If i fell in love with you

Лучи предзакатного солнца мягко скользят по бетонным и кирпичным стенам зданий, заглядывают в промежутки между мохнатых веток деревьев, окрашивая всё вокруг в красные, жёлтые и оранжевые цвета. Парень на баскетбольной площадке подпрыгнул и вытянул руки с оранжевым мячом вверх, забрасывая его в кольцо, и с довольной улыбкой повернулся к Ханбину. Он сидит на трибунах в одиночестве и что-то пишет в потрёпанной толстой тетради. Он частенько таскает её с собой. Тетрадь по алгебре. — Ты всё учишься? — Чживон плюхается рядом, с любопытством заглядывая другу через плечо. Однако вместо привычного моря непонятных формул в тетради он видит карандашный набросок этой самой площадки. Он не успевает рассмотреть больше: тетрадь захлопывается неожиданно перед любопытным носом, и её хозяин уже торопливо засовывает её в чёрный рюкзак с кучей значков. Значки Ханбин собирает чёрт знает с какого времени, Бобби тогда ещё даже в Америку не укатил, а у Ханбина уже набралась внушительная коллекция. — Эй, я посмотреть хочу, — возмущается Чживон, хватая друга за предплечье и другой рукой пытаясь выхватить тетрадь. Капли пота скатываются вниз по коже, лето выдалось жарким до невозможности. — Должны же у меня от тебя быть хоть какие-то секреты, — буркает Ханбин, всё-таки выдирая руку из сильного захвата и запихивая многострадальную тетрадь в рюкзак. — Давно ты рисуешь? — Когда Бобби понял, что захватить тетрадь ему не удастся, он откинулся на спинку сидения и посмотрел вверх. Солнце продолжает садиться. — Три года назад окончил художку, — Ханбин ответил без особого энтузиазма. Он не рассказывал об этом Чживону, когда они связывались по скайпу. Это не казалось ему чем-то интересным и заслуживающим внимания. Ханбин окидывает взглядом потного Чживона, который как раз в очередной раз вытирает лицо рукой, и вздыхает. Иногда ему кажется, что важнее баскетбола для Бобби ничего нет, он готов скакать по площадке даже когда под беспощадным солнцем плавится асфальт. — Лучше бы ты так к тесту готовился, — всё же говорит он, встаёт и закидывает рюкзак за спину, в ожидании смотря на Чживона. Прекратив обмахиваться, Бобби нехотя поднялся. Он устал и идти куда-то совсем не хочется. — Зачем? — усмехнулся он. Парни неспешно идут в сторону выхода со стадиона. — Спишу всё у тебя. Ты-то точно подготовился. Ханбин закатил глаза. До отъезда Чживона он давал списывать другу постоянно. Это не раздражало совсем, Кимы с ранних лет привыкли друг другу во всём помогать. Бобби был плох в математике, зато отлично играл в баскетбол, чего никогда нельзя было сказать о Ханбине: тот писал все контрольные на «отлично» и посещал кучу факультативов. Они вообще разные во многом и не всегда понятно, почему они продолжали дружить даже тогда, когда семья Чживона внезапно рванула в США. — Когда-нибудь меня не окажется рядом, — Ханбин иногда бывает до жути занудой. Он на самом деле прав, наверное, только даже сам Ханбин всерьёз не хочет задумываться о том, что однажды каждый из них решит пойти своей дорогой. — Брось, — фыркает Чживон, закидывает руку ему на плечо и улыбается этой своей широченной улыбкой, так, что глаза совсем пропадают с лица, чего точно не скажешь об этих странных выпирающих передних зубах. Но Бобби никогда не стеснялся, а в улыбке есть своё очарование. — Мы вместе окончим школу и поступим в один универ. Точно тебе говорю. А ещё я свожу тебя в Америку. — А туда зачем? — удивляется Ханбин. По мнению Чживона, вопрос он задал ну совсем глупый. Лицо его сразу становится каким-то озадаченным и явно непонимающим. — Как это зачем? — наконец говорит он. — Там круто. Не как тут. Ханбин усмехается. — Что, совсем не так? — Когда увидишь своими глазами, поймёшь, что я имею в виду. Бобби сложно ответить на вопрос, какую страну он любит больше. И там, и там он прожил примерно одинаковое время. Временами он сильно скучает по Нью-Йорку и его каменным джунглям. Здесь он выигрывал свои первые серьёзные награды в соревнованиях по баскетболу, здесь он присоединился к шумной компании уличных рэперов и здесь же впервые поцеловал девчонку из школы. Ньй-Йорк Бобби любит и хочет показать Ханбину таким, каким видит его сам. — Не хочу домой, — вдруг заявляет он и поднимает глаза к небу. Солнце почти село, включаются уличные фонари. — Можно к тебе? — Только если будешь готовиться к тесту вместе со мной, — невозмутимо отвечает Ханбин, смотря перед собой и слыша раздражённое фырканье, которое вызывает у него улыбку. Они выходят с территории стадиона и медленно идут по тихой улице. Этот район никогда не бывает шумным.

