Jedem das Seine

Герр Мориарти! – опираясь о распахнутую дверь бункера, нетвёрдо стоящий на ногах начальник карцера поприветствовал приближающегося к его владениям гауптшарфюрера. Двое подошедших мужчин вскинули руки в ответном приветственном жесте, на что Хайгель лишь неопределённо отмахнулся. Мориарти, с ног до головы смерив взглядом потрёпанного жизнью и выпивкой эсэсовца, обворожительно улыбнулся, сверкнув насмешливым взглядом из-под козырька фуражки. - Доброй ночи, Густав. - Знаю-знаю, зачем пожаловал, - начхав на субординацию и правила этикета, нагло скалясь, протянул Хайгель. - В таком случае, не будем друг друга задерживать, - перейдя на жёсткий тон, ответил гауптшарфюрер. - Отдай мне Ватсона и возвращайся к шнапсу и картам. Шальные от выпивки глаза главного надзирателя затянуло красной пеленой, а выступившие желваки заходили ходуном. Вперевшись в Мориарти взглядом бешеного быка, он уже открыл рот, видимо, желая выразить своё несогласие с предложением гауптшарфюрера, но последний его опередил. Подойдя к мужчине, Мориарти положил неизменно обтянутую в кожу руку ему на плечо и, чуть поморщившись от вынужденного контакта с неопрятно одетым и плохо пахнувшим эсэсовцем, взял размеренно философский тон: - Не надо кипятиться, Густав, - затем склонился к нему и сошёл на заговорщицкий полушёпот. - Война проиграна. Хайгель враждебно фыркнул в ответ, но смолчал ввиду очевидности сказанного. Удовлетворившись достигнутым эффектом, Мориарти широко улыбнулся и к большому облегчению надзирателя отстранился от него, одобрительно похлопав по плечу. Вдруг мрачная тень озабоченности пробежала по лицу гауптшарфюрера, смыв улыбку. - Так-то лучше, Густав, - отстранённо добавил он, чувствуя, как холод, скользящий по ногам, подбирается к спине, а ночную тишину прорезает отдалённый шелест множества голосов. Когда пауза в разговоре заметно затянулась, Моран перехватил его застывший взгляд, вернув в материальную действительность. - Знаешь, - слишком уж воодушевлённо продолжил Джим ненадолго прерванный разговор и, вновь приобняв Густава за плечи, зашагал в сторону, уводя их подальше от бункера. – Я тебя понимаю. Прекрасно понимаю. Посмотри туда, - Джеймс мазнул рукой чуть ниже линии горизонта. – Что ты там видишь? - Бараки, - послушно ответил надзиратель, не понимая, куда тот ведет. - Именно! - поддержал его Мориарти. – Бараки концентрационного лагеря «Бухенвальд», в одном из которых очень скоро можешь оказаться ты сам в очень незавидном положении, - остановившись, он заглянул в лицо Хайгеля, на котором отчётливо читалось всколыхнувшееся негодование. Приложив указательный палец к обветренным губам мужчины, Джеймс выдохнул тому прямо в рот «Т-с-с-с». Последующая лисья ухмылка, вызванная реакцией Хайгеля на подобную интимную шалость, возымела ожидаемый эффект - несколько минут ранее дерзивший ему начальник карцера заметно протрезвел и наконец был готов к разговору. - Вижу, мы стали понимать друг друга лучше, - усмехнулся гауптшарфюрер. - Я не хочу здесь сдохнуть, - Хайгель наконец вслух высказал опасения каждого эсэсовца лагеря. Несмотря на затруднившееся дыхание, Мориарти пришлось закурить, маскируя за табачным дымом и сопутствующей курению жестикуляцией симптомы начавшейся лихорадки. Выступивший на лбу пот был незаметен за надвинутым на лицо козырьком фуражки, но характерный блеск на матовой коже был хорошо виден на нижних веках и над верхней губой в свете уличных фонарей. - Ты мыслишь в правильном направлении, Густав, - выпустив порцию густого табачного дыма тому прямо в лицо, Мориарти добавил: - Поэтому ты сейчас отдашь мне доктора, а я, в свою очередь, позабочусь о твоем будущем. Заметив что-то вроде мыслительного процесса на лице главного надзирателя, Джеймс, воспользовавшись паузой, отвернулся в другую сторону, чтобы вдохнуть порцию свежего воздуха. Едва истлевшая сигарета полетела в сторону, а ворот на рубашке пришлось немного ослабить. - Пошли, - поторопил его Моран, незаметно очутившись по другую сторону от Хайгеля. Словно очнувшись от гипноза, Густав попеременно посмотрел на окруживших его с двух сторон эсэсовцев и, остановив взгляд маленьких