Он виноват сам

Несмотря на её больную ногу, мы шли впереди, а лейтенант постепенно догонял нас, пытаясь не отставать. От непривычки он совсем тогда вымотался, бедненький. - Тебе сколько лет-то, милая? - наконец, небрежно спросил я, долго раздумывая, добавлять ли мне это приторное словечко в качестве обращения к ней или нет. Мне не хотелось показаться ей насаждающим идиотом (коим я, видимо, всегда был), но затем я понял, что иначе ведь к ней никак не обратишься... - Двадцать один... Скоро двадцать два исполнится. - Ну, с наступающим тогда... На самом деле, увидев её впервые, я подумал, что она совсем юна, и абсолютно ничего мне не светит. Оказалось - наоборот. Я успокоился и несмотря на мои глобальные предубеждения о профессиональной этике и разнице в возрасте, во мне поселилась какая-то глупая, слабая надежда. Место которой я дал. Я не мог не дать ей места в себе. Точно не смог бы. - А тебе? - Мне тридцать пять. Старик я... - По тебе не скажешь, что ты старик, - смешно ухмыльнулась Маша, жмурясь от ослепляющего солнца, светящего нам прямо в лицо. К вечеру погода улучшилась, и ощутимо потеплело. - О, правда? - засмеялся я, натягивая на нос солнцезащитные очки и закуривая сигарету. - Ты не против?.. Я не узнавал себя: когда в последний раз в прекрасном обществе я задавал данный вопрос? - Нет, не против... - ответила она, улыбнувшись. - Ты стариков разве не видел?.. Старики такими не бывают... - Какими - такими? Она замолчала. Я понял: всё это взаимно. - Ну, такими... - Ты мне льстишь! Ладно... Расскажи хоть капельку о себе чего-нибудь... - Нечего почти рассказывать... Учусь на психолога, свободное время посвящаю приютам для животных, гитаре и книгам. Хотя играю я совсем хило, а если бы ты увидел мой книжный шкаф, ты бы, наверное ужаснулся. Он скоро лопнет, - она задумалась. - Правда, говорить больше не о чем. А ты о себе пару слов? - Ой, ну, я же сказал, я старик... - я начал чувствовать угрызения совести... Майоры не должны о таком болтать при первой же встрече... Она со смехом ткнула меня кулаком в плечо, и я ответил ей тем же. - А я постоянно в работе. Постоянно. Если бы ты узнала её поближе, то тоже ужаснулась бы. А на гитаре я тоже брынькаю. «Аналогичность, единство, подобие». Уже с первого дня разговоры с ней были подобны переживаниям, которые никогда не забываются. И эти переживания я хотел испытывать всё больше, больше, чаще и глубже. Вдалеке, сквозь деревья, виднелся огненный закат, разливающийся вдоль бесконечно длинного горизонта. С обеих сторон дороги до сих пор паслись кормилицы-коровы с огромными выменями, наполненными за весь их тяжкий рабочий день свежим молоком, и неухоженные деревенские лошади, махавшие хвостом в воздухе вокруг себя из-за надоедливых мошек и комаров, появившихся с вечером. Впереди нас перешли дорогу жирные, громко гогочущие гуси с длинными шеями. - Чёрт... О, нет... - громким шепотом вдруг выругалась она, сильнее взяв меня за предплечье и устремив взгляд в землю. - Что такое? - удивился я. - Подожди, давай остановимся. - Лейтенант, можешь идти, догоним, - сказал я вставшему из-за нас на месте участковому. - Есть, товарищ майор. - Вольно... - я перевел взгляд с участкового на Машу и спросил. - Так, что такое? - Видишь?.. Нет! Не смотри только... Господи... Увидел парня впереди?.. - Ну, да, и что? - я ничего не понимал. - Понимаешь, он меня ненавидит... В общем... Боже, как это глупо... Очень глупо. Понимаешь, в моём детстве здесь, в этой деревне, проходили дурацкие скачки, и я иногда их выигрывала. Короче, это такой бред... Он немного неадекватный. Прости. Действительно, бред. Детский сад. Давай просто куда-нибудь отойдем... - очень быстро объясняла она, не выпуская меня из своих рук. Она подпустила меня к себе, вцепилась в меня. Я ничего не понял. Какие скачки?.. Почему он её ненавидит? - Всё нормально... Ты чего? Я... Если что, я разберусь. Она замялась. Мы пошли. Он шёл навстречу. - О, кто это у нас тут идёт, - начал он, ещё даже не поровнявшись с нами. - Королева-кобыла? Давно не виделись, красотка! - он заржал, явно довольный собой. Мы, как ни в чём не бывало, прошли мимо, но этот чёрт ткнул меня в спину. Я остановился и развернулся. Он заговорил первым. - Ну, что скажешь о нашей Машуне? - Давай, иди, куда шёл. - Что ты сказал? - Тебе дорогу напомнить?! Я напомню! - я рявкнул. - Ты что, не понял, что ли, а? - я начал повышать голос и нервничать. Этот паренёк