***
Сумбур и суета. Лишь близкие и друзья присутствуют на свадьбе Чанёля и Наны. Мистер Пак с отцовской любовью ведёт Нану к алтарю, ведь больше никого, кроме Чанёля и его родителей, у неё нет. Больше никого. Такая хрупкая и нежная красота в белоснежном платье, которое украшено лёгким кружевом, придающим воздушности девушке. И без того счастливый и немного красноватый Чанёль, смотрел на Нану, не отрывая влюблённого взгляда, любуясь и поражаясь красоте своей будущей жены. В уголках глаз появились слёзы счастья, которые он тут же смахнул, приняв ладонь возлюбленной от своего отца. Кажется, он вовсе ничего не слышал, ни священника, ни собственной клятвы, которую говорил от чистого сердца, придумывая на ходу, ведь даже забыл то, что так усердно учил, лишь смотря на прекрасную Нану. Он окольцовывает девушку, широко и неподдельно улыбаясь, боясь даже целовать её, но всё же решается и трепетно примыкает к прекрасным девичьим губам. Теперь они принадлежат друг другу. — Я верю, что брак — это раз и навсегда, — шепчет Нана, слабо сжимая загорелую ладонь Чанёля и пронзительно смотря в его чёрные глаза. Беременность, которую семья Пак не очень демонстрирует. Хоть Нана и маленькой комплекции, животик у неё достаточно большой. Первая беременность, тяжёлое вынашивание и предстоящие роды. Чанёль всеми возможными способами пытается быть рядом с Наной, помогая ей во всём, хоть у него самый пик карьеры, туры и концерты, фотосессии и интервью. Но Нана понимает и отпускает своего мужа, а он её отправляет к своим родителям, которые стали и для неё родными. Словно у них появилась ещё одна дочь. Трепет и любовь — этим всем окружают Нану, поддерживая и оберегая. По возвращении домой Чанёля ждёт вкусный запах еды, тепло и уют. Он осторожно раздевается и тут же уставше бредёт в спальню, где в постели ждёт любимая жена с маленьким чудом, которого носит под своим сердцем. Пак тихо приоткрывает дверь, заходя в комнату, осторожно отодвигает большое одеяло, ложась рядом с девушкой, боясь разбудить. Но всё же не сдерживается и целует её в шею, обнимая сзади за большой живот, поглаживая. И он знает, что она сейчас улыбается, потому что немного сжимает его руку. Нана поворачивается к мужу, сонно улыбаясь и целуя в губы. Как же они скучали по друг другу, как же они тосковали. Чанёль блаженно улыбается, вдыхая и крепко обнимая Нану, поглаживая её по щеке. — Я не хотела тебе говорить по телефону… — шепчет Нана, прикрывая глаза. — У нас будет мальчик, — улыбается девушка, смотря прямо в глаза мужа, хотя в комнате достаточно темно, но она всё равно видит абсолютно всю мимику и реакцию парня. — Я очень тебя люблю, — шепчет Чанёль, широко улыбаясь и целуя сначала жену, а потом животик. Он срывается с концерта, всеми возможными способами пытается добраться до роддома, куда везут его дорогую жену. А ведь он так надеялся, что сможет застать этот момент, что будет рядом с любимой. В уголках глаз поблёскивают слёзы, а лицо чересчур серьёзное, из-за чего даже друзья сторонились, уступая дорогу будущему папе. Он буквально залетает в больницу, пугая персонал и посетителей, судорожно пытаясь сфокусировать взгляд и собрать все мысли, да и самому стоило бы собраться и дать себе мысленную пощёчину. — Моя жена Пак Нана рожает здесь, я должен присутствовать на родах! — даже как-то кричит Чанёль, а у самого руки трясутся, и лицо с ушами покраснели. И его тут же переодевают в стерильное, медсёстры заботливо промачивают взмокший лоб, к которому прилипла тёмная чёлка. А Пак лишь судорожно просит провести его к жене. Они лишь охают. Но уже перед дверьми в родильный зал, у него прекращается дыхание, а сердце всё чаще бьётся, отдаваясь где-то в висках. И у Пак Чанёля даже зарождается желание развернуться и подождать новостей в коридоре, но он всё же собирается, выдыхает и заходит. Врачи, акушерки, медсёстры окружили его Нану, поддерживая и стимулируя. Чанёль на мгновение теряется, не зная, что делать, но добрая аджума подталкивает парня к своей жене и подмигивает. — Чан! — выдыхает