1
Как ты, птичка? Твои раненые крылья всё ещё бьются в движении? Дарси знала: это будет один из тех дней, которые не так-то просто пережить. Она проснулась ещё до рассвета, распахнув глаза так резко и так широко, словно закрыла их только что. Мгновением ранее ей причудилось — в первые несколько минут после пробуждения она была готова поклясться, что это случилось на самом деле, — как кровать прогнулась под весом Стива, а затем он вытянулся вдоль её тела и затих. Он часто поднимался посреди ночи, потому что иногда сон ускользал от него, а такие люди, как её муж, никогда не будут просто лежать, уповая на то, что рано или поздно блаженная дремота овладеет ими вновь. Дарси не слишком-то тревожили шум льющейся воды в ванной, или звуки опорожняемого бачка унитаза, или шорох его шагов. Однако она всегда просыпалась, когда Стив, бодрствующий и одновременно уставший, возвращался в постель, несколькими резкими движениями взбивал свою подушку, затем укрывался их общим одеялом и, наконец, затихал. А вот Дарси могла больше и не уснуть. В голове против воли начинали вестись разные дурацкие подсчёты: одиннадцать дней до зарплаты, ближайшая парикмахерская работает до семи часов вечера по будням и лишь до пяти по выходным, и чтобы успеть попасть туда после смены, нужно будет отпроситься с работы на сорок пять минут раньше, а ещё восемьдесят процентов из ста — Стив забыл потушить свет в туалете. Это была та дурная раздражающая привычка, избавиться от которой не получалось ни методом бесконечных напоминаний, ни, уж тем более, затеяв скандал. Когда они только начали жить вместе в съёмной комнате в Бруклине и денег хватало лишь на то, чтобы раздать долги, Дарси почти слышала, как электрический счётчик мотал, словно заведённый. Она не страдала дотошной экономией, граничащей с жадностью, даже в худшие для себя дни, но та маленькая вредная и ворчливая женщина, которая сидит в каждой девочке с рождения, была против того, чтобы свет горел там, где никого не было. Поэтому Дарси нехотя, но всё же довольно решительно покидала согретую теплом их тел постель и плелась в сторону ванной. Если свет был потушен, она издавала какой-нибудь неопределённый звук вроде «фмхм-фмммм», а затем возвращалась обратно в спальню (она, в отличие от мужа, предпочитала оставаться в кровати до тех пор, пока на телефоне не сработает таймер, вне зависимости от того, хотела она спать или нет). Но если светильник горел, а именно так оно чаще всего и было, то Дарси раздражённо щёлкала выключателем, а затем ещё раз, чтобы вновь зажечь свет и приступить к ежедневному утреннему ритуалу. Вспышка возмущения действовала на неё лучше воспеваемого по телеку растворимого кофе. Не было смысла пытаться уснуть вновь, когда воспоминания обо всех других недостатках мужа невольно начинали возникать в сознании сами собой. Так было и сегодня. «Как ты, птичка?» — спросил чужой голос, и следом Стив опустился на свою сторону кровати. Сто из ста — в этот раз он не оставил свет зажжённым. Потому что тринадцать месяцев назад его F-18 был расстрелян из ракетно-зенитного комплекса над Талль—Афаром. А спустя неделю после случившегося блестящий в лучах утреннего солнца полированный гроб выкатили из самолёта, чтобы позже под звучание гимна спрятать его слепящее сияние под государственным флагом США. Дарси высунула ногу из-под одеяла, не в силах заставить себя опустить её на пол. Вся минувшая неделя полнилась предзнаменованиями, надуманными и не очень. То, что ей привиделось, будто бы Стив вернулся в постель, было одним из них. После поминок длиною в год она стала слишком восприимчивой к подобного рода событиям. Окончательно проснувшись, Дарси вспомнила о письме из городского совета ветеранов с приглашением посетить их очередное мероприятие, посвящённое годовщине окончания операции «Иракская свобода». Конверт застрял в почтовом ящике и провалялся там не меньше двух недель, и валялся бы ещё бог знает сколько, если бы толстая стопка флаеров, втиснутая добросовестным почтальоном, не вытолкнула бы его наружу. Это случилось как раз в тот день, когда позвонила Пегги и сообщила о том, что в субботу Баки Барнс возвращается домой. А в среду Дарси случайно разбила стеклянную рамку со свадебной фотографией, и звонок от Сары, её свекрови, не заставил себя долго ждать. «В пикапе Гранта найдётся свободное местечко для тебя, дорогая. Мы заедем в четыре». Они вели себя