Волшебства не существует

      — Мам, ты можешь побыстрее? Плетешься, как черепаха.       Ганс несся по протоптанной дорожке через лес, ловко перепрыгивая через вспученные и разросшиеся за весну корни многовековых деревьев. На бегу он хлопал по каждому стволу, будто приветствовал его, и радостно смеялся, подскакивая и надменно оборачиваясь, чтобы посмотреть, насколько мать от него отстала.       Леда едва поспевала за сыном. Если Ганс опять поведет ее демонстрировать свои плавательные способности, она обязательно возьмет с собой хотя бы пони, чтобы не идти самой. Из-за царившей влажности Леду бросало то в жар, то в холод. От спешки она сильно вспотела, и прическа растрепалась. Чувство собственной неопрятности ужасно злило, хотя, кроме деревьев, больше не перед кем было стыдиться. Путь ее замедляло еще и то, что одной рукой она обмахивалась большим веером, а другой придерживала юбку. Сил уже никаких не оставалось, чтобы что-то отвечать сыну, который убежал далеко вперед.       — Хочешь, я тебя понесу? — спросил выплывший из ниоткуда Ганс.       Леда вздрогнула от неожиданности. Когда он только успел прибежать обратно.       — Зачем мне нужно было идти с тобой? Ты же знаешь, как я не люблю все эти вылазки. Взял бы своих парней, вот и компания.       — Они заняты на поле. А ты меня одного не пускаешь, — он недовольно прищурился.       — И правильно делаю, — выдохнула Леда.       До озера оставалось совсем чуть-чуть. Предвкушение долгожданного отдыха приободрило, и она, схватившись двумя руками за юбку, пошла уже более бодрым шагом.       Маленький непоседливый Ганс вырос большим и сильным, но таким же энергичным любителем приключений. Глядя на этого стройного подтянутого мальчика, который еще год-два и перерастет собственную мать, сложно было представить, что когда-то он голышом носился по дому, ел насекомых и отказывался от простых радостей цивилизации. Разумом он действительно отставал от сверстников, но добротное воспитание и полноценная учеба сделали из него «человека». Уже к тринадцати годам он не только достойно читал и писал, но и обладал развитой памятью, завидной внимательностью, дружил с точными науками и логикой. Хоть врачи и говорили, что такого «дикаренка» не переучишь, а черные ногти говорят о какой-то жуткой патологии, этими самими руками он весьма ловко орудовал: мог играть на фортепьяно и сносно для подростка рисовать.       Все эти годы Леда не могла поверить своему счастью и налюбоваться на сына. Сомнений в его происхождении у нее никогда не возникало. В каждом движении, привычке, манере она видела своего покойного возлюбленного. Конечно, маленький Ганс не был точной копией отца. У него не было четко очерченных скул, и кадык слабо выпирал, но в остальном — до боли такой же. Сердце Леды обливалось кровью, когда она думала, что в этом ребенке покойный Ганс, возможно, нашел свое перерождение.       Сынок рос не по годам, а по часам. Так как никто не знал истинного происхождения Ганса, очень быстро все, даже слуги, привыкли к мысли, что это родной ребенок госпожи Леды, который когда-то потерялся в лесу, будучи похищенным. Удачная легенда действовала на пользу Гансу, и чем старше он становился, тем больше к нему липло сверстников. Свои черные ногти на руках и ногах он тоже обратил в достоинство, и каждый мальчик и девочка считали его скорее особенным, нежели больным и опасным. Одно время Леда пыталась заставить его ходить в белых перчатках, но вскоре обнаружила их полуистлевшими в печи. Ганс считал, что раз Бог наградил его этим странным отличием, то незачем прятать, пусть все знают.       Правда, было одно неприятное обстоятельство, с которым Леда даже с помощью врачей ничего не могла сделать. Каждую зиму он впадал в спячку, как медведь. С приходом холодов он засыпал, становился мертвенно бледным, хотя сердце билось и глаза периодически дергались. Когда Ганс стал старше, то уже легче переносил этот непростой период. В течение почти двух месяцев он либо спал, либо передвигался по дому, словно привидение, отказываясь от пищи и ванны. Он мог встать с кровати бодрым и выспавшимся, дойти до кабинета деда, чтобы взять книгу, и упасть там же на пол мертвым сном. Зато после спячки на него нападал такой жуткий аппетит и богатырская сила воли, что он наверстывал пропущенную учебу буквально за пару недель.       В остальное время Ганс яро боролся за свою самостоятельность и досуг. Гораздо больше, чем сидеть с учителем за долгими нудными уроками, ему нравилось находиться на природе. Ганс возился с собаками, прикармливал кошек и любил сам ухаживать за лошадьми, не чураясь даже убирать за ними навоз. Втайне от матери он еще в раннем детстве стал сбегать в лес и плескался в ручье, а потом и случайно обнаруженном озере, пока не схватил простуду и, таким образом, был пойман буквально за шкирку. Но вечные ссоры из-за запретов и поразительное упрямство заставили Леду уступить. На Ганса не действовали рассказы о гибельности этого места, о том, что там сгинула его родная тетя и собственный отец.       