***
- Товарищ полковник, разреши войти! Галь, я тут... Извини, - протараторил я, запыхавшись от бешеной спешки и ворвавшись в кабинет Рогозиной как пуля, забыв даже закрыть за собой дверь. - Серёж, ну что такое?! Что за спаньё?! - Галь, я... Я не мог уснуть вчера... - здесь я не соврал. Нормально спать я не мог уже долгое время. - И, вообще-то, у меня сегодня должен был быть выходной. Она удивлённо вскинула брови: наверное, совсем забыла. - Точно, извини... - медленно и волнительно извинилась она. - У тебя что-то случилось? - настороженно спросила полковник, оглядев меня с ног до головы. - Да нет... Нормально всё, - быстро отмахнулся я. - Сесть-то можно?.. Круглов ухмыльнулся. Я скривил рожу ему, а Рогозина мне - недовольную. Родной коллектив. - Дверь закрой. Потом садись, - любезно ответила Галя. Я закрыл дверь, пожал руку Коле и сел напротив него, начав слушать первую информацию по нашему новому делу из уст, как всегда, энергичной и полной сил Гали. - Сегодня, Серёжа, в подмосковной деревне Зарайск нашли труп с топором в животе восьмидесяти пятилетнего мужчины Афанасия Потёмкина. В далёком прошлом он был военным хирургом - Чечня, Афган. Имел в этой деревне свою маленькую, однокомнатную квартиру в жилом, двухэтажном доме. Есть сын, но он живёт в Москве, со своей супругой. Родителей, естественно, нет, братьев и сестёр тоже. Был разведён, с бывшей супругой что-то непонятное, то ли она больная, то ли ещё что, в общем, выясните сами... Также доложили, что к нему внучка должна была приехать, сейчас она находится уже на месте происшествия. Деревня маленькая - десять дворов, пять оврагов - всё хорошенько должны разузнать если не за сегодняшний день, тогда за завтрашний. Есть вопросы? - Галя поочёредно окинула нас ожидающими вопросительными взглядами, оторвавшись от электронной карты, на которой она демонстрировала нам местность Зарайска. - Во дела... Что за жесть-то? Ничего себе... Кому он нужен-то вообще? Глухомань какая-то... - Да, Серёжа... На первый взгляд, всё очень странно. Очень. - Так, а мобильный штаб же с нами? - спросил Круглов. - Конечно. Куда вы без него? - Кто едет? Тихонов и Амелина? Галя кивнула. - Коля, иди к ним, а ты, Майский, к Вале. Доложите им всё. Пускай готовятся. На вас сбор автобуса. - Есть. Мы с Петровичем встали и вышли, направившись в разные стороны: он - в лабораторию, я - в морг, оставив Рогозину одну продолжать размышлять над новым делом.***
- Серёга?.. - раздаётся рядом, но словно из ниоткуда. Голос Петровича резко выводит меня из своих, кажется, совсем бездонных мыслей. Я даже испугался - настолько задумался. - А, чего?.. - Ты чего такой вялый?.. Неразговорчивый какой-то, - со своей привычной задоринкой спросил Коля, как бы насмешливо на меня взглянув. - Чего случилось? Даже не рассказываешь. Серёг, ты скажи, я помогу, всё сделаю... Ты сам не свой. - Да Коль, устал я просто. Думал, что отдохну в свой заслуженный выходной сегодня. Да ты сам знаешь, какой это всегда облом неприятный... - Знаю, конечно. - Да и одиноко мне, и вообще... Ой... - вздохнул я и махнул на эти бессмысленные разговоры рукой, потому что всегда знал, чем они обычно заканчиваются. Особенно с Петровичем. - А с Амелиной чего? - Круглов уже начал довольно смеяться, но я резко оборвал его, чего сам не ожидал: - Какая, к чёрту, Амелина? Что ты вот сейчас имел в виду?.. Что? Скажи мне, Коля, скажи! Он удивлённо на меня вытаращился. - Тихо ты, не кипятись, за дорогой следи лучше... - обиженно и одновременно грозно бросил Коля, уставившись в окно. - Пошутить хотел. У вас же недавно шашни закрутились какие-то... - Да уж!.. Шашни... Такие шашни - умереть не встать! Пригласил её после сложного дела вечером на коктейль, так сказать, провести