*********
— Максим, собирайся быстрее, мы уже как час должны были выехать, — который раз говорю, но в ответ по-прежнему не получаю ничего. Обиделся на то, что я чуть не уехал без него. Но ведь не уехал же. От нечего делать катаюсь на удобном компьютерном кресле на колёсиках по огромной гостиной, которую мы когда-то давно обустраивали, долго спорили по поводу цвета стен — я, кажется, даже объявил ему бойкот на две недели, прежде наговорив много гадостей. В итоге, пришли к компромиссу — правая стена стала бежевой, как того хотел Максим, а левая сиреневой, как изначально хотел я. Отталкиваюсь ногами от дивана и качусь спиной к противоположной стене, разумеется, не оборачиваясь, ведь прекрасно знал, что там ничего нет. Не должно было быть, во всяком случае. Но я ошибся — там был Макс, что уже достаточно долго, как оказалось позже, наблюдал за моим ребячеством, а тут я неожиданно поехал на него и сбил с ног, заваливаясь сверху вместе с тяжёлым креслом. — Макс, ты идиот? Не видишь, что ли, что я задом еду? — злюсь, лёжа на друге и потирая рукой подбородок, которым умудрился удариться в процессе полёта. — Идиот тут только ты, что додумался задом ездить. А если бы там что-нибудь стояло? — рычит Максим, которому тоже хорошо досталось после приземления. Однозначно головой о паркет ударился, да и спину, наверное, отбил. Ну и всё остальное. — Не стояло. Я знаю, — проговариваю, поднимаясь с него и откидывая кресло в сторону. Виновато смотрю в металлического цвета глаза, которые пытаются испепелить меня недовольным взглядом. — Стояло. Я стоял. — А нефиг было стоять. Нашёл место, — бурчу, протягивая ему ладонь, за которую он по своему обыкновению не торопится ухватиться. Но зато после моих слов едко ухмыляется и резко дёргает меня за руку вниз, прямо на него. В итоге, падаю на него уже во второй раз, при этом больно ударившись коленями о паркет. — А ничего, что это моя квартира, м? Наглый маленький мальчик. Тебя давно не наказывали? — шепчет на ухо вперемешку с рычащими нотками, которые впервые слышу настолько близко, улавливая малейшие вибрации и движения его тела подо мной. Горячее дыхание на ухо и пальцы, крепко стискивающие кожу на талии. — Ты походу сильно приложился, — бурчу ему куда-то в район шеи, против воли вдыхая запах его парфюма, который похож на глоток минеральной воды с нотами цитрусов плавно переходящий к аромату хвои и сандала. Самый лучший запах, потому что он — его. Пытаюсь дёрнуться в сторону от него, но его руки слишком сильно держат меня. Ёрзаю, понимаю, что подобная двусмысленность ситуации почему-то не напрягает, а возбуждает, и если я дёрнусь не достаточно аккуратно, то он почувствует на своём бедре мой напряжённый член. Поймёт, что я возбудился из-за него и его действий, от его близости и одуряющего запаха парфюма. Оттолкнёт, а этого я боюсь больше всего на свете. Боюсь остаться один, боюсь, что он узнает о моём влечении к нему. Моей болезни, помешательстве. Паранойи с его лицом на обложке и запахом его парфюма между страниц. — Кирюха, сейчас тебя настигнет кара, — хрипло смеётся на ухо, касается губами ушной раковины, не зная, что кара меня настигла ещё два года назад, когда я посмотрел на него по-другому. Не только как на самого близкого человека, лучшего друга, а как на мужчину, который меня привлекает. Мужчину, которого я хочу. Понимаю, что все его действия случайны, потому что это Максим, потому что он — нормальный, любящий девушек, женщин, а не парней. Он не станет любить своего лучшего друга, не будет втайне вздыхать на его фотографии и мечтать о том, чтобы однажды коснуться его губ, не гадает — а какие они на вкус? Он — не я. Не больной извращенец, не идиот, убивающий самого себя глупыми чувствами, надеждами, призрачными мечтами, которым не суждено сбыться. Только не с ним. Не с Максом, моим лучшим другом детства. С тем… Кого я люблю. Он всё смеётся, не обращая на меня, замершего в его руках, внимания, не зная о моих мыслях, о том, как разваливаюсь на мелкие осколки буквально на его глазах, в его крепких руках обвитыми нитями голубо-зелёных вен с длинными худыми пальцами. Не видит, не слышит. Не чувствует того, что чувствую я. — Отпусти, — не узнаю свой собственный голос, он тихий и пустой. Не мой. Ненастоящий. Куда делся тот Кирилл, что ещё час назад шёл к квартире друга