свинячих глазок на лице вышестоящего офицера, едко заметил: - Боюсь, герр Мориарти, комендант и ваша супруга будут против освобождения доктора. Джим смотрел на него некоторое время немигающим застывшим взглядом, а затем расплылся во внезапной улыбке. - Ка-кой не-по-нят-ли-вый, - протянул он и добавил, не спуская с того глаз и не меняя выражения лица: – Моран. Обершарфюрер понятливо схватил надзирателя за плечи и прижал спиной к себе, а лицом подставил под вездесущий взгляд начальства. - Не рыпайся, - ровным тоном произнёс Себастьян, уперев ствол «Люгера» тому в спину. – И не думай, что герр Мориарти не найдёт объяснения твоей безвременной кончины. – Такой непонятливый Густав, - с приторностью в голосе повторил Джеймс, лишь усилив эффект от холодного взгляда рептилии. – Что же делать… Что же мне с тобой делать… а, Густав? - Пойми… те… - нервная улыбка судорогой отразилась на тонких губах. - Мне просто нужны га… гарантии. Выразительные глаза гауптшарфюрера округлились в лучших традициях актёров немого кино. - Ах, вот оно что! Слышал, Моран, ему нужны гарантии. - Это справедливо, - выразил своё мнение помощник. - Согласен, - вернув серьёзность, ответил Мориарти. - Отпусти его. Моран подтолкнул мужчину навстречу гауптшарфюреру и убрал пистолет обратно в кобуру. - Слушай сюда, сученок, - дёрнув Густава за ворот кителя на себя, зашипел Джеймс тому в ухо. – Во-первых, не смей больше упоминать даже имя моей жены, о которой я позабочусь сам. Во-вторых, с герром комендантом чета Мориарти очень дружна, если ты не знал. А что до тебя, то я своё слово держу. Документы скоро будут, поедешь греть задницу в Буэнос-Айрес, пока рейх будет корчиться в предсмертной агонии, - Мориарти медленно разжал пальцы, сжимающие воротник Хайгеля, и добавил, вопросительно вскинув бровь: – Надеюсь, мы достигли согласия в этом затянувшемся споре? - Теперь, да, - кашлянув, приосанился тот, пряча свою уязвленность. - Отлично! – в уголках губ гауптшарфюрера вновь промелькнула лёгкая полуулыбка. - Будьте любезны, Густав, проведите обершарфюрера до карцера, в котором содержится доктор Ватсон. Когда мужчины скрылись за дверью бункера, Джеймс, будучи не в силах выносить становящегося все более навязчивым стороннего присутствия и бьющую по телу дрожь, устало откинулся к стене, прикрыв глаза, чтобы хотя бы не видеть удручающих и таких знакомых картин. Стянув с руки перчатку, он опустил её в карман плаща и, нащупав нательный крестик из потемневшего от времени серебра, сжал его в своей ладони с такой силой, что края распятия болезненно врезались в плоть. Джим не успел прошептать ни слова из заученных ещё в детстве молитв, как раздался звук выстрела. Сердце взметнулось к горлу и ухнуло вниз. Наступила настолько звонкая тишина, что ему показалось на мгновение, что он оглох, а перед широко распахнутыми глазами теперь угадывались лишь рельеф строений, четкость которых была поглощена серыми красками ночи. Удар и ещё один, со следующим пульс сорвался в бешеный ритм, и Мориарти, молниеносно развернувшись, дернул дверь на себя и влетел в бункер. Почти сразу заметив в самом конце коридора приоткрытую дверь, он бросился туда, но незримая стена из криков, отголосками нечеловеческих страданий, тут же вонзилась в виски острыми иглами боли, не давая сделать и шагу. Джим схватился за голову в неосуществимом желании заглушить, выцарапать из себя ногтями каждый стон, каждую мольбу, но, сцепив зубы, был вынужден опустить руки и терпеть. С каждым шагом, гул в голове лишь нарастал, грозясь вскоре достигнуть максимально возможного для человеческого восприятия барьера. От непомерной нагрузки перед глазами поплыло, ноги налились свинцом, а слух полностью переключился на взметнувшуюся вверх волну, блокируя любые звуковые проявления внешнего мира. Теперь он не слышал ничего, кроме бесконечного сублимированного вопля, ни звука собственных шагов, ни своего сбившегося дыхания, ни слов Морана, сказанных стоящему перед ним офицеру с наглой ухмылкой на лице. Ничего. Припав щекой к холодному металлу дверного проёма, Джим пытался сосредоточиться, вернуться, он сможет, он знает, надо просто выключить