Двойственный инстинкт

      — Я кого-то убила?       Эмма смотрит на Реджину большими испуганными глазами. Спасительница сидит прямо на земле, прислонившись спиной к бетонной стене здания в переулке. Пот стекает со лба, и она выставляет перед собой дрожащие руки. Эмма знает, что они — орудие убийства, поэтому смотрит на них так, будто бы это — отдельная часть тела, в существование которой она не может заставить себя поверить.       — Мы кого-то убили, — уточняет Реджина. Потому что, вне всяких сомнений, это произошло в результате слияния их эмоций и магии. Всё говорит о том, что они в равной степени ответственны за эту смерть. Впрочем, Реджина уверена, что степень своей вины они оценивают по-разному.       Когда её взгляд падает на распластавшееся на земле мёртвое тело, она не ощущает ни раскаяния, ни сожаления. Напротив, королева всё ещё злится на бездыханный труп за недавние действия, и если бы при помощи невероятной магической лазейки жертва сумела вернуться к жизни, Реджина проделала бы это снова.       — Это моя чёртова вина, — шепчет Эмма, и с каждым словом её грудь тяжело вздымается. — Я… Реджина… это я во всём виновата, и…       Реджина напоминает себе, что у неё это не первое убийство (и, честно говоря, она не уверена, что последнее), а у Эммы — первое. Она пытается вспомнить, каково это, впервые лишать кого-то жизни, и неожиданно начинает сопереживать тому, что испытывает сейчас Эмма.       — Нет, — отвечает она. Хоть Реджина и осознаёт чувство вины Эммы, она не может позволить выплеснуть его наружу. В конце концов, оно полностью неуместно и абсолютно незаслуженно. — Как ты вообще можешь такое говорить? Ты ни в чём не виновата. Я знаю, ты и сама это понимаешь.       — Но у тебя была светлая магия. А теперь… теперь…       И в этот момент Реджина внезапно понимает, что в длинном списке опасений Эммы относительно сложившейся ситуации, далеко не последнее место занимает искупление Злой Королевы.       — Я уничтожила её, — решает Эмма. — Я заставила тебя… ты пришла сюда только из-за того, что я… Мне так жаль.       Реджина задумывается о серьёзности этого предположения. Она понятия не имеет, исчезла ли её светлая магия из-за того, что они натворили, или по какой-то другой причине. Но очень быстро приходит к выводу, что ей плевать. Нет, её не волнуют ярлыки: свет и тьма, герои и злодеи. Реджина обеспокоена только тем, чтобы поступать правильно, когда дело касается людей, которые ей небезразличны. И это? Она уверена, что это — правильный поступок.       Но сейчас не время говорить о всяких сложностях. Ни теперь, когда Эмма сидит перед ней, опустошённая и разбитая.       — Ты ничего не уничтожила, — втолковывает ей Реджина. — Не сделала ничего плохого.       Если бы Реджина на секунду задумалась, она, вероятно, пришла бы к заключению, что Эмма — худшая Спасительница всех времён и народов. Разумеется, она бы никогда не сказала об этом вслух. Но серьёзно? Почти все героические поступки Эммы сопровождались пинками и криками. Что Генри, что родители вытягивали её из зоны комфорта. Иногда это делала и сама Реджина. (Хотя она считает, что больше подталкивает к действиям, нежели вытягивает). Как бы там ни было, Реджине кажется, что непосильное бремя, которое Эмма взвалила себе на плечи окончательно (и, возможно, неизбежно) раздавило её.       Искренняя человечность Эммы и неспособность оставаться непомерно сильной при столь напряжённых обстоятельствах — вот что заставляет Реджину заботиться о ней больше, чем планировалось. Если совсем честно, она явственно видит в Эмме нечто такое, что сильно напоминает ей себя, и это чертовски пугает. Всё то, что Реджина знает об Эмме, что она узнала в последние несколько дней, не даёт ей покоя и почти доводит до слёз. Странным образом она ловит себя на том, что всё, что ей хочется — это любить Эмму, несмотря ни на что.       — Встань, — неожиданно строго приказывает она. Потому что больше ни секунды не может смотреть на сидящую на земле Эмму. Реджина знает, что не имеет права говорить Спасительнице, что делать, и точно также не имеет права заботиться о ней, но остановиться не может. — Сейчас же.       Эмма хватается за протянутую руку и позволяет себя поднять. Ноги дрожат, и женщина выглядит так, будто в любую секунду может упасть, но каким-то чудом удерживает равновесие.       — Послушай меня, — зелёные глаза нервно бегают по сторонам, как если бы Эмма не была уверена, что всё закончилось, как если бы ожидала ещё больше насилия, больше борьбы. А с чего бы ей ждать другого? В конце концов, на протяжении почти всего прошедшего года всё это было неотъемлемой частью их жизней. — Ты слушаешь?       — Да.       — Раз за спасение твоей жизни мне потребовалось заплатить светлой магией, то я уверена, она никогда и не имела ценности.       Эмма неуверенно улыбается в ответ. Но потом осознаёт всю реальность произошедшего и сжимает руку Реджины, которую она так и не выпустила.       — Что, чёрт возьми, нам теперь делать?