хоть один вечер по-человечески, в компании прекрасной девушки, коллеги, так меня Тихонов на следующее утро чуть не грохнул! Ревность ему в мозги ударила, видите ли, а ты вздумал сам себе там что-то! Коля посмотрел на меня, как на больного. Затем я сразу осознал, что почти кричал на него. - Тебе правда нужно было сегодня отдохнуть. Я досадно взглянул на него. «Извини дурака» - подумал я, но промолчал. Я снова вздохнул. Глубоко. Всё остальное время мы ехали в полном молчании. Я непервый день пребывал в унылом, понуром настроении - в своих депрессивных мыслях я бродил и не находил выхода уже бесконечно тянущиеся дни, недели и месяцы, но никогда и никому не подавал никакого вида. Мне вдруг, действительно вдруг - надоела моя чуть развязная, непонятная и неправильная жизнь, надоели мои буквально недельные отношения; меня начало воротить от самого себя - я захотел перестать быть ветреным и непостоянным, захотел остепениться. Единственное, чего желало моё, конечно же, не вовремя вспыхнувшее сердце - это лишь крепких и долгих отношений. Даже не так. Не крепких и долгих - а настоящих и вечных. Я считал подобные мысли чем-то невообразимым и лишним, так как они мешали мне работать с обычными силами, а их же исполнение - невозможной фантастикой. С тем я понимал, что уже давно посвятил всю свою жизнь работе, поэтому абсолютно не надеялся на счастливое семейное будущее. Я не верил. Моя семья - это ФЭС. И так останется уже навсегда, к сожалению или к счастью. - Коль, ты прости, - извинился я, когда мы уже подъезжали к деревне. - Я потом всё объясню. Я просто... - Серёга, всё нормально. Бывает. Нам поработать сейчас надо, - сухо ответил он. Начало дня не задалось. - Кто труп обнаружил? - спросил я у молодого парня-участкового, явно нервничающего при внезапном сотрудничестве с ФЭС или с "москвичами", как любили они нас называть. - Сосед его, табуретки ему вернуть хотел, двери у всех всегда открыты. Ну, вот зашел да и увидел. - Ясно... Быстро организуй понятых, позови Антонову сюда... кстати, где она вообще? И соседа ещё этого, который труп обнаружил, - приказал я, окинув беглым взглядом тесную прихожую. - Есть, товарищ майор, - ответил этот малый и сразу же умчался со всех ног выполнять мои указания. - Вольно... - промямлил я, бессознательно заглядевшись на труп. Зрелище, представшее перед нами, оказалось, разумеется, не из приятных, но всё бывало гораздо хуже и противнее. Нас удивить уже было сложно. В этом заключалась вся трагедия нашей профессии. Ежедневно сталкиваясь с людским зверством, с жестоким садизмом, с насильственными, изуродованными трупами, мы загрубевали по отношению к смерти, мы презирали её и всё, с нею связанное; мы ожесточались по отношению к людям, теряли в них веру и доверие к ним. Помимо ненависти и отвращения, мы постоянно переживали совершенно невыразимое сострадание, сочувствие и жалость ко всем, кого эта смерть переехала и подкосила. Соболезнование отнимало, пожалуй, сил больше, чем омерзение и гнев, на нас нападавшие, но уже незахватывающие. Кстати, о соболезновании... Когда меня накрыла, как выразилась тогда Рогозина, психическая анестезия - психологическая защита, я долгое время пребывал в полном оцепенении. Это были самые непонятные и мерзкие ощущения за всю жизнь. Я ничего не чувствовал. Ничего. Я ни о чём не думал. В голове была дымка, туман. Я почти перестал смотреться в зеркало - неестественное чувство чужеродности всего тела, особенно лица, меня тревожили до паники. Знакомые люди, знакомые места и знакомая остановка казались совершенно незнакомыми. Моё сердце, по моим ощущения, превратилось тогда в кусок дерева, в кусок бетона, в кусок железа. Оно будто закостенело, заснуло и просыпаться больше не собиралось. Я