Пожарные Панема

      Брюнетка в коротко обрезанных джинсах вбегает в приемное отделение больницы настолько стремительно, что автоматические стеклянные двери едва успевают распахнуться. Цепким взглядом девушка осматривает суетящуюся толпу и, выцепив нужного ей человека в черно-желтом, устремляется в его направлении. Финник только и успевает, что подхватить налетевшую на него Джо, собственнически скрестившую ноги у него на пояснице. — Ты меня напугал, — хмурясь сообщает она мужчине, устроив ладошки на его щеках и всматриваясь в лицо. — Не делай так больше. — Не могу ничего обещать, когда меня встречают таким образом, — Финник смеется и просто целует её в ответ. — Дурак, — с преувеличенной злостью шепчет Мейсон сквозь поцелуй, сильнее зарываясь в шоколадные волосы, на которых словно въевшаяся грязь осел пепел.       Китнисс, семенившей следом в своих туфлях цвета ванильного зефира, нет дела до любезничающих коллег, наплевавших на всех вокруг. Поражаясь собственному равнодушию по отношению ко всему происходящему, она стоит в центре пропахшего медикаментами и людской болью пространства, крутится вокруг себя, рассматривает людской муравейник, снующий из стороны в сторону.       Не находит того, кто ей нужен.       Вновь всматривается в толпу растерянных и встревоженных людей в форме. В каталки, которые с грохотом катят парамедики, скороговоркой выговаривающие показатели.       Отсутствует.       Начинает нервничать, и даже хватает какого-то мчащегося мимо блондина в черной форме с желтыми полосами на рукавах и разворачивает к себе. Черт, она его даже не знает!       Вдохнув, Китнисс с трудом выталкивает воздух из легких. Надо успокоиться. Эмоции сейчас непозволительная роскошь, надо стать пустой и равнодушной, сосредоточиться на пересчете присутствующих и перестать прокручивать в голове красочный репортаж и равнодушные слова диспетчера, подтвердившие, что картинка на экране, как и бегущая строка внизу, не врут, но ни имен, ни даже номера части пострадавших неизвестно.       Вычитая из подсчитанной общей массы удалившуюся троицу счастливых людей, Китнисс понимает, что кроме Пита не видит и Хеймитча, а значит в уравнении диспетчера с двумя неизвестными она уже получила ответ. Как же хочется ошибиться! — Господи, ну сколько можно?! — раздается у неё за спиной знакомый голос и она разворачивается.       Сердце ускоряет бег, болезненно затрепетав в груди. В центре зала появляется её драгоценная «пропажа». Следом за ним решительным шагом идет эскулап в белом халате с планшетом и бумагами в руках и грозно в них тычет, рассказывая о суточном наблюдении и об опасности случившегося.       Китнисс с трудом сглатывает, во все глаза таращась на грязного как чёрт мужчину с взъерошенной шевелюрой, в которой нет ни намека на золотистые локоны. Он немного хромает, пытаясь одной рукой затолкать футболку в форменных штанах; на теле и лице, кажется, добавилось синяков и ссадин со дня памятного диалога с Гейлом, но в общем-то он здоров, что сам Пит спешит подтвердить привязавшемуся к нему врачу:   — Я здоров. Вы выяснили, что у меня нет сотрясения, и все конечности целы. В течение суток я точно не покину больницу, так что если начну биться в конвульсиях на полу, то Вы успеете сказать: «Я же говорил!» — Я за ним присмотрю, — резко вмешивается в разговор брюнетка, облизывая пересохшие губы и, не понимая, как оказалась рядом так быстро.       Доктор может и возмущен, но понимает, что против человеческого упрямства он бессилен, так что лучше он поможет согласным, которых в больнице в изобилии. Вздохнув, дает согласие, подсунув какие-то бумаги на подпись и удаляется в глубь учреждения.       Китнисс всю разрывает от мыслей и слов, взращенных на волнении. Ей хочется и накричать на Пита, и поцеловать его, и разрыдаться в конце концов. И прежняя она дала бы волю своим чувствам, вот только Мелларк уже выглядит так, словно на нём отыгрались все собравшиеся недовольные. И вместо всех буйствующих в голове слов девушка окидывает блондина строгим взглядом, отмечает вертикальную морщинку между серых бровей и поддернутые тревогой зрачки, после чего сообщает: — Ты задолжал мне чай. — Неужели только поэтому волновалась? — С чего ты взял, что я волновалась? Просто… хорошую компанию сложно найти, — и улыбка едва уловимая, ласковая. — Предлагаешь не откладывать? — Ну, как минимум, не затягивать, а то я поседею, — её руки дрожат, когда она дотрагивается до кровоточащей щеки, отчего Пит слегка морщится, но не отстраняется.       Кому-то со стороны этот разговор показался бы пустым и ненужным, но только не им. Эти двое вкладывали в слова совершенно иной, ценный и понятный только для них смысл. — Да, отличного ты себе парня выбрала, — усмехнулся Мелларк. А слово «парень» отозвалось в груди девушки усиленным сердцебиением. Парень? Парень… — Никогда не любила легких путей, — и вновь столь редкая нежность заиграла в серых зрачках, а губы изогнулись в мягкой улыбке, очень осторожно дотрагиваясь до здоровых участков кожи. Крепкие руки давно сомкнулись за её спиной, надежно удерживая в своих объятиях и так же наслаждаясь каждым мгновением. — Это ты был в доме? — еле слышно шепчет ему на ухо брюнетка.       Пит кивает, даже не пытаясь поинтересоваться откуда Китнисс знает. — А кто второй?

