Щенок

Айзек стягивает толстовку — ткань липнет к телу, окрашивая кожу в цвет заката. Он с трудом стоит на ногах, но уже может слышать, думать и осознавать. Айзек знает, что это конец. Айзек не думает о тюрьме, о перечёркнутом будущем, Айзек видит полные ужаса глаза Эрики, всё ещё чувствует на руках её предсмертные судороги. Каждый мускул в его теле дрожит так, словно он вытащил на спине из ада пару десятков мучеников. Нет, он отправил на небеса всего одного ангела, который до самого конца оставался ему верен. — Чёрт. — Током по телу бьёт осознание — он на самом деле её убил. У Айзека пальцы сводит судорогой, в них чудится нож — тёплый от крови, липкий, багряный. У Айзека кошмары теперь наяву, когда вспышками — её лицо и кроваво-красная рана, пульсирующая на молочном кашемире. — Я в дерьме… — Я тебе помогу. Лидия — тень на кафеле — делает шаг к Айзеку, но тот отшатывается и чуть не падает в ванну. У него на лице отпечатываются семнадцать лет Эрики Рейес — она отдаёт ему каждый день в троекратном размере, превращая его в старика в теле подростка. У Айзека дым ментоловых сигарет впитывается в кожу ещё тогда, когда он не воспринимает всерьёз их дружбу, в самом начале, когда он считает её просто шлюхой на малиновом бьюике. Айзек помнит всё, что было до этого, — Эрику, Малию, которую он награждает подписью «лесбиянка», потому что ничего не понимает в девушках. Айзека останавливает зеленоглазая тень, которую помнят его губы, которым пропитывается его жизнь. — Лидия, я не хочу причинить тебе боль, — шепчет Айзек, когда вода под его руками окрашивается розовым вином. — Просто… уходи. — Тебе нужно бежать. Айзек выдавливает из себя смешок и хочет захлебнуться потоком воды. — Я не Джеймс Бонд, а придурок на таблетках, — говорит он глухо. — Я убил свою подругу в припадке, а не стал жертвой государственного заговора. Я в дерьме. Лидия делает над собой усилие и переступает порог, оставаясь в полумраке коридора одна. Мгновенный порыв — вернуться обратно, ворваться в ванную и обнять его, чтобы не было так холодно и страшно, но она только прислушивается к шуму воды и шороху одежды. Лидия даже не может смотреть в сторону кухни, где всё ещё лежит Эрика, поэтому она прижимается мокрой от слёз щекой к стене и впитывает в себя каждый звук, доносящийся из ванной. Если Лидия потеряет ещё и его, то она сойдёт с ума. Телефон в кармане разрывается от звонка матери, но Лидия не может сказать правду, а соврать сейчас просто не в состоянии. Во рту противно — Лидию стошнило в мусорное ведро там же на кухне, потому что Эрика всё ещё была мертва. Девушка почти без надежды шарит в карманах, чтобы найти жвачку или конфету. Смятая упаковка находится в заднем кармане, но Лидия отбрасывает её от себя, как только чувствует запах ментола. Лидия вспоминает леденцовые губы, оставляющие на терпких фильтрах бледные разводы, острые ногти, впивающиеся в локоть и испуганный хриплый голос Эрики над ухом. Лидия зажмуривается и опускается на пол, потому что ноги больше не в силах её удержать. Айзек находит её лежащей несколькими минутами позже, когда в свежей одежде с мокрыми волосами и пустыми глазами выходит из ванной. Айзек находит в себе силы поднять девушку — на секунду ему кажется, что она тоже мертва, и у него в груди что-то рвётся без права на восстановление. Но Лидия всхлипывает и размазывает тушь по щекам — Айзек прижимает её к себе изо всех сил, чтобы почувствовать отрывистое дыхание. Он прижимается губами к бьющейся жилке на её шее и старается запомнить Лидию Мартин — будто у него есть шанс её когда-нибудь забыть. — Лидия, уезжай, хорошо? — просит Айзек, с отчаянием отстраняя от себя девушку. — Тебе не нужно в этом участвовать. — Я тебя не оставлю. — Лидия цепляется за него сильно и испуганно, словно боится, что в следующий момент юноша выкинет её в окно. — Я буду твоим свидетелем, я скажу, что ты был не в себе… — Не понадобятся никакие свидетели, не будет никакого следствия, — устало шепчет Айзек — у него кожа бледная, такая, что светится в темноте. — Она в моём доме, на ноже мои отпечатки, вся одежда в крови, а ещё… я ни за что не буду ничего отрицать. — Я найму тебе адвоката… — Никаких адвокатов, Лидия, — говорит Айзек, и от него пахнет злостью, кровью и домом. — Я заслужил самого худшего наказания, Эрика… Он захлёбывается словами, и Лидия судорожно перебирает мокрые кудри, стараясь запомнить его дыхание, чувства и названия лекарств — будто она когда-нибудь сможет об этом забыть. — Я люблю тебя, Айзек… Дом просвечивается разноцветными огнями — красным, синим; Лидия видит, как днём, что Айзек оживает — на пару секунд, пока на дверь не обрушивается гром ударов, и псевдознакомый голос говорит: — Открывайте, полиция! Лидия скребётся о запястья, не отпуская, но Айзека уже здесь нет — щенок побитым псом клонит голову набок, с него уже хватит, только хозяйку не бейте, не обижайте, не кусайте. Лидию охватывает слепящий свет, и чьи-то руки отнимают у неё щенка. Кто-то гладит её по голове и маминым голосом говорит, что ей пришлось, что она волновалась. Лидия чувствует, что кричит, вырывается, царапается, но в ней уже мало сил, их почти нет. Лидия как по команде замирает, когда на его руках защёлкиваются наручники. — Айзек… Он одними губами говорит «спасибо» и исчезает где-то внутри — в мёртвых глазах, как у Эрики, гаснет последний огонь, и патрульные без сопротивления выводят его наружу. Лидия считает до трёх, зажатая в объятиях матери, которая что-то говорит, а потом срывается с цепи. Скатывается со ступенек и в последний раз касается его — у щенка спутанная шерсть мокрая, пахнет псиной, отчаянием и терпкой любовью. Что-то большее, чем просто записка от судьбы на ключице, подламывает Лидии ноги. Она дышит землёй и Айзеком, которого пожирает бело-синий монстр с разноцветными глазами-мигалками. Лидии не плевать. У Лидии тушь на губах горчит, а в груди холод морозит изнутри, по клеточке, по кусочку отдирая её от реальности. Лидия впитывает в себя запах мёрзлой земли, отвоевавшей осени и вишнёвого дыма. Лидия с лужайки видит руины в огне. Отблеск тех самых звёзд.