звук. Выключить их. «Выключи их, Джим!» - слова Себастьяна, сказанные ему однажды на кладбище в Анже эхом били по ушам. Тогда у него получилось лишь приглушить голоса, чтобы хватило сил уйти, но сейчас он не может уйти. «Выключи их!» И он выключил. С силой зажмурил глаза, а когда открыл их, встретился со взглядом голубых, пристально смотрящих на него глаз, в обрамлении глубоких ссадин и чёрной, запекшейся крови, с глазами Джона. Сковавшая его горло невидимая петля наконец ослабла. Ему потребовалось не больше пяти секунд для правильной оценки ситуации. Один из надзирателей в неестественной позе лежал на полу в луже крови. Моран держал на прицеле Хайгеля, а тот, в свою очередь, - сидящего на стуле Джона со связанными руками. Второй надзиратель стоял к нему спиной. Секунда, чтобы вытащить пистолет, а потом ещё одна, чтобы приставить ствол к виску белокурого эсэсовца. Щелчок затвора и шумный выдох надзирателя. - Я смотрю, мы немного не допоняли друг друга, господа, - вмешался Джим, скромно улыбаясь. – Кто-то возражает против ухода доктора Ватсона? - Господа офицеры, как видите, гауптшарфюрер, отреклись от своих слов, - подсказал Моран, никоим образом не выказав удивления метаморфозе, случившейся с его эмоционально чувствительным начальством. – И не желают подчиняться вышестоящим чинам, то есть нам с вами. - Да здравствует хаос и анархия! – пафосно подвёл итог Мориарти и спустил курок. Размазанные по стене мозги представителя высшей расы смотрелись ничуть не живописней вышибленных аналогичным способом мозгов людей других национальностей. Прозвучавший следом выстрел из пистолета Морана нагнал предыдущий. Тело Хайгеля кулем свалилось у ног гауптшарфюрера, испачкав носы начищенных сапог. - Идиот, - опустив глаза вниз, Мориарти коротко, но ёмко охарактеризовал интеллектуальные способности покойного начальника карцера. Подняв голову вверх, Джим был вынужден облокотиться рукой о стену, сохраняя пошатнувшееся равновесие. Моран полоснул его острым, как бритва, взглядом и бросил, освобождая полуживого после побоев Ватсона от пут. - Иди, Джим, дальше я сам справлюсь. Будто впав в перманентное состояние, Мориарти не двигался с места, уставившись на содранные запястья Джона, успевшие в некоторых местах покрыться тонкой гнойной плёнкой. - Я сказал, уходи отсюда немедленно! – рявкнул обершарфюрер на своего командира, помогая Джону подняться. Нетвёрдой походкой гауптшарфюрер первым из числа трёх покинул бункер.

***

- Как он? – спросил Джим, обессиленно привалившись к задней стене здания комендатуры. - Нормально, - Моран бросил оценивающий взгляд на белую, как мел, физиономию начальства и сухо добавил: - Не хуже тебя. Вернет занимается им. К сожалению, выходка Мориарти в коридоре комендатуры его задела больше, чем хотелось бы, но признаваться в этом даже самому себе было равносильно открытому признанию своей слабости. Тягаться в словоблудии с гауптшарфюрером он бы не рискнул, реально оценивая свои способности, а вот вполне заслуженно врезать разок-другой по самодовольной физиономии мог бы себе позволить, но почему-то сдержался. Зря. Тогда бы они были квиты, и внутри у него сейчас все не кипело бы от злости и плохо скрываемой обиды. - Плохо? – коротко спросил он без капли сочувствия в голосе. - Что ты, чувствую себя, будто заново родился, - загоняя под ногти побелку, Джим цеплялся рукой за стену в слабой попытке не рухнуть на землю. Моран успел подхватить его как раз в тот момент, когда ноги Мориарти подкосились. - Рад, что ты справился, – немного смягчился он, малодушно теша своё самолюбие мыслью, что только ему позволено видеть всегда лощёного и самовлюбленного гауптшарфюрера таким, как сейчас видит его он - обессиленным и нуждающимся в помощи. – Но не стоило так рисковать. Если бы у тебя не получилось, то пришлось бы мне вас обоих с Ватсоном тащить на себе. Повисший на его руках Джим с усилием поднял голову вверх и, выпуская облачко пара изо рта, прошептал синюшными губами: - Так холодно, Себ, мне так чертовски холодно… Ночь и правда выдалась холодная, но ту замогильную стужу, продирающую до костей, теперь ощущал не только Джим. Похожие на две ледышки