чувствовал себя отрешённым от всего, что мне было близко. Я наблюдал за собой и за миром со стороны, иногда не понимая совершенно, что мне делать или что мне говорить. Максимальные страдания приносили мысли о том, что я не ощущаю никакой жалости и никакого сочувствия по отношению к жертвам наших расследований и к их близким. С одной стороны, мне было всё равно на очередных пострадавших; я будто не понимал, что когда-то это были живые люди, которые любили, смеялись и радовались и которые хотели бы продолжать это делать как можно дольше, которые хотели бы прожить долгую жизнь; с другой стороны, я чувствовал себя моральным уродом, не испытывающим ни капли милосердия. Я не знал, что мне делать. Я страдал, и однажды я решил раскрыться Гале - самому умному и самому гуманному человеку, которого знал. К тому же, одному из самых близких. Она разложила мне всё по полочкам; я понял, что мой мозг так защищает меня: после сильнейшего стресса наступает подобное состояние, и это абсолютно естественно, главное - отделять себя от него и не соединять себя с ним, будто вы - одно целое. Я понял, что служба высосала последние силы и вытрепала последние нервы, отчего и случилось такое происшествие. Хотя, я мог себя контролировать. Все могут. Но я, не зная к чему это приведёт, много переживал, чувствовал, нервничал, много ненавидел - ненавидел тех самых убийц, по отношению к которым в дальнейшем и не ощущал, как тогда казалось, никакой ненависти. А я ощущал. Просто голова решила начать блокировать тяжелейший для меня негатив, груз. Сейчас я почувствовал нечто подобное - мне стало дурно и страшно оттого, чем нужно быть, чтобы убить старика таким образом. Я на секунду не смог поверить своим глазам. Зашла Валя. - Валюш, ну, вот... - я посмотрел на неё, указывая рукой в сторону тела. - Проходи... - Да уж... Что за дикость?.. - вздохнула Антонова. - Так, ладно, и не такое видали... - Валя сокрушенно взглянула на меня, а я обречённо вскинул брови, будто подтверждая её слова и соглашаясь с ними. - Где мой диктофон?.. - пробормотала она, начав шариться по карманам фэсовской жилетки в поисках устройства. - Возьми мой пока, я, если что, у Коли одолжу, - я протянул Вале диктофон, а сам стал рассматривать выбитое из шкафа стекло. - Спасибо, Серёж. Я приступил к обыску квартиры и одновременно слушал Валин отчёт. - Обнаружен труп пожилого мужчины на диване, в положении полулёжа. Вероятно, непосредственно перед смертью был пьян. Вокруг всё в крови. Потеряно очень много крови... На щеках вижу засохшие слёзы... - Засохшие слёзы? - пробубнил я себе под нос. - Значит, он плакал... Как ты их увидела вообще? - Сильно, долго плакал, поэтому их невооружённым взглядом можно заметить. - Да он у тебя намётанный уже просто... - пробормотал я. - Смерть наступила по причине несовместимого ранения с жизнью - проникновения топора в брюшную полость... - продолжила Валя. - По несильным трупным окоченениям могу сказать, что умер он три-четыре часа назад... На теле есть свежие следы борьбы и многочисленные синяки, ссадины, кровоподтёки... На запястьях и лодыжках вижу следы связывания. Костяшки рук стёрты, предположительно, на них имеется кровь убийцы... Остальное покажет вскрытие... - Валя выключила диктофон и отдала его мне. - Ребята-санитары, тело в наш морг. И побыстрее... - Ну, что-нибудь нарыл уже, Серёга? - спросил из-за моей спины неожиданно появившийся Петрович. - А, да, ну, тут действительно явные следы борьбы, всё вокруг повалено, как видишь, даже ковёр не на своём месте, разбито одно стекло из шкафа, табуретки валяются, у одной ножка сломана... На столе стоят две рюмки, с кем-то пил он, бутылки нигде нет, кстати... Из закуски - копчёная колбаса и огурцы малосольные. На