Нана, хватая парня за руку и крепко сжимая, казалось бы, до самого хруста. Чанёль даже не мог подумать, что в его такой маленькой и хрупкой Нане таится столько силы. Но он же был наслышан, что во время родов женщины могут и руку так сломать своему мужу. Ох уж эта участь женщин, эти боль и страдания. — Пак, мать твою, Чанёль! Я понимаю… — сквозь зубы цедит Нана, сжимая руку мужу, притягивая к себе и всматриваясь покрасневшими глазами в растерянные тёмные глаза Чанёля. — Я понимаю, что ты растерян, но мало того, что ты не был со мной, так ты ещё и опоздал, а сейчас мне нужна твоя поддержка и помощь! — шикает девушка, тут же разрезая пространство истошным криком, тужась, ибо терпеть уже не было сил. А Чанёль тут же собирается, поцеловав Нану в щёку так нежно, как только мог. Он сжимает обеими большими ладонями её руку, любяще смотря на неё. И ему определённо сейчас всё равно, что её некогда прекрасные волосы превратились в спутанную копну, пряди которой прилипли к мокрому лицу, которое сейчас искажается в мучительной боли. По её щекам гуляли желваки от сильного сжатия челюстей, да и вообще некогда чуть загорелая фарфоровая кожа превращается в раскалённую лаву. Нана настолько сжимает челюсти и жмурится, чтобы тужиться, что в глазах белеет. Но лишь на секунды она может передохнуть и надышаться воздухом, чтобы вновь начать непосильную борьбу за появление новой жизни. И она тужится, она борется, хоть уже и хочется закричать, чтобы её резали, что она не может уже терпеть, чтобы поскорее это всё закончилось. Для первых родов у неё и так идёт всё как можно гладко и быстро. Нана это делает благодаря Чанёлю, который тоже собрался с силами и даже сейчас смотрит на неё так влюблённо, хоть ему и самому больно от того, как больно его дорогой и горячо любимой жене. Ему действительно больно. Наверное, отчасти от того, что Нана сжимает с адской силой его руку, но нет, ему больно от того, что и ей больно, ведь они связаны друг с другом. Они муж и жена. Он должен быть её опорой, и он верит, что они всё же связаны. — Пообещай, что ты возьмёшь отпуск? — кричит Нана, в последний раз чувствуя схватку и тужась. Помещение заполняется напряжением и тихими вздохами врачей, медсёстры улыбаются, промачивали лоб роженице, хлопают по плечам и спине папу новорожденного. Но долгожданного младенческого крика так и не было, хотя ребёночек появился на этот свет, акушерка его уносит с взволнованным лицом, из-за чего и Нана начинает паниковать. — Чанёль, Чанёль… — шепчет она, задыхаясь, хватаясь сильнее за его руку, пытаясь подняться и сесть удобнее. — Всё хорошо… — отвечает парень, целуя руку жены и прислоняясь к ней лбом. — Всё хорошо… — повторяет Чанёль, словно мантру. Зал разрезает истошный крик ребёночка, из-за чего Нана буквально задыхается собственными слезами, высвобождая руку из хватки мужа и закрывая красное и мокрое лицо ладонями, мотая головой из стороны в сторону. Её сердце бешено бьётся из-за страшных подозрений и догадок. Она так боялась, что могла родить неживого малыша, так переживала, что что-то пойдёт не так. — Поздравляю, у вас хорошенький и чистенький мальчик, — говорит аджума, протягивая и вкладывая малыша в дрожащие руки Чанёля, который так сильно похож на папу. — Я папа, — шепчет Чан, с трепетом смотря на своего сына, а по его щекам скатываются горячие слёзы счастья.***
— Тише-тише… — шепчет Нана, укачивая сына на руках. Нормальный сон покинул её с рождением маленького Пака, впрочем, кажется, здоровье её тоже понемногу покидает. Девушка сильно похудела после родов, что предвещало потерю дорогого материнского молока, которое так необходимо малышам для хорошего здоровья и иммунитета. Только вот, всё своё здоровье любая мать отдаёт своему дитя. Нана осунулась, а под глазами появились глубокие синяки и мешки. Чанёль вновь в непосильном труде и заработке на их дальнейшую жизнь, в достижении карьерного роста и всеобщей славы. А Нана уже начинает понемногу вскипать, потому что теперь ей не хочется делить ни с кем своего