Реквием для Праматери

      — Ева, собирайся, — с улыбкой произносит фрау Магда, входя в мою палату, которую она почему-то упорно называет «комнатой». — За тобой пришла твоя новая семья, поедешь с ними. Ох, как не нравится мне эта ее улыбка! За те несколько дней, что я провела здесь, я уже поняла, что не всегда она является признаком искренней радости. Заметив мое недовольство, фрау Магда подходит ко мне, ласково гладит по голове. — Я понимаю, девочка моя, ты уже привыкла к этому месту и тебе сложно с ним расстаться. Но таково распоряжение нашего главного начальника, и я не могу ослушаться его. К тому же тебе в новой семье понравится, они чудесные люди, вот увидишь. Я с притворным вздохом встаю, начинаю одеваться. Какая, в сущности, разница, торчать целыми днями здесь или под присмотром какой-то там семьи? Надеваю на себя привычный темно-синий комбинезон с молниями от воротника до самых лодыжек, но фрау на это качает головой: — Штайвицам, то есть твоим родителям, это не понравится, они хотят, чтобы ты выглядела как приличная медхен. Приходится напялить темно-коричневое платье с юбкой до колен и туфли на каблучках (хорошо еще, что не кружевной корсет!) Поддерживаемая за локоть фрау Эльзой, осторожно, чтобы не навернуться, я впервые за эти дни выхожу из «камеры» в коридор. Навстречу мне тут же кидается женщина примерно одних лет с фрау Магдой. Шляпка с вуалью, украшенная черными розами. Пепельно-серые локоны, выбивающиеся из-под нее. В целом одета так же, как и я, на сгибе локтя болтается сумка. На лице — кое-как нанесенный макияж. Губы трясутся от волнения, она еле сдерживает слезы. За спиной у нее — крупный усатый мужчина в синем твидовом костюме и шляпе, с хмурым лицом. — Девочка моя! — Нервная фрау, не сдержав-таки слез, повисает у меня на шее, всю обсыпая пудрой. — Наконец-то мы тебя увидели! Я смущенно делаю книксен, все как учила меня фрау Магда. — Здравствуйте, фрау Штайвиц. — Да ты что, родная? Какая я тебе фрау? Зови меня просто Хильда. А это, кстати, Вилли. Вилли, иди сюда! — Усатый господин подходит, не меняясь в лице, приподнимает шляпу. — Ох, я чуть не забыла, герр Штайвиц. — Доктор Магда протягивает ему какую-то бумагу. — Распишитесь вот здесь. Это согласие на удочерение. Отныне Ева будет носить вашу фамилию. — Ева?! — Хильда отрывает лицо от кружевного платка. — Что за идиотское имя? Мне оно не нравится! Дайте ей другое! — Ева — ее кодовое имя, — терпеливо объясняет фрау Магда. — Ее так назвали в честь Евы Браун, жены Великого Фюрера и прародительницы нашего народа. — Она благоговейно прикладывает руку к груди. — Но, если вам не нравится, вы можете, конечно, звать ее по-другому, как пожелаете. — Алиса! — вдруг тоненько взвизгивает моя новая «мать», так что все подпрыгивают. — Я буду звать тебя Алисой, моя дорогая! Чудесное имя! Тебе нравится, милая? Я в ответ только пожимаю плечами. Алиса так Алиса, какая разница. Все это время, пока мы двигаемся по коридору, я оглядываюсь вокруг, стараясь вобрать в себя все ощущения от этого места, запомнить все до мельчайших подробностей. Впрочем, ничего особо интересного тут нет. Те же серые стены, что и в палате, те же люди в белых халатах кругом. Скрип отворяющихся дверей, запах лекарств… Мы подходим к большой железной кабине, что, как мне объяснили, именуется «лифтом». Тут врач и медсестра расстаются с нами. — До встречи, моя девочка, — пожимает мне руку фрау Магда и легонько хлопает меня по спине. — Береги себя. Я буду навещать тебя в твоем новом доме. Фрау Эльза же в порыве чувств прижимает меня к груди, орошая мои волосы слезами. Я понимаю ее — у нее самой когда-то была дочка, похожая на меня, и она ни о чем другом не мечтает, кроме как видеть меня рядом с собой. Я улыбаюсь обеим женщинам на прощание, и створки лифта, сомкнувшись, окончательно отрезают меня от прежней жизни…