полу, на ковре, на стенах кровь... Да уж. Это что-то... Давно у нас такой кровищи не было, - ответил я, мрачно потупив взгляд. - Это точно. Ну, ничего, разберёмся, как и всегда. А я в коридоре, ну, в прихожей и до кухни, обнаружил чьи-то большие следы, думаю, мужские. Следов взлома на замке нет. - Ну, убийцей могла быть и женщина, Коль, надевшая чьи-то ботинки, может даже Афанасия этого... - он кивнул. - То есть, пока из всего этого выходит лишь то, что убийца и покойник были близко знакомы, или, по крайней мере, были старыми знакомыми. Выходит, убийца, возможно, имел ключи, или же жертва сам открыл ему дверь... А, нет, стоп, двери же тут у них всегда открыты... - Точно... Зря замок проверял. - Да ничего, Коль... Да, ещё нашел какую-то пуговицу и зажигалку, - добавил я. Круглов взял у меня их посмотреть. - Откуда ты знаешь, что пуговица и зажигалка не покойника? - Я не знаю, чья она, просто валялась на полу, может, выпала из кармана убийцы, когда они боролись... - объяснил я Коле. - А у тебя что? - Пообщался с соседом. Мужик странный, немногословный. Может, просто с бодуна такой? Говорит, что ничего не слышал, потому что спал как убитый после ночной пьянки с братом. Брата этого надо, кстати, найти и допросить... Только, говорит, встал и пошёл табуретки отдавать. Странно, да? Проснулся и прямиком к соседу... Хм... Ну, ладно. Вот ещё... Сфотографировал следы, сейчас передам их Тихонову. Соберу остатки пиршества и сниму пальчики, а ты иди, пообщайся с внучкой покойного и выясни всё про деньги, драгоценности и документы. - А она где? - На крыльце, на лестнице сидит. - Понял. Пошёл тогда. ...Что со мной произошло в тот момент, когда я увидел её, одному Богу известно. Неизвестно было даже мне самому. Из всех девушек и женщин, которых я встречал за всю свою осознанную жизнь, она первая мне по-настоящему понравилась. Сразу же. В ней было нечто, что будто сразу же меня поймало - и не отпустило уже больше никогда. Это чувство было схоже с чувством, которое я испытал бы, если бы внезапно узнал о своей смертельной болезни: я приговорён. Деваться мне некуда. Одновременно с этим откуда-то глубоко-глубоко изнутри, где у меня всё ныло в то утро, сразу несколько голосов наперебой твердили мне совершенно немыслимые вещи: то я слышал что-то тихое и невнятное про любовь с первого взгляда; то слышал спокойный голос, равнодушно сообщивший, что любви с первого взгляда не существует; то мне казалось, что я брежу - что передо мной не девушка вовсе, а непонятное и незваное существо, похоже, моментально и без любого моего ведома обосновавшееся в моей грешной и бренной душе. Я как-то оцепенел. Так дико и нелепо. Что происходит? Я не знал, что мне говорить; казалось, я забыл простые, банальные, формальные вопросы, которые я задавал в своей жизни бессчётное количество раз. - Здравствуй... - неуверенно поприветствовал её я, понятия не имея, чего должен ожидать в ответ. Мной овладела неожиданная и никчёмная нерешительность. Она сидела на ступеньке старой, рушившейся лестницы, подёргиваясь и руками себя как бы обнимая. Затем обернулась, неловко встала и подошла ко мне. - Здравствуйте... Что вам надо? - спрашивает меня хриплый, чуть гнусавый голос. Она сморкается в уже полный носовой платок и отпивает из полупустой бутылки немного воды. Я всё просканировал сразу: аккуратное лицо, бледная идеальная кожа, крутой лоб, прямые тёмные брови, влажные серо-зелёные и чуть раскосые глаза, высокие, но мягкие скулы, впавшие щёки, резкие челюсти, слегка пухлые губы, лебединая шея, чёрные длинные волосы и такие же ногти. Рост - ниже моей груди, а вес - наверное, в два с половиной раза меньше, чем мой. И вывел заключение: «Что-то невообразимое». Эта красота была тёмной - мне