так, словно её появление было таким же само собой разумеющимся событием, как и присутствие на всех семейных праздниках. Дарси же была «их девочкой, всем, что осталось у них после того, как Стив погиб, и они должны поддерживать друг друга, несмотря ни на что». Несмотря на то, что мамочка Сара прежде на дух не переносила свою невестку. Дарси всегда злилась на себя за слабохарактерность. Какие бы гневные тирады с обязательным упоминанием об особенно раздражавших её несовершенствах свекрови она ни придумывала, со стиснутыми зубами слушая непрекращающийся поток глупой болтовни, у неё никогда не хватало духу поставить Сару на место. Она так привыкла раздражать кого-то из своего ближайшего окружения (отца, например), что привычка стремиться к тому, чтобы нравиться всем, глубоко въелась ей под кожу. Она знала, что Сара думала, будто бы вверила своего сына женщине, которая его совершенно точно не заслуживала. Однако Дарси всё равно продолжала изображать из себя любезную невестку. Однажды миссис Роджерс, наконец, оценила её старания — когда рядом больше не осталось никого, кто был бы готов часами слушать рассказы о её страданиях. И Дарси пришлось примерить на себя новую роль. Это всегда выходило так просто, едва ли не само собой. На деле же Дарси переполняла злость, и у этого чувства не было выхода. Она представила, как проведёт два часа в душном тесном салоне старого автомобиля Роджерсов, зажатая с двух сторон детьми Марии, сестры Стива, и её будет тошнить от запаха засаленной обивки для сидений, ванильного освежителя воздуха и резкого аромата духов Сары. И всё это время ей придётся что-то говорить. Нет, совершенно точно, этот день станет одним из худших за последний месяц, если не за два. Но его нужно было пережить. Стив тоже мог вернуться домой сегодня. Загорелый, с белоснежной улыбкой от уха до уха и вещевым баулом за спиной, сильно раскачивающий плечами при ходьбе. И Барнс шёл бы рядом. Неразлучная, иной раз раздражающая до скрипа зубов парочка жизнерадостных придурков. В их семьях было принято много говорить о войне. Их отцы воевали во Вьетнаме, и Дарси не могла припомнить ни одного семейного мероприятия, на котором бы этот факт из биографии её свёкра не был бы упомянут. Словно та война не была позорной страницей в истории их страны. Честно говоря, Дарси ненавидела отца Стива едва ли не больше его матери, потому что именно он, ну, ещё и Барнс, пожалуй, сначала заронили в его голову, а затем взрастили внутри этого идеального черепа идею о том, что свалить куда-нибудь повоевать — это круто и патриотично, долг любого гражданина и всё такое. Иногда после нескольких бокальчиков вина, распитых в честь того или иного события, связанного со Стивом, Дарси прямо подмывало спросить у Гранта: ну как, вы довольны, что ваш сын теперь мёртв, а вы тратите свою военную пенсию на покупку дорогих исторических книг, оплату кабельного телевидения и пожертвования домам престарелых? В своих фантазиях она умела быть настоящей сукой. Роджерсы у неё по струнке ходили, пока она была занята выдумыванием новых упрёков. А в жизни Дарси была жалкой размазнёй. Но ведь поэтому все и любили её, разве нет? Малышка Дарси, такая умница, такая красавица (ну да, она располнела немножко, но не будьте говнюками, после всего, что ей пришлось пережить за прошедший год, она прекрасно держалась), эта милая девочка, слишком молоденькая, чтобы стать вдовой. Слёзы появлялись сами собой и начинали безостановочно катиться по пухлым щёчкам. Все просто обожали её обнимать и гладить по голове. Иди сюда, крошка. Пожалуйста, не плачь. Но ведь именно это им и было нужно. Объект, на который можно распространить свою жалость, своё великодушие, а на деле — просто очередную фальшивку, рождённую невозможностью что-либо чувствовать на самом деле. Вечно зарёванная, с опущенными плечами, в одежде, которая давно стала мала, — такой была Дарси почти весь прошедший год. Все были так добры к ней. До тех пор, пока она не начала кусаться. Людям, знаете ли, не нравится, когда их чувства, пускай и самые лживые на свете, отвергают. И когда та мелкая разжиревшая паршивка, которую они ещё недавно прижимали к своей груди, вдруг стала отвечать чёрной неблагодарностью, оказалось, что ненавидеть Дарси было так же просто, как и любить. Её муж умер, он был славным парнем, по-настоящему славным, а не так, в целом, как это обычно бывает. Дарси никогда не думала, что