с полным спокойствием, который не позволял себе думать о нереальных, неправильных вещах? Куда, чёрт возьми, делось то деланное умиротворение, сдержанность? Снова проиграл самому себе, чуть не обнажил свою сущность перед человеком, которого не хочу терять. Которого нельзя терять, иначе загнёшься в своём мнимом одиночестве, что создал вокруг себя, которое он всегда прорывал и наполнял теплом. Радостью и детскими улыбками, несбыточными мечтами, надеждами на лучшее и невозможное. Он заставлял, а я повиновался, не думая о последствиях, из-за которых потом умирал по ночам. Заживо сгорал от того, что вынужден скрывать. — Ты чего? — его смех резко обрывается, вместо этого в голосе звучит беспокойство, растерянность, руки на моей талии напрягаются, его металлы пытаются встретиться взглядом с моими сумасшедшими, перепуганными. Насквозь фальшивыми синими. — Руки убери, — голос не дрожит, давлю в себе эту слабость. Терплю жгучую жалость к самому себе, от которой никак не удаётся избавиться, даже в двадцать восемь, хотя давно пора вырасти. Жизнь с детства учила быть сильным, не дарила подарков и ярких красок, разве что однажды столкнула с мальчиком на два года старше меня и крепко связала с ним. Он стал моим лучиком надежды, моим спасением от пьющего отца и мачехи, от их страшных слов пропитанных ненавистью, от ударов широких ладоней и чёрного кожаного ремня в очередном пьяном угаре. Максим спасал меня тогда одной своей улыбкой, благодаря которой я забывал и о ноющих рёбрах от тяжёлой пряжки ремня и о горящей от новых ран спине. Забывал о своей якобы любящей семье, позволял себе положить голову на его колени и уснуть под его приятный даже в детские годы голос, поющий колыбельную. Только вот я опошлил эту связь, перевернул значение друга, брата не по крови, а по жизни с ног на голову. Влюбился и разрушил всё то радостное и светлое, что нас соединяло. Его руки исчезают с талии, даруя мне свободу, возможность сбежать, которой я тут же пользуюсь. Поднимаюсь на дрожащие ноги, одернув задравшуюся рубашку вниз под его пристальным серым взглядом и виновато улыбнувшись, разворачиваюсь к выходу, чтобы уйти. Но почему-то медлю, стою спиной к Максиму и не могу сдвинуться с места. Мне страшно делать шаг к выходу, потому что этим поступком я поставлю нашу дружбу под удар уже в который раз. Страшно делать шаг к нему, ведь тогда не знаю, что произойдёт дальше, как он поведёт себя, и что я буду говорить. Врать, отводя взгляд в сторону, потому что больше всего боюсь увидеть в металлических глазах презрение, боль и жалость. — Кирюха, ты чего такой нервный? Не буду я тебя наказывать, — дёргаюсь от его слов, оглядываюсь назад, столкнувшись с ним взглядом, замечаю его нахмуренные брови и прикушенную нижнюю губу, вкус которой так мечтаю ощутить на своих сухих и потрескавшихся губах. Снова дёргаюсь, теперь уже от собственных мыслей, тру холодными ладонями пылающее от стыда и возбуждения лицо, стараясь стереть похабное выражение. Хотя сомневаюсь, что способен на подобное. — Прости. За что мне тебя простить, когда я сам должен просить прощения? За что? — Я, правда, не хотел напоминать о прошлом. Прости, — теперь уже Максим виновато смотрит на меня, теперь его голос тих и безжизненен, каким я его никогда не слышал. Против воли в памяти всплывает перекошенное от злости лицо отца, его чокнутые, со зрачками практически на всю радужку, глаза. Боль от его ударов, от его слов обо мне и моей матери, смех где-то со стороны кухни, откуда выходит мачеха с зажжённой сигаретой, которую тушит о моё плечо, оставляя напоминание на всю жизнь. Испытываю давно забытую боль по новой, не меняя выражение лица. Всё это уже не имеет значения, даже тогда не имело. Дурак. Какой же ты дурак! Я никогда не думал о своей тогдашней семье в твоём присутствии, даже не вспоминал. Потому что ты и они — два совершенно разных мира. — Киря, не молчи. Я не люблю, когда ты закрываешься от меня, — наклоняет голову к правому плечу, внимательно осматривает меня снизу вверх, замечает сжавшиеся в кулаки ладони, хмурится и кивает чему-то своему. — Останешься у меня? — Э-э, — зависаю от неожиданного предложения. Всего на мгновение задумываюсь над вероятностью положительного ответа с моей стороны, но спешу отогнать от себя эти мысли. Они дают надежду, а я слишком устал разочаровываться