непонятной, дерзоватой, смелой и невообразимо магнитящей. - Я искренне соболезную... - пролепетал я, не в силах связать и слова. Вероятно, я казался полным идиотом и олухом. Наконец, я понял, что мне не помешало бы представиться. - Я майор Майский Сергей Михайлович из Федеральной Экспертной Службы. Теперь мы расследуем дело. А тебя как зовут? Она не ответила. Она дрожала и пыталась сдерживать слёзы. - Может, мы пройдём внутрь? Тебе холодно? - Нет... Нет... Не могу пока внутрь. Не могу пока, - сказала она, стеснительно на меня взглянула и помотала рукой. Она покраснела. - Я понимаю, понимаю... - «Идиот». Как можно было такое предложить вообще?.. Я достал платок из внутреннего кармана чёрной летней фэсовской ветровки и передал ей. - Возьми... Успокойся... Успокойся, пожалуйста. Мои соболезнования. Если хочешь, накапаем тебе валерьянки или ещё чего. - Спасибо... За платок, - она вновь сморкается - только уже в мой, новый, а грязный убирает в свой маленький кожаный рюкзак. - Мария. Я внучка... Вы пришли задавать вопросы, да? Я отвечу, если есть необходимость. Я всё понимаю. Мария... - Давай на ты, хорошо? Она кивнула. - Замечательно. Тогда расскажи, мне, пожалуйста, про своего деда, про его жизнь здесь, про вашу семью, отчасти про себя... В общем, абсолютно любая информация от тебя будет полезна для следствия, - сказал я и принялся изучающе её рассматривать. Подул лёгкий ветер - погода была прохладной, но приятной, отчего она была одета в свободную тёмно-серую рубашку с длинными рукавами, чёрные джинсы и кеды того же цвета. Всё это, в общем-то, было совершенно неважно, однако могло нести определённый интерес: тогда я увидел в её выборе вещей себя, но осознал это далеко не сразу. - Ну... Это мой дед по линии отца. Родители живут в Москве, я не с ними, одна... Сюда приехала, чтобы навестить его, здоровьем поинтересоваться... Ты, наверное, спрашиваешь себя, почему я не рыдаю, не убиваюсь, как следовало бы? - Маша вопросительно взглянула на меня, но я не ответил. «Странный вопрос» - подумал я: до нашего разговора поплакала она нехило. Это было заметно по лопнувшим капиллярам и слегка потёкшей туши. - Просто... потому, что мы были с ним практически не близки. Ещё потому, что он был очень тяжёлым человеком, честно, не очень хорошим и правильным дедушкой, - она произнесла это с обидой, ярко и чётко выражающейся на её лице в тот момент. Сглотнув комок неприятных чувств, она продолжила. - У него, я думаю, было очень много недоброжелателей из-за его непростого характера. Только вот где он их себе нажил... Я понятия не имею... Вопрос не ко мне... - она задумалась, будто бы решая, что ещё рассказать. - В прошлом он был военным хирургом. И очень талантливым, храбрым, насколько я знаю. Жил он здесь только на свою пенсию, жил скромно... - пока она говорила, я наблюдал за её худыми пальцами, усеянными серебряными кольцами, нервно крутящими, сжимающими и складывающими напополам, набок, набекрень мой платок. «Серебряные кольца»... Я взглянул на свои руки. «Аналогичность, единство, подобие». - В общем, ничем не отличался от других деревенских жителей. - Понятно... Скажи-ка ещё кое-что, ты сможешь проверить, не пропали ли какие-нибудь драгоценности, деньги и документы из квартиры? - Да какие там драгоценности?.. Смогу, конечно, только проверять почти нечего. - Тем не менее, это важно. Тогда пошли, пройдём в квартиру, - я вытянул руку в сторону подъезда, пропуская её впереди себя. Она окинула меня недоверчивым взглядом и зашла внутрь. В подъезде мы столкнулись с санитарами, руки которых были заняты носилками. Она резко отвернулась от них, схватившись за голову. Я сочувственно похлопал её по спине и прошептал: - Пошли, пошли... - Так, сейчас всё