мужа, ей не хочется, чтобы он был там, где-то далеко от неё и их сына. Девушка хочет, чтобы у малыша было полноценное будущее и семья, но, кажется, этого им никогда не видать. И стоило же ей влюбиться в того лопоухого паренька, который уже в те годы был стажёром известного агентства. Нет, никто и вовсе не говорит, что семья Пак разваливается и этот брак пришёл к своему концу, ни в коем случае. Просто девушка осталась вновь одна — никакой помощи и поддержки. Хоть Чанёль и пытается вырвать где-то свободную неделю, день или час, чтобы выбраться к своей семье — этого всё равно чертовски мало. Нане чертовски мало Чанёля. Хотя, казалось бы, ей некогда задумываться о ком-либо ещё, кроме своего сына. А впрочем, что такое брак? Это человеческий эгоизм, когда оба привязывают друг друга к себе, но в тоже время, они так далеко, и никто не думает друг о друге. Ведь все люди эгоисты, правда? И в первую очередь Нана думает о том, что ей тяжело и она одинока, а потом уже задумывается о Чанёля и маленьком Ёле, которому так же не хватает отца. Опять же, это всё человеческий эгоизм. — Дорогая, я уже около вашего дома, у тебя был такой уставший голос, из-за чего я начала волноваться. Может, всё-таки, на время, пока Чанёль работает, ты переедешь к нам? Всё же будет полегче, — говорит на той стороне трубки мама Чана. — Ох, миссис Пак, не стоило… — проговаривает Нана, укладывая в кроватку только что уснувшего сына, который до этого не давал и вдоха своей маме. — Ёль сейчас капризный, да? — тихо спрашивает женщина, а в трубке слышится щелчок дверного замка и бренчание ключей. — Ну зачем вы приехали, миссис Пак! — вздыхает Нана, открыв дверь в квартиру и пропуская мать своего мужа, всё же слабо улыбаясь. Как же ей было приятно от того, что эта женщина воспринимала её как свою дочь, она с трепетом относилась к ней, да и сейчас посетила Нану, когда ей так была нужна чья-то помощь. — Так, сколько раз я говорила тебе, чтобы ты меня называла мамой? — восклицает женщина, опустив тяжёлые пакеты около кухонной столешницы, а потом прикрывает рот, прислушиваясь к звукам. — И хватит уже! Тебе же тяжело, дети — это сложно, а уж тем более, когда мужа нет рядом. Хочешь, я останусь с тобой? У вас же всё равно большая квартира. Буду помогать с малышом нашим, — улыбается женщина, вспоминая о внуке. — Или поехали к нам? — Да, Нана, давно стоило поехать к родителям, — проговаривает Чанёль, опираясь на косяк двери в кухню. — Чан… — выдыхают две дорогие женщины Пака (правда, ещё не хватает его сестры, но это уже другая история). — Нана, пожалуйста, езжай к родителям, потому что ты, честно говоря, жутковато выглядишь, — горько усмехается парень, как-то грозно скрестив руки на груди. — Я волнуюсь… — Ёль проснулся, — вздыхает Нана, резко поворачивая голову на звук плача, доносящегося из детской комнаты. — Я пойду, — говорит Чанёль.***
Пушистый снег кружится в воздухе, щекоча нос морозом. Зима медленно наступает на город, накрывая его своим белоснежным покрывалом, заставляя людей кутаться в тёплую одежду. Кто-то любит всю эту праздничную мишуру, снег, игры и тёплые большие одёжки, а кто-то чувствует жуткий дискомфорт в этих огромных пуховиках. Хотя, может взрослые это осознают только с возрастом, и только тогда им становится некомфортно. А может, всем нам стоит окунуться в то самое детство? Где тебе было плевать на холод, на то, что варежки или сапоги промокли от сугробов и всевозможных игр в снегу. Где ты безудержно радовался первому снегу, готовясь выбежать на улицу и кружиться в детском счастье, кататься с горок на санках и врезаться в дерево, перебегать замёрзшую реку, каждый раз ощущая треск под маленькими ножками и чувствовать этот жуткий страх. А когда ты взрослеешь, всё ребячество и детство так же исчезает, как и молодость. Человек становится обычным, заурядным и серым, как всё окружающее. Носками сапожек на размер больше мальчишка загребает пушистый снег, подбрасывая его в воздух, из-за чего он разлетается по сторонам, кружась и вновь оседая на