вновь и вновь. — Нет, мне нужно домой. Прости… Прости, что приехал. Прости, что заставил волноваться уже который раз. Прости, что всё усложняю. И ещё множество моих прости, о которых ты не узнаешь. — Да? Ну ладно, — соглашается с моим выбором, пусть и делает это не уверенно, с подозрением смотря на меня. Максим давно зарёкся настаивать, прекрасно зная, что я буду стоять на своём до последнего, даже вопреки здравому смыслу, просто потому что могу. Он считает, что я слишком упрям, а я, что слишком привязан к нему. В тот день я впервые ушёл от него, не попрощавшись. Сбежал, пока он ходил на кухню за кофе для себя и какао для меня, хотя знал, что подобный поступок с моей стороны расстроит его. Он всегда расстраивался, если я уходил от него, ничего не сказав, если врал или молчал о чём-то важном, о том, что мучает, выедает внутренности изнутри. В тот день я не в первый раз задел его чувства, испортил всё, что только можно было. Тогда, я впервые не ответил на его звонок и последующие после смс. Не открыл дверь, прижимаясь к ней всем своим существом, слушая его ругань на испанском языке, который являлся для него родным.*********
Вздрагиваю от неожиданного звонка в дверь и матерюсь сквозь плотно сжатые от боли зубы на всё ещё непривычном для меня испанском. Рука дёрнулась, расплескав горячее какао по столешнице и на мои голые ступни ног. Ставлю кружку с отколотым краем на подоконник и тянусь за кухонным полотенцем, которое роняю на пол, потому что не могу схватить его нормально непослушными пальцами. Так всегда происходит, когда я слишком глубоко погружаюсь в свои воспоминания, когда ощущаю все те эмоции ещё раз. — Блять, — рычу, оставляю полотенце на полу и, перешагнув через него, спешу к двери, в которую уже который раз эти несколько минут долбятся. Пытаюсь вернуть себе видимость спокойствия, но никак не удаётся управиться с собственными эмоциями, внутри всё клокочет, ступни жжёт от недавней встречи с какао, руки трясутся, и я запускаю их в волосы, растрёпывая медные лохмы ещё сильнее. Давно пора отстричь, отросшие до плеч волосы, но всё некогда. — Да что?! — буквально кричу, раскрывая дверь нараспашку, от чего она стукается о стену, а мой голос эхом разносится по подъезду. Передо мной стоит шатенка со светло-голубыми глазами, которыми она недоуменно хлопает и алыми от помады губами. В руках пакеты из продуктового за углом, и я уверен, что там больше, чем я смогу съесть за неделю — половину придётся выбросить. Шатенка — моя знакомая, моя помощница по работе и головная боль по совместительству. Именно она выводит меня из очередной депрессии и из себя тоже. Ураган под именем Света, которая ещё и приходится родной сестрой Веры Прокофьевой — жены Макса. «Как тесен мир!» — восхищалась Вера, таким неожиданным поворотом событий, не замечая кислых лиц окружающих и её мужа в том числе. «Как он жесток» — бурчал я в зелёную кружку со своим любимым, но уже давно остывшим какао и только Света в тот момент, услышав меня, молча вздохнула, откинувшись на спинку дивана. Мы неожиданно сдружились, легко находили темы для разговора, чем злили Макса, чьё поведение было для меня странным и новым. Я даже позволил себе подумать о том, что это могла быть ревность, но в тот же вечер об этом забыл. Она единственная, кто знает о моих чувствах к Максиму, притом, что я ей ничего не рассказывал. Женская интуиция это вообще нечто, а Светкина — тихий ужас. — Ты че орёшь? Я не глухая, а вот тебе слуховой аппарат не помешает, — заходя в квартиру, бурчала девушка, даже не смотря на меня замершего в проёме и смотрящего в никуда. Она не утруждает себя сниманием обуви, цокая в сторону кухни на своих шпильках. Света никогда не лезла в душу, не пыталась меня разговорить, я сам ей всё рассказывал, когда был к этому готов. Она просто сидела рядом и молча гладила меня по голове, иногда тихо напевая на полюбившемся мне испанском, которому она меня и научила. Жаль, что она не Макс, и я не могу полюбить её. Отмираю, быстро закрыв дверь на пару оборотов, и спешу за девушкой, что уже была на кухне и разбирала пакеты, не обращая внимания на бардак, который я успел здесь устроить. Кажется, что окружающее пространство мало её волнует, хотя всё с точностью наоборот, но Света молчит. Соблюдает нейтралитет. — Почему так долго открывал? — Занят