену, а в мышцу. Это можно было сделать самому: скомандовать охране, поймать ублюдка — и разобраться, устроить… как это у них… перформанс. И Павел Дмитриевич хмыкнул, вспомнив оброненное Михалковым по теме в каком-то прямом эфире: «Если ты нагадил перед дверью, позвонил и убежал — то это инсталляция, а если позвонил и, когда открыли, сел и начал гадить — тогда это перформанс». Installation, performance — и откуда всё понабралось? Права Ирка, что «На Муромской дорожке» слушает…       Да, идея с увечьями определённо пришлась по душе. А что, если… А что, если… А что, если связаться с отцом Алёши? Он хирург в частной клинике, заведует отделением, ведь он-то как профессионал сможет сделать из этой твари страдающий непрерывно кусок мяса, причём не невыносимо, чтобы Алина из жалости прикончила сыночка, но долго, сильно и постоянно! Если с ним встретиться и доверительно поговорить? Отказывать он вряд ли будет, даже не потому, что оплата услуг будет царской, а потому, что поймёт: не он, так другой за миллион или два сделает богоугодное дело. К тому же, это деяние по справедливости, во имя свяжет его с Алёшей ещё одной нитью, они будут повязаны этим самоуправством, формально — преступлением, а на самом деле — расплатой. Да, именно так. А если на худой конец Константин Валентинович окажется глубоко верующим и богобоязненным, можно будет найти специалиста без заморочек: Москва большая. И, потом, в непричастии Королёвых ко всё-таки уголовно наказуемому тоже можно найти плюс: Резников не будет давить, между ними не будет стоять тёмной тайны, хоть и связывающей, но пугающей, они останутся чисты друг перед другом…       В дверь осторожно поскрёбся секретарь.       — К вам стажёр Королёв Алексей.       — Пусть войдёт. — И Павел Дмитриевич возблагодарил бога, в которого не очень-то верил, за то, что в мире людской ненависти и повального вероломства высший произвол послал ему русоволосого ангела.       Обнялись они посередине кабинета, потому что сиятельный капиталист, услышав о стажёре, вскочил со своего президентского кресла как влюблённый школьник.       — Павел Дмитриевич, вы чем-то обеспокоены?       — Да нет, Алёша, — слова потонули в глубоком поцелуе. — Хотя… я бы хотел спросить у тебя совета.       — Вы?! У меня?! — Ореховые глаза округлились.       — Это не по строительству, не беспокойся. Вопрос из разряда нравственных категорий. Скажи, что бы ты сделал, если бы узнал имя своего врага, который много лет назад сделал тебе гнусную отвратительную пакость, а всё время после спокойно пользовался твоим расположением и принимал твою помощь?       — А пакость какая? Из профессиональных? То есть он вас обокрал или подделал документы, вы из-за него неправильно что-то построили и серьёзно влипли?       — Нет, это из области человеческих отношений. Подлое вероломство. Ничего уголовного.       — Я даже не знаю… Сварите его в кипятке. Закатайте в асфальт, пропустите через мясорубку и ссыпьте фарш в бетон.       — Да мне кипяток, асфальт и бетон жалко.       — И мясорубку тоже.       — Нет, я серьёзно.       — Если серьёзно, то смерть не кара: слишком легко для поганого предателя, а про ад достоверно ничего не известно. Банальные колотушки тоже не пойдут: очухается — подлечится, будет покалечен сильно — сиганёт с высотки, чтоб не мучиться.       — Ну да, я в том же порядке рассуждал.       — А подождите! — И Алёша поднялся с колен Резникова, на которых уселся, чтобы удобнее было дышать начальнику в шею. — Давайте я Грише позвоню, он придумает.       — А, этот ваш друг семьи?       — Да, наша коммунальная исповедальня. — Алёша набрал номер и включил громкую связь. — Гриша, привет, у меня к тебе суперважное дело. Слушай внимательно! Как бы ты отомстил человеку, который много лет назад тебя подло предал, а потом спокойно жировал, пользуясь твоей добротой, а ты узнал об этом только вчера?       — Сегодня, — рассекретился перед абонентом холдинговладелец.       — Так и знал, что у вас селектор, — определил кухонный философ. — А бог его ещё сам не наказал?       — Нет. То есть, возможно, и наказал бы, но я не знал, ему помогал и тем самым, вероятно, это наказание от него отводил, — Алёша кратко оповестил Гришу о благодеяниях Резникова, совершенно не заслуженных потребителем.       — «Я»… Не смеши людей и следствие не путай, а то можно подумать, что у тебя в детском саду украли горшок, а в школе тот же воришка уже одиннадцатый год списывает у тебя задачки по математике. Не ты, а твой сосед. Кстати, приветствую. Да, и насчёт воровства. Это криминал, преступление? Уголовно наказуемо?       — Нет, — одновременно вздохнул Резников и огорчился Алёша.       — Странно, что так долго. Кара запаздывает, pede poena claudo. Хотя, может быть, надо было, чтоб истина открылась… Неисповедимы…       — Гриша, ты не философствуй, а скажи, как бы поступил.       — А никак.       — То есть как это «никак»?       — А очень просто. Занял бы место в кинотеатре и посмотрел бы, как дальше будут развиваться события. То, что бог его ещё не наказал, объясняется тем, что о его предательстве ничего не было известно, и это наказание было бы принято с недоумением, безразличием или даже сожалением: ведь преданный бы не знал, за что и почему, ещё посопереживал бы… А теперь карты раскрыты, всё на столе — надо ждать и следить, как дальше распорядится высший произвол.       — Это каратаевщина какая-то! Мы в прошлом году проходили. Непротивление злу насилием и всё такое…       — Нет, это древнее будет. Когда обиженные спросили у бога, как им наказать обидчика, бог ответил, что это не их дело, ибо не их обидели, а его самого, так как он, бог, в каждом из нас. То есть боженька сам с обидчиком и рассчитается. «Мне отмщение, и аз воздам». Евангелие от Матфея или эпиграф к «Анне Карениной» — кому что ближе.       — А моё священное право на месть?! — возмутился Алёша.       — Если ты передашь его богу, он лучше с этим справится.       — У тебя примеры есть?       — Да.       — Значит, сидеть сложа руки и ждать?       — А что в этом плохого? Всё равно мы предполагаем, а бог располагает: как он решит, так и будет, мы не сможем сделать лучше. Только не надо ежедневно молиться и свечку ставить, чтобы он скорее со злодеем разобрался: не понукай того, кто сильнее тебя.       — Да, но сколько ждать?       — Не думаю, что долго: ситуация-то переразложилась. Последний поворот пройден, истина установлена — теперь развязка близка.       — А сколько вы сами ждали бы в бездействии? — ещё раз обнаружил своё присутствие Павел Дмитриевич.       — Не знаю. В том случае, который мне известен, одной злой бабе досталось за полтора месяца. Оскорбила незаслуженно одну женщину, которая, кстати, ей как-то помогла, начала грязные сплетни про неё распускать — и получила диабет в очень неприятной форме, раздулась и прыщами покрылась. Та женщина, может, и хотела ответить, да решила не связываться со скандалисткой, а потом ушла в отпуск. Вернулась — и увидала, что без её участия произошло то, что она при всём желании не могла бы устроить злыдне… Я понимаю, что ваш случай не женские разборки, но схема-то одна…       — Ну ладно, спасибо. Вечно ты меня расхолаживаешь, — разочарованно протянул в телефон Алёша. — Давай, пока.       — И в любом случае спасибо за консультацию! — завершил Павел Дмитриевич.       После разговора стажёр продолжил пребывать в возмущении:       — Нет, ну на что это похоже? Свалить всё на высший произвол. Вот так взять и слинять, это у него характер такой, он отлынивать любит. Зря я ему позвонил, я бы на вашем месте действовал.       — Но этой притче две тысячи лет.       