такая, как она, может заполучить кого-то вроде Стива. Возможно, что-то изменилось в энергетической системе Земли или дал о себе знать какой-нибудь сбой в его генофонде в тот день, когда они впервые встретились в супермаркете. Из всех пакетов с мукой она выбрала тот, что был продырявлен (типичное везение Льюисов, как говорила её мама), и ещё долго бродила среди прилавков, будучи припорошенной белой пылью. В последующем это стало их семейной шуткой. «Ты была похожа на румяный аппетитный пирожок, который изваляли в героине», — говорил Стив, стоило кому-то затронуть тему их знакомства. В её голове это звучало до ужаса мило, просто отвратительно, так, что хотелось блевать, но у Стива был талант делать даже самые гадкие вещи чуточку лучше. Он взял для неё другой пакет. А потом просто, будто бы они были знакомы целую вечность, отряхнул её куртку. Теперь воспоминания об их знакомстве были разъедены другими, словно кислотой. Память о плохом всегда оседает глубже. Дарси больше не помнит (или не хочет помнить?) о первых словах, сказанных её мужем при знакомстве, но она помнит (хотя не хочет помнить) о том, как дрожал голос Марии, когда та позвонила поздно вечером и сообщила о том, что самолёт Стива взорвался в небе, что он погиб за месяц до того, как над Багдадом спустили флаг Вооружённых сил США. Везение Льюисов распространялось и на родственников не по крови. Дарси умела относиться с юмором к тем вещам, над которыми не было принято смеяться. Наконец, с тяжёлым вздохом оторвав себя от постели, она поднялась на ноги. Сегодня Барнс возвращался домой. Срок его контракта закончился несколько дней назад, о чем ей любезно напомнила та же Сара, будто бы она могла об этом забыть. Это будет ужасный день. Завершающий в бесконечном траурном цикле. Её день рождения. Без него. Его день рождения. Без него. Дни рождения его родственников. Без него. Годовщина свадьбы. Без него. Годовщина гибели. И, наконец, день, когда он должен был вернуться. К началу августа две тысячи десятого основной контингент американских войск был выведен из Ирака, и в стране осталось около пятидесяти тысяч военнослужащих из США для обучения и поддержки местных сил охраны правопорядка. Несмотря на громкие заявления Байдена о безоговорочной победе Штатов и их союзников, все знали: война не закончилась. Вооружённые конфликты и террористические акты продолжались и после вывода войск. Стив погиб по время гражданской операции «Новый рассвет», главную роль в которой, по заверениям властей, должны были играть дипломаты, а не военные. Это всё, что вы должны знать о правдивости слов людей, которых вы почти ежедневно видите по телевизору. Потянувшись как следует, Дарси побрела в ванную комнату. Свет там, разумеется, не горел. Плеснув себе на лицо холодной воды, она выдавила на ладонь капельку геля для умывания и резкими движениями растёрла его по щекам. В голове заиграла незатейливая мелодия из рекламы антистрессовой обуви, Дарси попыталась воспроизвести её, зажав между зубами щётку. Заунывное мычание слабо походило на оригинал, но этого было достаточно, чтобы она впала в своё привычное полубессознательное состояние. Дарси размышляла о разных глупых вещах, вроде светло-зеленого пятна на кафельной плитке прямо перед самым её носом, о том, откуда оно могло взяться и давно ли оно появилось; о переходе между куплетом и припевом в дурацкой песне из рекламы и возможности того, что кто-то прямо сейчас так же, как и она, напевал её вслух; о пыли или, возможно, даже песке из западно-азиатских земель, что принесёт на своих ботинках Барнс. Дарси сплюнула зубную пасту в раковину. Её десны как всегда кровоточили, ведь она по давней детской привычке давила на них щёткой изо всех сил. Сфокусировав взгляд на своём отражении, она приподняла брови, чтобы избавиться от раздражающей морщинки посередине лба и придать своему лицу менее жалкий вид. Да, выглядела она неважнецки, тут одними бровями делу не поможешь. Даже если она завьёт свои длинные и прямые, как у коровы, ресницы, замажет круги под глазами и накрасит губы, даже если она уложит свои волосы, — кто-нибудь всё равно спросит, хорошо ли она себя чувствует. И дело тут не в депрессии, а в том, что она постоянно ела на ночь, а утром едва могла распахнуть глаза из-за отёков. Дарси не просто ела — объедалась до такого премерзкого состояния, что после ещё долго не могла подняться со стула, а потом