землю. Он весело скачет, крепко держа ладонь матери, а она лишь улыбается задорности своего сына. Уже такой взрослый Пак Ёль — шесть лет, как же быстро время летит. Нана готова всё отдать за своего сына, за моменты, когда он смеётся и вот так радуется снегу. С ним она опять чувствует то детство, ведь девушка отдала ради семьи свою молодость, здоровье, учёбу и карьеру. Хотя, казалось бы, что для счастья надо, ведь у неё есть богатый и всемирно известный Пак Чанёль, есть сын и прекрасное жильё. А никто и не говорит, что Нане этого мало. Да, ей пришлось бросить учёбу из-за беременности и свадьбы, но впоследствии она всё же продолжила учиться, сдавала всё экстерном (впрочем, как и в школе). Кажется, из-за всей этой кутерьмы — ранней кончины матери, взваленной ноши на её хрупкие плечи, — раньше Ким Нана, а теперь уже как почти семь лет Пак Нана, быстро повзрослела. Но ей всё так же не хватает того Пак Чанёля, который некогда её пленил своей широкой детской улыбкой. Да, он повзрослел, стал сильнее и мужественнее, но он всё такой же простой Чан, который со всей любовью отдаётся своей семье, хоть и нет свободного времени. — А куда мы идём? — говорит мальчик, спуская шарф с личика. — Мы идём встречать папу, — нежно улыбается Нана, смотря на ту сторону дороги, где уже ждёт Чанёль — любовь всей жизни. Снег с каждой минутой усиливается, заметая и попадая в глаза, обмораживает нежную кожу, прилипая и тая холодными каплями. Нана хмурится, опускаясь к сыну и поправляя связанный бабушкой шарф, который мальчик опустил. Она натягивает шарф на пол-лица Ёля, смеясь его реакции. Мимо лишь проезжают машины, мелькая светом фар в снежной буре. А ведь зимой ещё и рано темнеет. Кажется, вот, загорается спасительный зелёный свет на светофоре, из-за чего пару людей, да и сама Нана с сыном ступают на заснеженную дорогу. Мальчик еле передвигает ногами, из-за чего мама его подгоняет, крепко держа за маленькую ручку в вязаной варежке. Всё, что успевает заметить Нана перед тем, как со всей силы оттолкнуть Ёля дальше от себя и почти середины дороги, это яркий свет фар, который ударяет в глаза, сквозь столб снега, небольшой свист шин. В её руке остаётся варежка сына, а тело отбрасывает сильным ударом машины за пределы пешеходного перехода на проезжую часть. И лишь фары освещают её бездыханное тело, которое покрывает обильный снег. Нана успевает спасти своего сына от аварии, а себя придаёт жертве…***
Неподдельный запах медикаментов уже смешался с собственным. Кажется, он стал неотъемлемой частью жизни, серых будней, которые повторялись изо дня в день. Уже и вовсе ничего не радовало. Каждый человек осточертел, который узнавал о трагедии, подходивший сказать эти чёртовые слова соболезнования и поддержки, просто возникало жуткое желание всех послать и запереться в этой адской, пропитанной болью и молчанием палате. Усталый взгляд некогда тёпло-карих глаз Чанёля упирается в серый больничный потолок. Кажется, его самого начинает покидать желание жить. Хотя, казалось бы, надежда умирает последней, да и есть маленький Ёль, который изо дня в день напоминает свою мать. Только в нём Чанёль и находит спасение, но в тоже время ему больно смотреть на мальчика, который так напоминает горячо любимую Нану, который растёт без матери, постоянно спрашивая о ней. Чанёль выдыхает, потирая лицо большими ладонями. Он встаёт с места, поворачиваясь к двери в палату с табличкой «Пак Нана» и хладнокровным номером, а рука всё так же дрожит, когда он решается дотронуться до ручки, чтобы всё же войти. Палату наполняет тихое пиликанье аппаратов, поддерживающих жизнь его жены, но это единственные звуки, которые здесь обитают. Лишь Чанёль изо дня в день разрезает эту тишину своим присутствием, бессмысленными разговорами и рассказами, какой Ёль подвижный и взрослый мальчик. Иногда он не выдерживает, плачет и просит, чтобы Нана вернулась к нему. Иногда он и вовсе не знает, что сказать, просто молча наблюдая за бледным неподвижным прекрасным лицом своей молодой жены. Да, она так