проверю... Маша стала тянуться к самой верхней полке старого шкафа и уже хотела взять табуретку, но я остановил её: - Я помогу. Скажи, что достать. Она ответила: - Хорошо быть двухметровым... Мы измотанно друг другу улыбнулись. - Там должна быть деревянная шкатулка с золотой гравировкой и какой-нибудь пакет с документами внутри. Рукой я пошарил наверху и нашел всё, что она описала. - Это? - спросил я, протягивая Маше запылившиеся со временем вещи. - Да, спасибо, - расположившись на диване, она открыла этот маленький ларчик. Я подсел к ней. - В этой шкатулке дед, видимо, всегда хранил всю пенсию и остальную мелочь. Я, конечно, не знаю, сколько именно тут должно было быть денег, - она резко и раздумчиво посмотрела на меня, а затем вновь устремила свой взгляд в шкатулку, лежащую на её коленях, - но, по-моему... Достаточно... Документы все на месте: паспорт, сберегательная книжка, полис, старая медицинская карта и удостоверение пенсионера. - Угу, хорошо, а что с драгоценностями? Они вообще были? - Там должна быть еще одна шкатулка, посмотри, пожалуйста... Спасибо. Тут тоже всё, как прежде. У него были только наручные часы, обручальное кольцо и серебряная цепочка с крестом, но ничего из этого он не носил. - Так, выходит, что убийство не с целью ограбления, конечно... - пробурчал себе я под нос очевидный факт. - Спасибо тебе большое. Мне придётся изъять медицинскую карту твоего деда для нашего... патологоанатома... Ну, и вот это всё тоже... Так... У тебя есть хоть какие-нибудь соображения насчет личности убийцы? - Я уже сказала, что врагов он себе нажил достаточно за восемьдесят пять лет, но могу предположить, что это может быть кто-то из близких его неспасённых пациентов... - В смысле? Ты о чём? - Было пару раз, когда он не смог спасти жизни раненых. Я это от отца слышала. Возможно, это такая месть. Ещё его бывшая жена, то есть моя бабка, страдает шизофренией, поэтому от неё всё, что угодно ожидать можно, потому что не лечится, хотя живёт она в городе. И развелись они уже очень давно, более двадцати лет назад. Я с ней не общаюсь и никак не пересекаюсь. - Понятно. Ты видела тело? - Да, - с тяжёлым вздохом ответила она, устремив хмурый взгляд в пол. - Такого топора случайно у деда не было? - сделав небольшую паузу, чтобы удостовериться, что Маша спокойна, спросил я. - Я его не рассматривала. А он же у вас теперь? - Конечно. Сейчас покажу. Я пошел к тому малому-участковому, порылся в вещдоках и нашёл орудие убийства. - Вот, смотри, - я снова сел на диван, при этом держа кровяной топор на весу в прозрачном пакете, показывая его Маше. - Кажется, такого у него не было. Я однажды видела, каким он рубит дрова, но тот был другой. Но, может, у него было два, или же это новый топор, я не знаю, я не рылась в его инструментах никогда... - Мм. Машина у него была? - Нет, конечно, зачем ему машина в этой глуши? Велосипед только был, он в подвале должен быть. - В подвале дома? - Да. Отвести тебя? - Прошу, - я вновь пропустил её впереди себя и пошёл за ней. Вход в подвал оказался рядом прямо с подъездом. Она открыла скрипучую дверь и зашла внутрь, ведя за собой меня. В нос ударил гнилой и вонючий запах многолетней плесени. - Ай! - закричала она и чуть не упала, если бы я не подхватил её сзади. - Тихо, тихо!.. Я поспешно вывел Машу наверх, на улицу, и спросил: - Ты в порядке?! Что такое?! - Я оступилась на лестнице. Ничего страшного, пустяк... - кривя лицо от боли, ответила она. - Так, давай-ка я сам туда пройду... Какого цвета велосипед? - Голубой, советский, весь обшарпанный, наверное... Я осмотрел каждый угол подвала, светя ярким фэсовским фонариком во все стороны, но никакого голубого велосипеда я не обнаружил. Я насмотрелся лишь на дохлых крыс, рушащиеся