уже замахнулся на меня, но я схватил его руку ещё в воздухе и сказал: - Я сказал: "Иди, куда шёл". Что именно тебе непонятно? Он сглотнул и вытаращил на меня глаза. Этот наглец быстрым шагом начал удаляться. - Ты нормально? - спросила она, вдруг обхватив своей нежной рукой мою щёку. Я отвёл взгляд. - Да нормально-нормально... - я поспешно убрал её ладонь. - Пошли... Кто это такой-то?.. - Потом объясню... Извини, пожалуйста. Дебил он просто. По дороге мы разговаривали об её учёбе. Она рассказывала, как хочет побыстрее выучиться и начать помогать нуждающимся, принимать участие в решении реальных проблем людей. Она говорила о том, что понимает, что работа будет приносить «душевную усталость» и «эмоциональное выгорание», что будет присутствовать боязнь дать в сложных жизненных ситуациях неправильные и бесполезные советы. Я слушал её, и мой интерес к ней только усиливался; пожалуй, впервые я общался с девушкой, которая заинтересовала меня и привлекла мое внимание не фигурой или красивым голоском, а воображением и своим собственным чувством познания мира... Я был не в себе от неё. На тот момент я ещё, естественно, не сходил с ума, нет, но её обаятельный, чарующий, притягательный образ уже в первый день знакомства глубоко внедрился в мою засохшую без настоящих чувств душу... - Присядь, пожалуйста, я скоро приду, - обратился я к Маше, когда мы пришли в штаб. Направляясь к Петровичу, я на всякий случай обернулся и увидел сидящую её на складном стуле перед костром. Коля наверняка был на берегу. Он любил воду. - Петрович, так и знал, что ты тут... Пошли, отойдем - пригласил его я. - Ну, что, Серёга? - он перебил меня, не дав мне начать отвечать на свой же вопрос. - Ты что-то весь от радости светишься, тебя не узнать... - Об этом потом... - я загадочно и хитро улыбнулся, и продолжил. - В общем, теперь известно, что это точно не ограбление, Маша все прове... - Какая Маша? - Ну, внучка убитого. - А, ну, дальше. - Она все проверила: драгоценности, деньги, документы. Далее... А, говорила, что у старика много врагов было из-за непростого и тяжелого характера. Жил он только на одну пенсию. Медицинскую карту для Вали изъял. Также Маша предполагает, что убийцей мог бы быть кто-нибудь из близких неспасённых пациентов этого Афанасия Потёмкина, он же был военным хирургом. Ну, вот она мне поведала, что бывали случаи, когда он не мог спасти жизни. Месть, возможно? Да... Еще спросил про топор - говорит, что такого не было, но их могло бы быть два, правда? И вот, она подвернула ногу, когда мы в подвал спускались, чтобы посмотреть велик её деда. Велика нигде нет. - Хорошо поработал, Серёга. Ребята в лаборатории, кстати, тоже. Иван пробил звонки телефона Афанасия, последние - это только входящие на номер убитого в 6:42, 6:45 и 6:56, по-моему. В контактах записан как "СМ". Тихонов пытается расшифровать эти буквы, но безрезультатно. Валя уехала, выделила подногтевые массы, образцы всех ДНК Амелина уже отправила ей, сейчас сравнивает, но совпадений пока нет. Также Антонова установила точное время смерти - девять часов и тридцать минут утра. Закончив отчитываться перед друг другом, мы дошли до нашего маленького лагеря-поселения. - Петрович... - со вздоха начал я. - Я сам всё понял уже. У тебя на лбу всё написано. Тебя действительно не узнать, - произнес Коля, пристально всматриваясь мне в глаза. - Тогда можешь дать совет? - Конечно, Серёга. - Что мне делать-то, Петрович? Она мне так понравилась... Я просто как мальчишка какой-то... Дело ведь мы ведём, узнают - и отстранить меня могут... Хотя... Рано, очень рано обо всём этом говорить, конечно... - Да уж... Знаешь, что я тебе скажу? У меня тоже случай был похожий в молодости... Ладно, не об этом сейчас, - устремив взгляд в небо, произнёс Коля со вздохом. - Потом расскажу, не на службе. Если решишься сделать первый шаг, а лучше его делай после раскрытия дела, конечно, после обязательных слов скажи ей о том, что чувства нельзя показывать некоторое время. Просто объясни ей всё, она ведь немаленькая... Кстати, сколько ей? «После раскрытия дела... Да мне хотя бы до завтра дотерпеть... Чувства нельзя показывать...». - Двадцать один... - ответил я, глядя в её сторону. - Понятно. А ты почему её к нам привел? - Ну, я подумал, что ей опасность может угрожать, разве не так? А остаться ей больше негде. Куда её еще?.. - Серёга, тебе крайне повезло... - сказал Петрович с таким видом, будто