Резников, наоборот, немного охолонул, вспомнив ещё одну далеко не новую мудрость: кобыла не захочет — жеребец не вскочит. Преступление совершили оба, и подлый Сергей был ещё тем подонком, о чём вся его последующая жизнь и свидетельствовала, но не шла ли основная инициатива от Анны, просто-напросто боявшейся, что брак, остававшийся бездетным, через пару лет будет расторгнут? Было ли это связью, пусть всего и две недели, или одинарным перепихом? Шла ли изменница от любви или лишь от желания забеременеть? Передавала ли Анна деньги любовнику за молчание или за дальнейшие постельные утехи? Многое ещё оставалось неясным — и хотелось узнать это, разобраться в этом — с одной стороны. А с другой, было противно копаться в грязном белье. И опускаться, лезть вершить священное возмездие, мараться об эту тварь, когда можно было просто и без забот любить того, кто был рядом. Алёша — разве он уже не отмщение предателям? Пусть Анна смотрит с того света и понимает, что её уже разлюбили, что место её занял тот, кто красивее, моложе, более открыт и честен, пусть Сергей бесится, сознавая крушение своих грандиозных замыслов. Жениться на Алине… И надо же подумать, что и самому Павлу Дмитриевичу эта мысль несколько раз приходила в голову! Может быть, ещё и за Алиной поухаживать, поводить её за нос? То-то святая семейка обнадёжится!       — А ты знаешь, твой Гриша прав. — И Резников снова усадил своего подчинённого на колени. — Преступление — тратить на наём бригады для разборок с отщепенцем время, которое я могу провести с тобой,       — А зачем бригаду? Скажите мне, кто вас предал, — и я сам дам ему молотком по башке.       — Ну да, это придумал! Ударишь неловко — и угробишь. Мгновенно — ни боли, ни страха, ни знания, за что именно получил. Нет. — И капиталист покачал головой. — Это слишком просто, но необдуманно и глупо. Он уже у меня на поводке, он ещё этого не знает — и пока можно с ним поиграть. И подождать: авось, бог подумает и действительно решит рассчитаться. Я ведь до этого имел врагов только в бизнесе — там нужна была скорость. Опередить, предложить лучшее, воспользоваться новыми технологиями, подсчитать, разрекламировать — и построить. Не зарываться, как сделали это некоторые, наворочав так много и по такой цене, что больше половины без дела стоит и не продаётся. В этом нужны расчёт и оперативность, а расплата за старые грехи… Гриша прав, — повторил Павел Дмитриевич. — За последние сорок дней ситуация переразложилась совершенно, вносить в неё своё и сгоряча не лучший выбор. «Чай, не мокнете под дождём».       — «Подождём». Тоже любите «„Юнону“ и „Авось“»?       — Обожаю. Да я их смотрел ещё в первом составе, ещё тогда, когда ты не родился.       Резников решил подождать. Во-первых, он не был уверен в том, что после лавины грязи, которая на него обрушилась, первое же пришедшее в голову решение будет верным — в этом случае он всё испортит; во-вторых, многое ещё можно было выяснить — пусть и не такое ошарашивающее, но всё-таки существенное; в-третьих, представлялась возможность понаблюдать за Алиной, поиграв в неведение, — узнать, как она себя поведёт; в-четвёртых, жалко было отдавать пыл своей души мести, которая может подождать, став от этого ещё более изысканным блюдом, а не Алёше, с которым можно было и хотелось испытать снова уже изведанное блаженство. Павел Дмитриевич не хотел опошлять мысли о парне, свою любовь к нему, пачкать то светлое, которое принёс русоволосый ангел в его жизнь, тёмными помыслами. Да и в последних, в-пятых, просто интересно было посмотреть, разложит ли бог карты по-своему, с выпавшим вниз остриём пики тузом для Сергея, прав ли окажется кухонный философ, свершится ли справедливость независимо от воли пострадавшего. Он ведь положил срок до Нового года для раскаяния Алины — почему же богу не явить своё за те же два месяца? А там, если высший отстранится и заглохнет, можно будет и самому вмешаться. Единственное, что оставалось просчитать, — то, что решит предпринять Сергей в отношении Иры.       