стены, чёрную, как ночь, паутину, вековые соленья и картошечные горы. - Нет там никакого велосипеда, - заключил я, выйдя наружу и начав отряхиваться от попавшей на меня пыли и штукатурки. - Как, нет? - Ну, нет. Может, кто-то из деревенских его угнал. Может, Афанасий его вообще давным-давно выбросил за старостью лет. Всё, что угодно может быть. - Понятно, - выслушала она меня и начала медленно ковылять в сторону подъезда и лестницы, но я поспешил за ней и сказал: - Тихо, тихо, тихо, давай, я помогу, - она благодарно взглянула на меня, чуть улыбнувшись. Я приобнял её за поясницу и держал под руку. Она неуклюже и тяжело хромала. В квартире я усадил её на диван. - Сейчас позову доктора. - Да не надо, чего тут?.. - Надо, я сказал... Мне показалось, что я перегнул палку. Внезапно у меня заболела голова, и я подумал, что доктор не помешал бы и мне. - Ты видел Валю? - спросил я у мальца. - Она в штаб уехала давно уже, - ответил мне все тот же участковый, которому Круглов, вероятно, приказал стоять у входной двери. - Чёрт... Затем я вспомнил, что в мобильном штабе находится наша бездонная дорожная аптечка. Сказав Маше, что я скоро вернусь, я помчался как угорелый в штаб к Тихонову и Амелиной.***
- Аптечку большую мне быстро, ребята! - закричал я, вбегая в полевую лабораторию. - Что такое? - удивлённо спросил Петрович, отвлекаясь от чтения каких-то непонятных бумаг. - Потом, всё потом, аптечку мне дайте! Пожалуйста! Амелина начала суетиться, но тут же нашла её и протянула мне. Она так же изумлённо смотрела на меня, как Круглов и Тихонов. - Всё, спасибо! - Серёг, да что такое?! В полевой лаборатории меня уже не было.***
- Так, я пришёл... - объявил я ещё с порога. - Сейчас будем лечить тебя. Мне придётся снять твои кеды и задёрнуть штанину, потом нужно будет обеспечить ноге полный покой... - впопыхах мямлил я. - Затем скажешь мне, где можно найти толстую ткань здесь, хорошо? Я сильно волновался. Наверное, мой голос даже немного дрожал. Никогда, по-моему, мой низкий бас не мог себя контролировать, так, как в тот раз. Я понимал, что нужно собраться и немедленно взять себя в руки, но сделать это в тот момент было крайне сложно. Я снял с неё кеды, носки и задёрнул штанину на пострадавшей ноге. Эта операция была ужасающе прекрасной. Никакой пошлости - для неё даже не хватило бы сил. Лишь медицинская помощь и нарастающее чувство тяжелой симпатии с каждой минутой. Я поставил устойчивую табуретку перед ней и аккуратно положил на неё повреждённую ногу. - Мне как-то неловко... Спасибо, - вдруг выдала она. Я тупо на неё посмотрел - так, будто не понимал, о чём она, и решил сказать правду. - Мне тоже неловко всё это делать... такой красивой девушке, молодой... у себя на службе. Я тебе помогаю. Тебе же больно... - обоюдное молчание. - Теперь, где мне какую-нибудь ткань достать? - Ткани никакой у деда не было, но в шкафу, тоже наверху, должен быть старый тюль. Бережно приподняв её худенькую ногу, положил этот самый старый тюль под неё. Нужно было закрепить её при помощи импровизированной подставки так, чтобы она находилась выше уровня сердца, дабы уменьшить приток крови; у меня получилось создать такое условие лишь при помощи объёмной старой подушки, а не тюля. - Есть лёд или мясо замороженное? - спросил я, придерживая в своих дрожащих от напряжения руках её ногу. - Льда нет, холодильник старый, мясо может быть в морозилке, я же давно тут не была... - устало ответила она, изнемогая и желая, наверное, только покоя. В каком она шоке сейчас, подумал я. Я пошёл на кухню и достал большой замороженный кусок говядины. Пришлось отрубить большую часть, чтобы не держать всю эту полную и тяжёлую тушу. Вернулся в зал и опять сел перед ней на колени. Приложил