***

      Хейзел Хоторн никогда не отличалась импульсивностью в вождении. Привычка, что уже много лет в салоне машины с ней обязательно есть хоть один ребенок, сделала её манеру управления спокойной и вымеренной. Она четко знала степень ответственности перед ними и окружающими… но только не сегодня.       В Капитолии творилось настоящее столпотворение: перекрытые улицы, пробки, стремящиеся вне очереди к больнице машины скорой помощи. Ни одна полицейская машина, на своё счастье, не попыталась остановить бешено мчащийся по улицам минивен, в противном случае вместо пункта назначения Хейзел попала бы в полицейский участок. Младшие, обычно шумные и веселые, хоть и не знали всего, а все-таки на всякий случай притихли, чувствуя, что происходит что-то плохое. Нечто подобное они уже переживали.       Нервы, словно перетянутые струны, грозили лопнуть в любую секунду. Миссис Хоторн толком так и не поняла что случилось и допытываться у позвонившего ей офицера времени не было. Узнает всё на месте, потому что вопросы в голове множились в геометрической прогрессии, вытесняя мысль о количестве штрафных квитанций, которые заполнят вскоре семейный почтовый ящик. Плевать она на них хотела! По крайней мере, сейчас.       Автомобиль с визгом влетает на больничную парковку, у входа замирает по диагонали, едва попадая в разграничительные линии, выведенные на асфальте. Миссис Хоторн не тратит драгоценные секунды на то, чтобы выровнять машину и, выгрузив детей, устремляется к многоэтажному бастиону имени какого-то святого. Она даже не помнит заперла ли её.       В приемном покое Хейзел уже знает на что обращать внимание, чтобы понять степень тяжести случившегося, и тот факт, что почти все собравшиеся в черно-желтой форме, заставляет её обмереть. Кто-то служил с её мужем, кто-то служит с сыном. Многие её узнают. Это видно по лицам. По неловкости и сочувствию, промелькнувшим на них. Страху и невольному облегчению, что не они пострадали. И за это собравшимся немного стыдно.       Именно до этого момента Хейзел надеялась, что произошла глупая страшная ошибка, что в чей-то чужой дом постучала беда, не к ним. И она не злобная женщина, она не желает никому несчастий, но если предстоит выбрать, то в ней не хватит альтруизма гостеприимно открыть дверь старухе с косой. — Миссис Хоторн, — светловолосый мужчина средних лет в форме с нашивкой «Эбернети», перехвативший её на подступах к регистратуре, даже не спрашивает. — Капитан Эбернети, ваш сын служил под моим началом. — Служит, — слишком резко поправляет она представившегося. — Да, конечно. Я хоте… — Капитан, это точно он? Как он там оказался? Гейл ушел на свидание, а теперь находится в реанимации. Что случилось между этими двумя событиями? — голос Хейзел чуть дрожит, но она старается держать себя в руках, дабы не пугать младших ещё больше.       Хеймитч внимательно смотрит на встревоженную, насмерть перепуганную женщину. И это ещё не самое плохое, хуже — такой же взгляд у детей, столпившихся рядом с ней. Облизывает губы, собираясь с мыслями. Такое с ним впервые, потерять дар речи. — Гейл первым оказался на месте происшествия и поступил храбро и… — Прекратите, — обрывает его Хейзел. — Последний раз, когда мне рассказывали о храбрости, следом выдали награду с пометкой «посмертно». Поэтому лучше расскажите, какой он ленивый и безалаберный, но пусть его вернут живым и относительно здоровым. — К сожалению, не могу. Пойдемте, я провожу вас в ожоговое отделение. Лечащий врач вам все расскажет.       Миссис Хоторн уже не рассчитывает ни на что хорошее в момент, когда лифт поднимает их на нужный этаж. Несколько этажей безумия, сжимающего тиски и удушающего пониманием того, что где-то неподалеку за свою жизнь борется её сын. После речи доктора, говорившего вкрадчивым голосом, будто боялся, что собеседница грохнется в обморок или забьется в истерике, она укрепляется в своем мнении. И как за соломинку хватается за мысль, что если к Гейлу пока пускают только родных и близких, не позволяя сунуться коллегам и друзьям, ещё не все потеряно. Когда начнут пускать последних, можно идти закрывать в доме зеркала черным.       Хеймитч уже прекрасно знавший, что сообщат миссис Хоторн, и что ее ждет, решил покинуть отделение. И без этого знание приводило его в ярость. Страховщики, уютно устроившиеся на денежных мешках ни монеты не дадут просто так. И сейчас они были на коне. И он не представлял, как на них воздействовать. Поджечь и торговаться? Он хмыкает. Печально и как-то обреченно. Хотя есть же еще вариант…       Палата ожоговой реанимации полна приборов. Одни пищат, другие молчат, дожидаясь своего часа. Хейзел, поправив белый халат на плечах, до последнего смотрит на клетки пола, старательно цепляется взглядом на ножки мебели и штативы и только когда замечает край простыни, поднимает взор по ней.       К высокой кровати тянутся трубки капельниц, скрывающиеся под покрывалом и стерильными повязками. К сожалению, последние покрывали не всё тело и миссис Хоторн бросилась в глаза черно-красная кожа. Недвижимый и осунувшийся, как будто совершенно другой человек, а не тот полный сил и жизни статный красавец, что утром со смехом гонялся по двору за визжащей от восторга Пози и поливал её из шланга водой. Сейчас от её сына остались только глаза. Невозможно белые белки, огромные и напуганные. Гейлу уже и без всяких врачей понятно, что ничего хорошего в его ближайшем будущем не будет. — Извини, мам, — с трудом почти хрипит он.