В итоге она приказала расчистить путь к ближайшему берегу озера, чтобы Ганс всегда мог ходить туда по всем известной дороге, а не пробираться сквозь нехоженые тропы. На том и порешили. Ганс не мучил и без того нервную мать своими шалостями, и сам при этом находится в безопасности. Мальчику еще с раннего детства нравилось плескаться в воде и плавать, поэтому почти всех деревенских мальчишек он таскал с собой, либо его сопровождал слуга, тщательно следящий, чтобы с наследником ничего не случилось.       Леда понимала, что через несколько лет он взбунтуется против обязательной свиты, но пока сын согласен на ее условия — можно не беспокоиться постоянно о его нахождении в чертовом лесу.       — Как же я устала, — выдохнула Леда, присаживаясь на самодельную покатую лавочку, которую Ганс с друзьями соорудили, чтобы не сидеть на холодной земле.       — Ты носишь слишком много верхней одежды. Вот я — отлично себя чувствую! — Ганс тут же стянул с себя хлопковые штаны и рубаху. В таком виде он выглядел как простой крестьянин и потому еще сильнее походил на отца.       — Женщины из приличного общества обязаны одеваться подобающе в любой ситуации.       — Да ну это! Вон, девчонки в одних сарафанах ходят на голые плечи, красота!       — Рановато тебе еще о девочках думать, — нахмурилась Леда.       Ганс лишь хихикнул ей в ответ и показал язык. Отойдя на полтора метра от воды, он порепетировал прыжок, поприседав немного в коленях. Затем разбежался и, почти перевернувшись в воздухе, громко плюхнулся в воду ногами вперед. Леда хорошо видела его светло-русую голову, которая немного выгорела из-за солнца, но отчетливо различалась под водой.       Тут Ганс вынырнул и помахал матери.       — Смотри, я научился задерживать дыхание уже на три минуты! Засеки мне время!       — Ну нет! — воспротивилась Леда, привстав со скамейки. — Это опасно!       — Давай я высуну руку и буду крутить пальцами, чтобы ты не решила, будто я помер?       От этого предложения Леда разозлилась еще сильнее, но здравый смысл в словах Ганса водился, и она согласилась.       Сын уже не первый раз проявлял поистине необычайные способности во время водных процедур. Поначалу он задерживал дыхание подолгу в ванной, из-за чего слуги в панике кидались его спасать, а он только смеялся над их бледными от ужаса лицами. Он был действительно как маленькая русалочка, быстро и глубоко плавал и почти не уставал. В теплое время года, когда озеро прогревалось, Ганса было не вытащить из воды. Он говорил, что даже хорошо видит дно: каждую рыбешку, рачка и камушек — и не мутно, а отчетливо, как на суше. Он мечтал построить лодку и уплыть посмотреть, что там вдалеке, где деревья уходят за горизонт, озеро расправляет свои берега настолько, что кажется сплошным зеленым океаном, и сколько ни озирайся, лодку окружает лишь бесконечная вода, вода, вода… Туда не проникает ни один звук: тишина давит на уши, сжимает голову в тиски и только аккуратный, скромный плеск маленьких волн о дно лодки напоминает, что ты существуешь, а не растворился в этом многомерном пространстве.       Время вышло, и Ганс поднял голову на поверхность, глубоко дыша. Он улыбался матери и ждал похвалы.       — Ты молодец, — улыбнулась Леда. — Только давай уже собирайся, скоро начнет темнеть, а мы до сих пор не ужинали.       — Еще чуть-чуть, — заныл Ганс и тут же занырнул поглубже.       Леда неуютно поежилась, встала со скамейки и отряхнула платье, к которому же успели пристать какие-то сухие листья и цветочные лепестки.       — Мам, почему ты так не любишь это место?       Ганс, наконец, вылез из воды и стал одеваться. Мокрые волосы прилипли к его лицу, и вода быстро стекала по лбу и носу, оставляя на рубахе темные дорожки. Он глубоко дышал, переводя дух после заплывов, но выглядел бодрым и расслабленным. Он слишком, слишком напоминал своего отца, и Леде опять неприятно кольнуло сердце.       — Потому что у меня с ним связано много грустных воспоминаний.       — Ты говорила, что тетя Ида поссорилась с мужем и сбежала сюда, и ее так и не нашли. А что с этим ее мужем стало? Вроде я его даже помню. Наверное, он расстроился.       — Расстроился еще как. Все же он ее любил. Я тоже плакала, когда потеряла твоего отца.       — Если упасть в воду в таком тяжелом платье, как у тебя, мам, то немудрено, если она утонула. А насчет отца… Я его не знаю и, если честно, сложно что-то сказать. Мне жаль, что он тебя оставил. Ой, ну не надо, не плачь.       