***

      Из Центра (если честно, за все время пребывания в нем я так и не поняла, чем этот Центр, собственно говоря, занимается) мы на «такси» (так называются здесь выкрашенные желтой краской автомобили на электрической тяге для перевозок) двигаемся к «станции». По пути Хильда что-то весело щебечет, а ее муж изредка поддакивает угрюмым басом, но я их почти не слушаю, глядя в окно и пытаясь все запоминать. Однако в мою память врезаются лишь небо, — отчаянно-голубое, такое, что прямо больно глазам, — и катящееся по нему круглое солнце. Наконец мы выходим на «станции», где помимо нас толпится народ, все одеты точь-в-точь как мои новые «родители». Вскоре подходит поезд, как мне объяснили, на пневматической тяге, мы загружаемся в вагон, двери с шипением закрываются, и поезд мчится по рельсам вперед. «Конечная станция — Гауптштадт*» — произносит приятный женский голос в динамиках. Едем мы долго, и все это время я, примостившись у окошка, разглядываю местность за ним. Впрочем, и тут особо не на что смотреть: темный туннель, из которого временами выхватываются поля каких-то диковинных растений и небольшие, словно бы игрушечные домики на них. И как всегда — это омерзительно голубого цвета небо, которое уже начинает раздражать меня. Отвернувшись от окна, я разглядываю пассажиров в вагоне, но и тут ничего интересного — все, как я уже сказала, выглядят одинаково и особого интереса не представляют. Есть тут и дети, но они смотрят лишь прямо перед собой холодным и строгим взглядом, и с ними мне явно станет неинтересно общаться. Но вот на большом экране, висящем на стене в передней части вагона, загорается изображение. Какой-то невзрачный блондин с жидкими усиками и в одежде цвета дорожной пыли, стоя перед микрофоном, дрожащим голосом что-то вещает. Весь вагон мигом вскакивает на ноги и, воздевая кверху правую руку, с вожделением вслушивается в его слова. Меня тоже заставляют встать и поднять руку, хоть я совсем не понимаю, для чего все это нужно. — Мой великий прадед верил в немецкий народ! — удается мне различить сквозь благоговейный шепот вокруг. — Он верил во всех нас! Он знал, что Великий Рейх будет расти и процветать и после его смерти! И вот эти времена настали, братья мои! Настал тот день, когда мы, великая арийская раса, полностью истребив проклятых жидов, цыган и масонов, живем в мире и достатке, в истинно Светлой эре! Я, Адольф Гитлер Четвертый, торжественно заявляю это в преддверии столетнего юбилея нашей Великой Победы! Слава Тысячелетнему Рейху! Слава Великому Фюреру! Зиг хайль! — Зиг хайль! — Вагон взрывается дружным хором голосов, так что я едва не глохну. Все повторяют это трижды, поочередно ударяя себя ладонью в грудь и снова вытягивая вперед руку. После этого наконец все усаживаются на места, и поездка продолжается. Я осматриваюсь вокруг, боясь, не пригрезилась ли мне эта кратковременная вспышка безумия. На экране начинают мелькать другие кадры: реклама популярных одежды, косметики и средств для гигиены, отрывки из развлекательных шоу… Затем вдруг я вижу черное небо с рассыпанными по нему звездами — все точно как в моем видении перед пробуждением. Я в волнении подаюсь вперед, надеясь вот-вот разгадать эту тайну, как внезапно посреди неба во весь экран загорается солнце — яркое, косматое, один в один такое, какое я видела до этого. — Это наше Солнце, — произносит с экрана мужской голос, — источник всего живого на нашей планете и в то же время крупнейшее в системе хранилище водорода. Впечатляет, не правда ли? А теперь взгляните на это. — На экране появляется изображение голубой планеты, расположенной прямо перед светилом. — Со временем водород испаряется с поверхности Солнца, и тогда оно становится все горячее. Его лучи раскаляют земную поверхность, иссушая воду на ней, и в конечном итоге всему живому на Земле придет конец. Меньше чем через тысячу лет наша планета превратится в раскаленный докрасна шар, на котором будет невозможна любая жизнь. — Экран демонстрирует полностью выжженную Землю под солнечными лучами. — Но не все еще потеряно, братья мои! Нас может спасти строительство огромного космического трубопровода, который, пройдя через систему Альфа Центавра, доставит водород к поверхности Солнца.** Египтяне, для которых Солнце было главным божеством, знали об этом еще несколько тысяч лет назад, поскольку именно от них ведет свое начало истинная арийская раса. И именно они оставили нам записи, позволяющие найти путь к спасению через многие века. — Экран показывает какие-то древние чертежи, больше похожие на искусно нарисованную рекламу. — Вступайте в Церковь Обновленцев, братья! Вместе мы остановим неминуемое! Я со вздохом разочарования откидываюсь на сидении. Тоже мне, нашли чем пугать народ! Изображение быстро исчезает с экрана, сменяясь новыми порциями рекламы. Я смотрю в окно и вижу, что пневмопоезд подъезжает к огромному городу. Должно быть, это и есть знаменитый Гауптштадт, где мне теперь предстоит жить. Отсюда город поражает меня своим величием. Дома в сотню этажей, опоясывающие их кольцом электрострады и пневмодороги, всюду флаги со «свастикой» (национальным символом Рейха), огромный железный памятник со вздернутой в приветствии правой рукой, отряды людей в красивой форме повсюду. И над всем этим в помутневшем и подернутом бурой дымкой небе по-прежнему ярко сияет солнце, словно и не знает, что через тысячу лет ему суждено погибнуть, перед этим спалив дотла Землю и все остальные планеты. Но когда мы вместе с остальными сходим с поезда на платформу и идем через железные ворота со свастикой, огромным орлом и портретом «фюрера» над ними, все краски для меня мигом меркнут, я вливаюсь в обычную городскую суматоху, и мне становится не по себе. Снова подкатывает облупленное такси, мы мчимся под стеклянным куполом туннеля на окраину города. Теперь его гигантизм давит на меня, заставляя сильнее вжаться в спинку сидения и желать только одного — поскорее вернуться в Центр, где я выросла. Но вот такси останавливается возле невысокого, всего в пятьдесят этажей домика, мы с Вилли и Хильдой заходим в душный и сумрачный подъезд, поднимаемся на лифте почти на самый верх и оказываемся в довольно чистой и уютной квартирке. Мне отводят самую маленькую комнату в ней, правда, с окнами, выходящими на городскую панораму. К этому времени солнце окончательно гаснет, скрываясь где-то за домами, и все вокруг окутывает мягкий, словно бархатный сумрак. Полюбовавшись загорающимися огнями окон и рекламных экранов, я со вздохом опускаю шторы и окидываю взглядом комнатушку, в которой мне теперь предстоит жить. М-да, в Центре у меня палата и то была больше, а главное — уютнее. — С прибытием в новую жизнь, Ева-Алиса, — мрачно поздравляю я сама себя.