Сергей грозил разоблачением тайны рождения дочери — тайны, которая ей самой не была известна. Бесспорно, рано или поздно она раскроется, но стоило ли позволять Сергею делать это сейчас? За последние два часа отношение лжеотца к лжедочери поменялось если не кардинально, то существенно, злость Резникова сконцентрировалась теперь на интригующем папаше, желающем, за невозможностью большего, шантажом вытянуть у Иры десять миллионов её приданого, а ненависть к ней отошла на второй план, стушевалась. Павел Дмитриевич почти физически ощущал, как она выдыхается, задыхается и умирает. Ира не была виновата; та любовь к ней, которая была разрушена злосчастным письмом и стала ненавистью, теперь оборачивалась более даже жалостью, нежели презрением. Она стала заложницей измены и предательства, их порождением и за них отвечать не могла. К тому же девчонка была и так издёргана потерей расположения отца, причину чего не понимала и на месте истины видела лишь увлечение родителя Алёшей; к этому прибавлялась ссора с мужем из-за его флиртов — при всё том, что Резникову не было известно о проблемах с половой функцией, отравлявших жизнь Иры более всего. У неё, конечно, был тяжёлый характер, но Павел Дмитриевич не хотел, чтобы она узнала, чья она дочь и внучка, по крайней мере, теперь: он сам был слишком счастлив с Алёшей и слишком зол на Сергея, чтобы позволить биологическому отцу шантаж и вытягивание денег у той, которую он всё-таки восемнадцать лет кормил, поил, одевал, содержал и воспитывал и с которой все эти годы прожил в общем-то неплохо.       Алина пока говорить Ире ничего не собиралась; изолировать же папашу с его откровениями и не подпустить его к дочери в принципе было возможным и не составляло особого труда. К Ире можно было приставить охрану, сославшись на якобы усилившиеся в последнее время происки конкурентов; она, со своей стороны, отыщет в наличии телохранителей тайный смысл лишить её свидания с Алёшей, буде ей придёт в голову такая мысль: мало ли что ей взбредёт на ум — от банальной ругани до чистого криминала. Подсечь почту на ноутбуке и звонки с мобильных, если Сергей, не допущенный к родному чаду, захочет договориться о встрече, тоже было легко, с этим справился бы и начинающий хакер: удалять всё, что будет поступать с незнакомых адресов и номеров, или просто блокировать это. К тому же Ира и сама могла ограничить контакты лимитом избранных. Действовать через третьих лиц Сергей вряд ли решится, а если и рискнёт, то потерпит неудачу: не тот у Иры характер, чтобы слепо доверяться посредникам. И, потом, чувство собственного превосходства, сознание своей исключительности и то, что Алина, скорее всего, подвергнется опале, приведут к тому, что мадам Меньшова-Резникова просто не станет слушать горькие разоблачения, списав их на обиды ребёнка прислуги. И момент, ко всему, не подходит: ей бы сейчас с мужем разобраться — это для неё главное. Алина же будет тормозить сына, прекрасно зная нрав внучки: из-за оглашения имени настоящего отца и генетической экспертизы бабушка с отцом останутся с бешеной ненавистью к своим собственным персонам со стороны разъярённой женщины, оказавшейся не наследницей почтенного мультимиллионера, а внучкой служанки и дочерью проходимца. В припадке злости Ира может сделать что угодно: оговорить и подать в суд за фиктивные домогательства, обратиться туда же за реальное вымогательство, изловчиться и подбросить в дом папеньки наркоту… Нет, не всё так гладко пойдёт у Сергея с этим шантажом: если что Иру от Анны и отличает в лучшую сторону, то это более трезвая голова, которая, конечно, убережёт её и не даст подсесть на вечную зависимость и постоянное доение. Так или иначе, а огласка больше одного раза не сыграет и неизвестно ещё, с каким резонансом: и не такое забывали и заминали, и не такое не принималось на веру и не утверждалось, и не такое можно было оболгать или высмеять, сведя на ноль. Нет, прежде чем рубить, Сергей десять раз отмерит — за это время Резников и сыграет своё соло.       Павел Дмитриевич передохнул и с удовольствием отметил деликатность Алёши: парень не спрашивал о сути предательства: наверное, решил, что начальство поведает о нём, если сочтёт нужным.       — Вы о чём задумались?       — О дополнении. Кажется, Конфуций говорил: если тебя обидели, сядь у реки — и ты увидишь, как по ней поплывут трупы твоих врагов.       — А жил он раньше Матфея? — тогда на евангелиста можно подать в суд за плагиат.       — Ну, это творчески переработанная версия, а не примитивное списывание.