Леда прикрылась раскрытым веером и смахивала навернувшиеся слезы. Она думала не только о покойном возлюбленном, с которым была близка совсем недолго, принеся в жертву их любви и тело, и душу, но и о своей сестре-близняшке. Леда вспомнила, как тогда, десять лет назад, Йохан вернулся ни с чем. Он нашел изорванное платье Иды, а затем выловили из воды ее нижнюю одежду. Все, что подтверждало ее присутствие в деревне, это туфли, которые она подарила скончавшейся через несколько месяцев монахине. Иду искали не один день и даже не месяц. Йохан уехал за своими собаками и оружием, а потом снова вернулся. Группой почти из двадцати человек, они прочесали весь лес, заглянули в каждую яму, расспрашивали местных по многу раз и даже исследовали само озеро. Правда нашли какой-то женский скелет, но он оказался старым и никак не мог принадлежать пропавшей. Жена аристократа испарилась. Ида будто отринула материальный мир и перешла в какую-то совершенно другую, неведомую обычным людям реальность.       Мать Иды и Йохан были безутешны. Конечно, как мужчина, господин Моррант старался держаться: он постоянно молчал, нервно кусал пальцы и много, очень много кому-то писал. Ему пришлось признаться, что они повздорили, и супруга очень сильно на него обиделась. В процессе поисков и по их завершению Йохан по просьбе тещи еще какое-то время жил с ними. Леда была совсем не против, потому что мать очень сильно ему симпатизировала и находила определенную поддержку, которую не получала от второй дочери. К тому же господин Моррант своим присутствием хорошо влиял на маленького Ганса, который после непродолжительного с ним общения захотел иметь бороду, носить костюмы и красиво писать «как тятя».       Через год все уже окончательно смирились с тем, что Ида не вернется, но Йохан отказывался проводить похороны и запрещал своей теще это делать. Он все еще лелеял безумную надежду, что она к нему возвратится.       Каждую годовщину пропажи Иды матушка порывается устроить поминки, но Леда ей постоянно напоминает, что они не знают, что с ней.        «Значит, вот так ты решила сбежать от нелюбимого мужа», — думала Леда, когда поиски прекратили. Ей мерещилось, что сестра где-то там, в лесу, словно дикарка в звериной шкуре, радуется жизни и нескрываемо презирает все эти дурные порядки высшего общества. Иде просто удалось хорошо спрятаться. Она водит Йохана и его прислужников за нос, прячась в потайных местах и сбивая собак со следа. — «Наверное, где-то там ты счастлива, хотя, знай, что я тебя не простила, но в глубине души по-сестрински люблю».       Должно быть, Леда и сама не хотела признавать, что сестру, скорее всего, больше не увидит. Она корила себя за то, что отказалась вести с Идой разговор, не дала ей высказаться и поступила сумасбродно. Но тогда любовь к Гансу пеленой накрыла ей глаза, и все, что касалось его, она воспринимала враждебно. С годами воспоминания о встрече с русалками стали казаться ей больной фантазией. Леда была так молода и впечатлительна, что могла принять купающуюся женщину за русалку. Из ревности она не пощадила подругу своего возлюбленного, которая была, судя по всему, еще и калекой, раз не могла ходить. Эта женщина выносила и родила Ганса, сделала то, что не смогла Леда. А сестра? Она была свободной незамужней девушкой и имела право любить кого угодно. Сейчас, когда Леда сосредоточена на том, чтобы вырастить из сына достойного члена общества, она старалась не заниматься самокопанием, чтобы не впадать в мрачные думы еще сильнее.       — Ладно, мам, все хорошо, — вывел мальчик мать из ступора, легонько обняв ее и положив голову на плечо. — У тебя же есть я, не расстраивайся.

***

      Когда они уже почти вышли из леса, Ганс вдруг остановился и с удивлением посмотрел на Леду.       — Что случилось?       — Я вдруг вспомнил кое-что. Ты же раньше, когда я был совсем малой, постоянно со мной тут, у озера, гуляла. Ты даже плавала. Я помню, что ты катала меня на плечах или на спине. И с нами был какой-то взрослый мужик. Может, это был отец? Правда, он выглядел совсем не так, как ты его описывала. Леду словно ударили плеткой. Она закрыла лицо веером, чтобы Ганс не увидел перемены в ее лице. Прошлое вернулось и дало о себе знать слишком неожиданно. Она была совсем к этому не готова. Боясь, что сын может заподозрить ее в странном поведении, Леда глубоко вздохнула и содрогающимся голосом произнесла:       — Не было такого, милый. Я никогда не плавала в этой воде, а маленьким ты гулял только около дома.       — Думаю, ты права. Сейчас я это сказал и понял, как неправдоподобно звучит. Наверное, мне приснилось.       Ганс улыбнулся матери, видя, что она опять разнервничалась, и они продолжили путь.