не спала почти до середины ночи. Иногда она выпивала таблетку препарата, способствующего пищеварению, или выходила на вечернюю прогулку по своему району, но чаще всего Дарси просто валилась на кровать, не в силах заставить себя расстелить постель. Изредка — весьма нечасто — её выворачивало наизнанку, и после, сидя на холодном полу в туалете, привалившись спиной к двери, она клятвенно обещала перестать впихивать в себя столько еды. Дарси знала, у неё было пищевое расстройство, и где-то там, внутри, под тоненьким слоем временной решительности жила мягкая и одновременно прочная, как губка, уверенность в том, что однажды всё наладится само собой, и помощь ей и не нужна вовсе. Как любой заблуждающийся, вставший на путь разрушения, Дарси говорила себе: у меня ещё есть время. Время, чтобы всё исправить. Время, чтобы вернуться в норму. Еда же по-прежнему оставалась одной из тех радостей, которые никак не зависели от других людей. Даже сейчас, ранним утром, когда её метаболизм ещё не был запущен, Дарси уже думала о вчерашнем буррито, верно дожидавшемся её в холодильнике. Хотела ли она есть на самом деле или она думала, что хотела? Ей следовало задавать себе этот вопрос чаще. После завтрака Дарси достала из стеллажа папку с квитанциями о коммунальных платежах и вытряхнула их все прямо на кухонный стол. Если ей предстояло неприятное дельце, она предпочитала отвлекаться от мыслей о нём, принимаясь за чуть менее неприятные дела, такие как, например, сортировка просроченных счетов. Дарси исправно платила то за одно, то за другое, но никогда — за всё вместе. Кое-какие платежи приходилось откладывать до лучших времён, а когда эти времена, наконец, наступали, приходили новые счета. Этот круговорот расходов был вечен. Стив зарабатывал около сорока тысяч в год, плюс двести двадцать пять долларов каждый месяц — в качестве компенсации за участие в боевых вылетах и двести пятьдесят — за то, что он был вынужден находиться вдали от своей семьи. И ещё четыре доллара ежемесячно платили за отсутствие комфорта. Американская мечта в армии казалась вполне осуществимой. Два года назад они смогли позволить себе сделать первый взнос по ипотеке и переехать из Бруклина в Ист-Хэмптон, район, выдержанный в традиционном американском стиле: относительно скромные на вид особняки, подстриженные лужайки, тихие и безлюдные улицы. Дарси ушла из архива и стала работать удалённо, составляя рецепты для гастрономических сайтов и кулинарных журналов. Какая ирония, учитывая то, что последние несколько месяцев она питалась исключительно полуфабрикатами. Нельзя сказать, что они со Стивом оказались под денежным дождём после того, как он подписал контракт о возобновлении военной службы. Одну удавку сменила другая — теперь они платили за дом, и это напоминало бездонную чёрную пропасть, в которую они попросту выкидывали большую часть наличности. И всё же Дарси не без облегчения ощущала себя вполне обеспеченной. По крайней мере, ей больше не приходилось штудировать сайты распродаж и покупать колготки, которые рвались прежде, чем она успевала достать их из упаковки. После гибели Стива ей выплатили единовременное пособие в размере двенадцати с половиной тысяч долларов и страховку, чего хватило на погашение очередного взноса за дом. Дарси предстояло выплатить ещё столько же. Безумно дорого обходилось и содержание жилья. К тому же, как назло, что-то постоянно ломалось: то автоматическая дверь гаража, то водонагреватель, то газовая плита, то стиральная машинка. На прошлой неделе в подвале перегорела проводка, и, узнав стоимость ремонта, Дарси в ярости пинала стену, пока у неё не разболелась нога. Чтобы сводить концы с концами, ей пришлось устроиться в пекарню Ливайн на Монтаук Хайвэй. Дарси пекла миндальное песочное печенье, которое потом упаковывали в крафтовые пакеты и продавали по два доллара за десять штук. Она по-прежнему выдумывала рецепты для домохозяек, но это не приносило ощутимого дохода. Дарси чувствовала на своей шее позабытую на время крепкую хватку бедности. Она знала, что нужно было делать. Все знали. Необходимо было жить по средствам. Продай дом, — билась в голове навязчивая мысль, стоило ей обнаружить, что кошелек был пуст почти за две недели до зарплаты. Продай дом, — шелестели неоплачиваемые квитанции, запихиваемые в папку, чтобы исчезнуть с глаз на некоторое время. Продай дом или долги поглотят тебя, превратят в