ледяное мясо одной рукой к её лодыжке, второй снял кепку, бросил её в сторону и вытер стекающий пот со лба и висков тыльной стороной ладони свободной руки. - Фух... - выдохся я. Мне было жарко и холодно одновременно. Паршивое состояние. Я почувствовал и понял, что у меня подскочило давление. - Спасибо ещё раз, - тихо сказала она. «Стеснительная». А какой бойкой и чуть развязной выглядит с виду... Я устало улыбнулся ей в ответ. Неловкое молчание и тишину нарушил нежданно ворвавшийся Петрович: - Серёга, ты где?! Ты чем занимаешься?! Ты почему как ошпаренный влетел к нам? Что происходит, может, расскажешь уже? - он решительным быстрым шагом направился в кухню, но я окликнул его: - Петрович, я в зале! Послышались шаги в обратную сторону. - Что с вами произошло? - сразу обратился он к Маше, похоже, совсем забыв про меня. - Да ничего ужасного... Оступилась на лестнице. Коля удивлённо посмотрел на меня, присел рядом со мной на корточки, потом как-то понимающе закивал, быстро кинул мне подозрительный взгляд и ушёл. Я тут же сообразил, о чём он будет меня расспрашивать по возвращению в штаб. Чуть позже она закрыла глаза и задремала. Я рассматривал её. И всё тут. Просто рассматривал, и, о Боже, какое же это было неземное наслаждение - даже просто смотреть на неё... Продержав ледяное и тяжёлое мясо минут пятнадцать, моя рука стала слегка ныть, но я вновь приступил к лечению. Я убрал говядину и нашёл эластичный бинт в аптечке. Подсел к ней на диван и начал туго, но точно и аккуратно забинтовывать пораженное место. Закончив, мне пришлось разбудить её, чтобы дать ей обезболивающее. - Просыпайся... Она промычала что-то непонятное и открыла глаза. - Тебе надо выпить обезболивающее. Вот, вода и таблетка... Слушай, у меня такой вопрос... Ты сегодня собиралась ночевать в этой квартире? Допив, она утёрла губы и подборок от воды и ответила: - Я даже ещё не задумывалась об этом. Не очень хочется, конечно, но куда мне ещё идти-то? - Просто дело в том, что тебе, возможно, может угрожать опасность, - говорил я, а сам смотрел на её ноги. - Поэтому тебе не следует здесь оставаться. У тебя нет здесь случайно старых подруг или какой-нибудь доброй знакомой бабушки, у которой ты могла бы переночевать, а? - Нет, никого у меня тут нет. Я просиял, но старательно скрыл это. - Тогда сделаем вот как... Ты пойдешь сейчас со мной в наш фэсовский мобильный штаб и останешься там, с нами в палатках, хотя бы на день. Другого варианта нет. Не ехать же тебе обратно в Москву на ночь глядя. Далеко она - Москва... Она кивнула в ответ. Я тоже кивнул ей. Я спустил штанину обратно, тем самым прикрыв эластичный бинт, а кеды оставил в стороне. - Тебе нужна более удобная обувь. Хотя, кеды... Куда ещё удобнее? Однако... Попроще нужна сейчас... - озвучивал я мысли вслух, озадаченно осматривая квартиру. - Да, в кедах идти было бы непросто. Они новые, тугие, сидят как литые, не разносила даже толком ещё. - О, как я тебя понимаю! - согласился с ней я. Она взглянула на мои. Мы улыбнулись друг другу. - Зато когда привыкнешь к ним, как к своей второй коже, не сможешь вообще себе другие боты найти! Она засмеялась. «Аналогичность, единство, подобие». - Я, кажется, в коридоре видел какие-то шлёпки... - пробормотал я. Вернулся я уже с ними и надел их на неё. - Так, теперь посиди пока, скажи, где твои вещи, я их возьму... - В том углу, возле кровати... Я взял её тот единственный рюкзачок и сказал: - Так, ну, вроде, всё... Давай, вставай, - я протянул ей обе свои руки, чтобы она опёрлась на них и точно встала на ноги. Во всей квартире я погасил свет и на выходе сказал: - Пошли, лейтенант, - обратился я к тому удалому молодцу, вручая фэсовские чемоданы с уликами. Я закрыл и опечатал дверь.