руки отчаянно вцепились в предплечья Морана, вбирая в себя живительное тепло, а напоенные болью и немой мольбой глаза так смотрели на него, что сердце сжалось в кулак, а затем, расправившись, обжигающим сосуды фонтаном выбросило из себя всю застоявшуюся кровь. Подарить годами томившийся в нем жар тому, кто так в нем нуждается, тому, источником возникновения которого он является, тому, за которого он готов жизнь отдать? О боже, Джим, конечно да! Моран поймал дрожащие губы своими, жадно целуя и до конца не веря, что все происходит наяву, а не в его снах. Джим благодарно принимал дарованное, мягко отвечая на яростное вторжение в его рот. Прижимался тесней, подставляясь под прикосновения горячих ладоней, пробравшихся под пиджак его мундира и рубашку. Опьяненный не бывалой близостью Джима и его ответной реакцией, Себастьян отпустил вожжи окончательно. Чувственные и согревающие промерзшее тело прикосновения сменились на похабное пользование. Сжимая до синяков светлую чувствительную кожу и прижимая к себе до хруста в рёбрах ластящегося к нему мужчину, он исступленно вылизывал уже успевшие налиться краской губы, и совершенно по-скотски терся об его оголенный живот своим стояком через ставшие раздражающе лишними брюки. Он резко развернул Джима к себе спиной и собрал в одну руку мешающие полы его расстегнутого плаща. Добрался свободной рукой до своей ширинки и, сдёрнув брюки вниз, с глухим стоном нетерпеливо вжался в него своим истекающим членом. Тут же отстранился и, сплюнув на ладонь, размазал слюну по стволу. С удивительной покорностью Джим стоял уже со спущенными до середины бёдер штанами, упираясь вытянутой рукой о стену. Лишь склонившаяся вниз голова и тихое шипение сквозь сжатые челюсти выдавали его ощущения, когда Моран вошёл в него. Под чуть сбившиеся дыхание обоих, Себастьян схватился за его бедра и начал медленно двигаться. Вокруг не существовало ничего: ни боли, ни страха, ни целого мира. Только прижатый к стене тихо постанывающий Джим, только он в полной сосредоточенности на своих ощущений и их секс с аурой тихой безысходности. Постепенно наращивая темп, Моран чувствовал, что проникновения становятся все свободней и легче, а сдавленные и редкие стоны, вырывающиеся из глотки Мориарти, - все более частыми и несдержанными. Его рука, покоящаяся на бедре Джима, скользнула ниже и обхватила сочащийся смазкой член. Тот коротко вскрикнул в странном испуге, но, почувствовав приятное трение об чужую ладонь, расслабился и откинул голову Себастьяну на плечо. И та отрешенность, написанная на его искривленном в сладкой муке лице обратилась чётким пониманием того, что Джим сейчас не здесь и не с ним. Секс, как акт преодоления и замещения. Замещение боли удовольствием. Когда подкатывающий оргазм начал подгонять Морана вперёд, Джим протяжно застонал, выплёскивая раскалённую сперму на холодную землю под ногами. Замещение, окончившееся очищением. На пике ощущений Себастьян с силой прижал к себе содрогающегося волнами оргазма Джима и, сам сорвавшись на стон, обильно излился в него. - И давно? – требовательно спросил Джим жарко дышащего в его шею адъютанта. Давно что? Давно ли он мечтал почувствовать его руки на себе, ощутить вкус извечно похабно кривящегося рта, втиснуться в узкую задницу, сладко сжимающую его в себе, услышать его стоны?.. Ощущение одномоментности возникновения всего, что он сейчас испытывал, неразрывно было связано с первым пересечением их взглядов, с первыми язвительными фразами, брошенными офицером со слишком уж пикантным голосом, со смеющимися глазами на лице с неизменной маской надменности. Выплеснуть всего себя без остатка, обнажить перед ним свою душу, показать слабость, сохранив при этом хотя бы каплю самоуважения и гордости?..Какая теперь к черту разница… Моран тяжело вздохнул и уткнулся носом в гладковыбритую щеку с горьким: - Как только увидел тебя. Ни налетевший внезапный порыв ледяного ветра в ночи, попутно иссушивший капли пота на их лицах и телах, ни тысячи ураганов и смерчей не смогли бы разрушить их давно возникшую незримую связь и уничтожить столь много вложенное в простое и тихое «Спасибо», слетевшее с губ Джима.