молода, будучи в этой холодной постели с множествами трубками и аппаратами, она теряет свою молодость в этой чёртовой палате. Несчастный случай, который забрал Пак Нану, превращая в какое-то полуживое тело. И врачи разводят руками, говоря о том, что кома может продлиться от пары дней до нескольких лет. А даже если она и очнётся, то навсегда останется инвалидом. Хотя ещё и рано об этом задумываться, но Чанёль уже множество раз представил то, как ему будут предлагать освободить Нану от мучений и жизни растения, отключив от всех жизнеобеспечивающих аппаратов, и ввести специальную инъекцию. — Я принёс твои любимые лилии, — тихо говорит Чанёль с каменным лицом и потускневшим взглядом. А ему уже настолько надоел этот запах, что хочется блевать, ему надоело всё. Мужчина просто хочет украсть свою жену, чтобы она вновь почувствовала на своей коже солнечные лучи, чтобы она вновь ему нежно улыбнулась, трепетно поглаживая его по щеке. Но такого уже не будет… Как раньше уже не будет… Он вновь садится рядом с кушеткой, протягивая дрожащую руку к её фарфоровому лицу без единой эмоции, целует в лоб и шепчет о своей любви. И сколько он вот так готов с ней сидеть рядом? Да будь его воля, он бы лёг на её место, забрав всю боль и страдания, он бы, не раздумывая, поменялся с Наной местами, чтобы только она была счастлива и здорова. Спустя какое-то время он проваливается в тяжёлый сон, всё так же сжимая её еле тёплую руку в своей. Белоснежная пустыня пустой картинки слепит глаза, из-за чего Чанёль прикрывает их ладонью, ограждая себя от яркого света. Но через какое-то мгновение всё вокруг начинает приобретать ясные очертания, немного напоминая первое место встречи. Среди толпы людей Пак замечает свою Нану. Она так прекрасна: длинные волосы ниспадают на грудь и спину, развеваясь на лёгком ветерке, белоснежное платье обрамляет её фигуру, открывая острые плечи и ключицы. Кажется, люди начинают исчезать, а она стоит одинокая на той стороне дороги. Подол платья поддаётся ветру, взмывая в воздухе. А Нана переводит свой тёплый взгляд на Чанёля, тут же меняясь в лице и нежно улыбаясь ему. И Пак срывается с места, бежит к ней, чтобы словить этот момент, словить свою ускользающую любовь. Он ловит её руку, когда она уже собирается уйти. — Не уходи, — шепчет Чанёль, а на лице столько боли и печали. — Отпусти меня… — шепчет Нана, не оборачиваясь, а эти слова режут его слух, попадают прямо в сердце, делая там глубокие раны. — Нет! — кричит Пак, разворачивая девушку к себе и всматриваясь в её глаза, в которых застыли страх и слёзы. — Я больше так не могу, отпусти меня, Чанёль… — шепчет Нана, дотрагиваясь до его щеки, по которой скатывается слеза. — Я люблю тебя и Ёля, позаботься о нём. Нана трепетно целует Чанёля дрожащими губами и собирается вовсе исчезнуть и покинуть его. — Я не смогу без тебя, Нана! Не отпущу, никогда не отпущу, борись! — Чанёль, отпусти меня… Парень мотает головой, захлёбываясь собственными чувствами и страхом потери близкого человека. — Чанёль, отпусти меня, мне больно… — говорит Нана серьёзным голосом. — Что? — не понимает парень. — Отпусти руку, мне больно… Он резко просыпается, словно с него спала пелена мглы сна. И всё равно Чанёль не может понять, что происходит, пытается сориентироваться в пространстве, понять, где он находится и с кем. А потом слышит тихий хрип: — Пожалуйста, отпусти, мне больно… — Нана… — шепчет одними губами Чан, отпуская её руку, целуя и улыбаясь, как идиот. Он целует её лицо, гладит, перебирает волосы и улыбается, искренне улыбается. А Нана тяжело дышит, но всё равно сквозь усталость, медленно приходящую боль и осознание, она всё равно улыбается своему мужу, потому что он не дал ей умереть. — Я тебя люблю, — шепчет она. — Всё будет хорошо, — шепчет в ответ Чанёль, прижав её ладонь к своим губам. И пусть впереди ждёт долгая реабилитация, выхаживание и возвращение к нормальной жизни — главное, что Нана жива, что она не покинула Пак Чанёля. А всё остальное уже не важно…И он никогда её не отпустит.