***

В комнате Ханбина совсем тихо. Несколько раскрытых тетрадей в беспорядке лежат на столе, кажется, давно забытые. Учебники свалены тут же, пара шариковых ручек и карандашей, отдельные листы со странными, будто инопланетными, формулами… Окно приоткрыто, и ветер слабо колышет лёгкие занавески, свет выключен, только старая гирлянда тускло светит синими и красными огоньками на стене. Ханбин и Чживон улеглись прямо на полу, макушка к макушке, и просто смотрят в потолок. Про подготовку к тесту благополучно забыли. — Расскажи об Америке, — тихо просит Ханбин. Вопрос оказался немного неожиданным. Бобби в Сеуле уже две недели, и за всё это время ни одного вопроса о Штатах от друга он не слышал. Он переворачивается на живот и чуть приподнимается, озадаченно заглядывая в перевёрнутое лицо Ханбина. Чживон в такие моменты забавно щурится, и Ханбин еле сдержался, чтобы не засмеяться. — Чего? — Ты никогда о ней не спрашивал, Ханбин-а, — тихо ответил он, всё ещё грозно нависая над Ханбином, чем ещё больше смешит его. Не рассмеяться становится всё труднее. — Мне вдруг стало интересно, расскажи и перестань ломаться, — фыркает Ханбин и легонько пихает Бобби в плечо, отчего он наконец снова переворачивается на спину и перестаёт заглядывать в лицо. Чживон откатывается немного и разводит руки в стороны, глубоко вдыхая воздух и громко его выдыхая, словно собираясь с мыслями. В Нью-Йорке ему нравилось, но он понятия не имел, как о нём рассказать. — Я не знаю, как о ней рассказывать, — хмыкает Чживон. — Это сложно. — У тебя было много друзей? — Ханбин сам задаёт вопрос, поворачивает голову и смотрит на Чживона. — Много, — кивает Бобби. — Они не хотели, чтобы я уезжал. Зовут в гости на каникулы уже. Я хочу поехать с тобой, — улыбается он, снова подползая к другу, оказываясь на животе, только теперь не нависает сверху, а просто лежит рядом. — Я английский плохо знаю, балда, — вздыхает Ханбин. — Как я с твоими дружками разговаривать буду-то? Чживон отмахивается, принимая сидячее положение. — Английский ерунда, что там учить, — бросает он. Ханбин опять закатывает глаза. — И правда, фигня какая. Бобби хмыкает, смотря на Ханбина сверху вниз внимательным взглядом. В свете гирлянд его лицо становится то красным, то синим. За окном слышится пение цикад, с первого этажа долетают приглушённые разговоры родителей Ханбина, звон посуды, стук дверей и гомон телевизора. — Я тебя научу, — вдруг говорит Чживон и тут же ловит на себе слегка удивлённый взгляд чужих глаз. — Ты? — переспрашивает Ханбин и не удерживается от лёгкого смешка. Чживон из-за этого тут же хмурится, потом щурится и поджимает губы, в молчании смотря так на Ханбина, который при виде изменившегося в лице друга начинает вовсю смеяться. — Да, я! — Бобби пытается говорить громче смеха Ханбина, но и кричать не хочет из-за находящихся в доме родителей. — У меня хороший английский, эй, я там восемь лет прожил! Он хватает Ханбина за руку, а тот только хохочет громче, пока Бобби забирается на него сверху, уже тоже начиная смеяться, сам не зная почему. — Я не из-за этого смеюсь, дурак, — всё же выдыхает Ханбин, когда немного отпускает. Чживон всё ещё на нём, и в памяти тут же всплывают воспоминания об их детских играх, когда они вот так же в шутку дрались и хохотали. Прошло так много времени… — Лицо у тебя… — он обрывается, когда видит серьёзный взгляд напротив. Чживон не двигается, и Ханбин тоже вдруг замирает, слыша тихое ровное дыхание, — смешное… Они лежат так неподвижно чёрт знает сколько времени. Может, минуту, может, пять, а может и несколько десятков секунд, Ханбин не знает. — Ханбин-а, — хрипло и едва тихо говорит Чживон, не отводя взгляда от его глаз. Ханбин боится ответить, спросить, что тот хочет, хотя, кажется, он сейчас и не сможет чего-то сказать. В голове образовался абсолютный вакуум, поэтому на вопрос «что происходит?» он не сможет дать ответа. Ханбин продолжает молчать, просто вглядываясь в чужие глаза, пока за дверью слышатся чьи-то устало шаркающие по полу шаги (наверное, Ханбёль вернулась с факультативов), обрывки телефонного разговора матери с подругой и едва уловимый голос ведущей новостей, вещающей о последних событиях в стране и мире. Вдруг Чживон улыбается привычной тёплой улыбкой и привстаёт с Ханбина, после чего вовсе с него скатывается и садится рядом. Он треплет Ханбина по голове, замечая, что вид у него всё ещё слегка пришибленный, и наконец поднимается с пола, потягиваясь и зевая. — Я обещал, что мы будем учить алгебру, — говорит он, подходя к заваленному учебниками столу и усаживаясь на удобный мягкий стул, по привычке забираясь на него с ногами. Ханбина рядом он так и не видит, поэтому чуть оборачивается и вопросительно смотрит на друга, поднимая брови. Ханбин всё ещё на полу. — Ты идёшь? Я один ведь ни черта не пойму. Ханбина словно резко выдёргивают из того самого вакуума, и он наконец кивает и поспешно встаёт с пола, подходит к столу, пихает Чживона, чтобы тот двигался и освобождал место для ещё одного стула, и приступает посвящать непутёвого Чживона в математические дебри.