вспомнил нечто важное. - В автобусе осталась лишь одна палатка на двоих. Ну, то есть на двоих с раскладушками, как у нас принято. Я был рад этой новости, хотя мне казалось, что это, возможно, не совсем сейчас уместно. - Сейчас вытащу палатку и раскладушки и принесу что-нибудь из еды. Костёр взорвался снопом искр, в траве трещали кузнечики, где-то в выси деревьев пищали летучие мыши. Волшебно. Пока я ставил нашу палатку, она кушала консервы, пельмени и запивала все это компотом. Зайдя в уже маленький поставленный домик, я посередине расположил наши раскладушки друг напротив друга. Расставил внутри четыре зажжённые керосиновые лампы и занёс остальные необходимые вещи, в том числе её. - Можешь переодеваться, я тоже поем, потом приду. - Хорошо... Постой, а мы что, вдвоем... там? - Да, а что-то не так?.. Все палатки с раскладушками внутри. - Нет, просто... Ладно, приятного аппетита. По завораживающим теням на стенах палатки я увидел, как сначала она сняла рубашку и джинсы, а затем достала что-то из сумки с вещами и надела на себя. Я уловил себя на мысли, что из-за откровенных шоу-теней я перестал жевать, еда комком лежит во рту, а сам рот, наверное, глуповато приоткрыт. Она вышла, и я увидел, что Маша надела простую, шёлковую чёрную пижаму. Я подумал, что, вероятней всего, все её вещи только такого цвета. Леди в чёрном, получается?.. Я смотрел, как она, несмотря на то, что ковыляет из-за ноги, как будто плавно и медленно летит по летнему вечернему свежему воздуху. Её томный образ только приближался ко мне. Дым, поднимавшийся от костра, затуманивал передо мной видение. Под звуки спрятавшихся в похолодевшей с вечером траве сверчков и догорание костра, она подошла ко мне, собрала волосы в хвост и попросила: - Можешь мне, пожалуйста, полить на руки воды, я умоюсь? - Конечно. Я пошел за канистрой с водой и притащил её к Маше. Несколько раз набрав воду в руки, она умыла лицо, декольте, шею сзади, руки и частично спину. Я смотрел, как вода мягко обволакивает её кожу, стремительно, быстро ускользает и льётся прямо в воздух, а затем навсегда исчезает в земле, оставляя на некоторых травинках свои даже в темноте блестящие капли, живущие будто своей жизнью. Эти капли ютятся на стеблях, камнях и цветках, вытесняя друг друга и будто заинтересованно наблюдая за нами, смотрят снизу вверх. В память навсегда врезался тот необыкновенный, незабываемый вечер... Природа будто сговорилась со Вселенной - она стала чарующе-глючной. Могучий лес, окружавший нас в тот момент, как будто защищал нас своими толстоствольными, много повидавшими со временем берёзами, шумными раскачиваниями листвы и травы, словно отгонявшими от нас лихого гостя, который вполне мог нагрянуть к нам в ту ночь. Мне чудилось, будто из высочайших деревьев и их крон образовался некий совершенно непреодолимый, неприступный купол. Река, проходившая в этой местности, называлась Осётр. Наш небольшой бережок ласково покрывали слабые волны, подгоняемые лёгким ветром. Каждый раз, как бы окрашивая песчаный берег в тёмный цвет от воды, волны удалялись и тут же появлялись вновь, никак не в силах распрощаться друг с другом. Вода была прохладной и настолько живой в тот момент, что я чувствовал, как от неё веет чем-то притягательным и манящим. Совы, иволги, летучие мыши объединились в один естественный природный оркестр, выступающий со своим концертом в здешних лесах, вероятно, каждую ночь. Я воображал, что в перерывах между пением они обсуждают своих нежданных городских гостей. Скорее всего, они были рады нам. Солнце в одиннадцать часов уже быстро садилось, привнося свои краски и дополняя всю картину. Я был буквально опьянен природой, я никогда на неё так не реагировал; голова от прилива свежего воздуха гудела; мне казалось, что уставшее солнце, опускаясь всё ниже и ближе к горизонту, как будто мерцает, содрогается, дрожит, вибрирует, волнуется... Меня проводили неповторимый тёмно-красный, лиловый закат и чёрные птицы, пролетевшие над горизонтом и пожелавшие мне доброй ночи. ...Она благополучно одолела еще две шоколадные конфеты с ликёром, запила их целым литром зеленого чая, торжественно пообещала себе (и мне) не прикасаться к сладкому еще лет двадцать и молча села передо мной, чрезвычайно довольная неизвестно чем. Потом долго говорили о чем-то... Кажется, о моей службе в ГРУ, ФЭС и о войнах, которые я прошёл. Она быстро заснула. Я остался предоставленным своим мыслям.