был. — Дрочил, что ли? — Света! — краснею против воли и практически задыхаюсь от нахлынувших эмоций. — Не дрочил я. — Да ладно тебе. Так и скажи что… — Нет! Нет, не дрочил. Закрыли тему, — она лишь пожимает плечами, мол, «нет, так нет» и возвращается к потрошению пакета с песочным печеньем. Сохранять спокойствие в её присутствии не возможно, о нормах морали можно забыть. А получить по голову запросто, нагоняй и пинок под зад за счастье. Сумасшедшее создание, помогающее мне выживать без присутствия Максима в моей жизни. Раньше это казалось чем-то нереальным — жить без Макса, а теперь — это и есть реальность. Я живу без тебя. Юху. Хотя кому я вру. Просто существую, каждую ночь бездумно глядя в совершенно белый потолок, на котором мне порой мерещатся звёзды, те самые, что были в его детской, те самые — куда мы так хотели улететь. Я привык засыпать под утро, практически перед самым будильником, привык идти на работу полностью разбитым, с синяками под глазами и гнездом на голове, потому что не успел привести себя в порядок. Привык к долгим напряжённым взглядам Светы, к её тяжким вздохам и обжигающим кофе, которое я не люблю. Практически ненавижу, потому что Макс всегда пил только кофе без сахара, такой, чтобы обжигал язык. По закону подлости помню все его привычки и те немногочисленные «люблю» и «ненавижу». Знаю, что он по утрам выходит на пробежку, а потом выпивает два стакана воды из графина. Знаю, что любит спать на спине, повернув голову в левую сторону. Любит кофе и ненавидит искусственный свет, потому никогда не работает допоздна. Ненавидит мою привычку валяться на полу там, где это возможно, причём без разницы, чем я занят. Ненавидит сладкое, но обожает острое. Любит читать и наблюдать за работой других — его это успокаивает. Не может терпеть животных, любых, даже рыбок. Я знаю о нём практически всё, кроме самого главного. Я не знаю о его прошлом, о его семье. А на мои расспросы он никогда не отвечал, многозначительно улыбался и переводил тему, а я делал вид, что не замечаю. — Эй, Земля вызывает Альянова, приём? — перевожу взгляд от распахнутого настежь окна, отчего колышутся лёгкие занавески, на Свету, которая уперев руки в бока, смотрит на меня, сощурив светло-голубые глаза. Недовольна. Скорее всего, я снова прослушал всё то, о чём она говорила. — М? — Ты задрал, сколько можно убиваться по нему? Потрудись объяснить. Вместо ответа молчу. Мне нечего ей сказать, да и не хочу я, чтобы она знала обо всём. И так уже, знает больше, чем нужно. — Ладно, поняла. Света не лезь, это не твоя беда, так? А я, между прочим, твой друг… Ладно, забыли, — она устала со мной бороться, а я уже давно прекратил злиться на её слова, стараюсь не реагировать. Так легче, пусть не мне, но ей должно быть. Пусть это всего лишь очередная ложь, которой подкармливаю свою совесть, она, бедная, уж давно на грани. Ещё час проходит в тишине, только бормотание телевизора разрезает это подобие вакуума между нами. Я бы, может, и рискнул поговорить с ней, но Света явно на разговор не настроена. Возможно, она узнала о чём-то, что нельзя мне рассказывать и теперь раздумывает — стоит или нет. Если это так, значит дело в Максиме, значит, что мои шансы стремятся к нулю, а может и вовсе переваливают через него, уходя в минус. По старой привычке дотрагиваюсь до уха, пытаясь почувствовать прохладу металла, который напоминал мне о нём, но не нахожу каффы. Забыл, что оставил её где-то в квартире Максима ещё тогда, и так и не рискнул вернуться за ней, зная, что не смогу ещё раз уйти не прощаясь, зная, что он не отпустит, а я не стану сопротивляться. — Я пойду. И, Кирь, не выходи завтра на работу или хотя бы не появляйся в офисе, — не смотрит мне в глаза, терзая пальцами пуговицу на манжетах бежевой рубашки. Без лишних слов, уточнений, понимаю, о чём идёт речь, точнее — из-за кого мне нельзя появляться в офисе. — Я разберусь, не волнуйся, — хватаю её за руку и заглядываю в глаза, пытаясь уверить в том, что справлюсь, не впаду в панику или депрессию. Ей не придётся вытаскивать меня из самого себя. Не в этот раз. — Иди, со мной всё будет хорошо. Она уходит, прежде крепко обняв меня, будто в последний раз. Я понимаю и разделяю её беспокойство, но стараюсь не показать, насколько сильно меня поразили её слова. Насколько сильно я хочу увидеть его.