11/12/2014
7 ноября 2016 г. в 16:51
Париж — город прошлого. Он всё помнит,
хранит сотни лет под своей брусчаткой.
Он помнит поэтов, лжецов, истории,
и дам, несомненно, и дам в перчатках.
Нью-Йорк — это город всего, что будет.
Он взрощен в неоново-розовом цвете.
Идут на работу счастливые люди,
а дома их ждут счастливые дети.
Из старой Европы идут пилигримы,
они оседают в высотках и скверах,
они оседают; болотная тина
становится пиком их собственной веры.
И Жак, с потускневше-пустыми глазами,
проведший всю жизнь близ и около Сены,
до книги про Дэвида и Джованни
не знал о любви ничего совершенно.
Забитая хламом и пылью каморка
вдруг стала для них квинтэссенцией ада.
Слова в голове прозвучали так громко,
что вслух говорить их, пожалуй, не надо.
«Любите! Любите всем сердцем, бесстыже,
любите навек, отрекаясь от пола!
Не будьте одни, оставайтесь в Париже.
Любите — глаголом».
Примечания:
– Вы находите, что Париж не из этого века? – спросил он с улыбкой.
От этой улыбки я чувствовал себя как-то глуповато.
– Ну, Париж ведь старый город, в нём вереница столетий. Здесь чувствуешь всё то время, которое ушло. Это не то, что ощущаешь в Нью-Йорке...
Он улыбался. Я умолк.
– А что вы чувствуете в Нью-Йорке? – спросил он.
– Пожалуй, чувствую всё то время, которое ещё придёт. Там во всём какая-то сила и всё в движении. Невозможно не задуматься (мне невозможно), каким всё это будет через много лет.
– Через много лет? Когда нас не будет, а Нью-Йорк станет старым?
– Да, – ответил я. – Когда все устанут. Когда мир – для американцев – станет не таким новым.
«Комната Джованни», Джеймс Болдуин