дёрганую невротичку, вызывающую жалость и отвращение. Но Дарси не могла уехать из Ист-Хэмптона. Не после того, как она успела свыкнуться с мыслью о том, что встретит здесь свою старость. Дарси всё ещё видела себя, сжимающую вздувшимися от артрита пальцами цепи качелей, которые она обещала себе соорудить в память о детстве, проведённом в Галене. А ещё она представляла идеальную изумрудного цвета лужайку, сад и световые гирлянды, развешанные на густых кронах карликовых деревьев. Втайне Дарси надеялась найти кого-нибудь, кто согласился бы арендовать у неё половину дома, но так ничего и не сделала для того, чтобы завести себе сожителя. Даже ни разу не открыла сайт с объявлениями. Отложив несколько квитанций, которые она собиралась оплатить в ближайшее время, Дарси принялась за уборку на тот случай, если Саре и Гранту придёт в голову зайти в дом. Собственно, только благодаря таким поводам она и наводила порядок. Дарси нашла неиспользованный лотерейный билет, прижатый к полу ножкой журнального столика. Она получала такие билеты вместе со стопкой еженедельников, где печатали её рецепты. Иногда она стирала защитный слой, под которым прятался код, но чаще всего просто выбрасывала их в мусорное ведро. Семейное везение Льюисов никогда не позволило бы ей завладеть лёгкими деньгами. Кому действительно везло в лотереях, так это Баки Барнсу. О его феноменальной удачливости знал любой, кто водил с ним более или менее близкое знакомство. Когда Баки работал в автомастерской, в свободное время, если вся работа была сделана, а рабочий день ещё не подошёл к концу, он разгадывал кроссворды и иногда шутки ради отправлял правильные ответы в редакцию. Шутки перестали быть шутками, когда он выиграл третью по счёту вафельницу и подарил её соседке. Стив рассказывал, что вскоре знакомые стали приносить ему журналы с ребусами, но так это не работало. Однажды Баки купил на сдачу лотерейный билет и внезапно стал обладателем суммы денег, достаточной для уплаты за ремонт своей машины. Он был настоящим везунчиком, умел оказываться в нужном месте и в нужное время, предложения подзаработать сыпались на него, как из рога изобилия. У него всегда были деньги. Баки и в Ирак попал на привилегированных условиях — в качестве военного консультанта, отсиживавшегося вдали от горячих точек. Он вытянул свой главный счастливый билет и даже не подозревал об этом — Баки возвращался с войны живым в то время, как около пяти тысяч американских солдат отдали свои жизни за непомерно раздутые амбиции своего президента. Дарси отодвинула столик и подняла с пола небольшой картонный квадратик, на котором были напечатаны соблазнительные обещания моментального выигрыша. Она стёрла серебристое покрытие ногтем указательного пальца и с усмешкой уставилась на открывшийся код. Что-то никогда не меняется. Девочка с фермы могла уехать в город и попытаться поступить в колледж, выйти замуж за хорошего парня, перебраться в приличный район, но на этом чудеса заканчивались, часы били полночь, карета вновь становилась тыквой, а принцесса — Золушкой с нависавшими над поясом домашних штанов жирными боками. Дарси тоже когда-то вытянула свой счастливый билет, но теперь её сказка подошла к концу.2
Вопреки ожиданиям, внутри салона автомобиля Роджерсов гулял ветерок. С самого утра у Сары болела голова, и она велела всем опустить стекла, чтобы обеспечить себе доступ к свежему воздуху. Дарси опасалась, что ей продует шею, но, как обычно, предпочла отмолчаться, нежели вступать в длительную дискуссию об опасностях, что таит в себе даже лёгкий сквозняк. Из динамиков доносился надрывный, душераздирающий голос Этты Джеймс, который, по мнению Дарси, никак не способствовал избавлению от мигрени. Слава богу, они не взяли с собой Марию. От вида ещё одного кислого выражения лица её бы попросту стошнило. Они только что проехали Бруклин-Хайтс, исторический район, представляющий собой массив, в котором располагались террасы живописных каменных домов викторианской эпохи и несколько бывших имений, а затем направились в сторону Международного аэропорта имени Джона Кеннеди по Мосту Верразано. Дарси вспомнила о том, как когда-то мечтала поселиться в одном из дорогих кондоминиумов на набережной. Ей нравился Бруклин, этакое пристанище для эмигрантов, место смешения различных мировых культур. Они со Стивом снимали комнату в Уильямсбурге, в лофте, складском помещении, переделанном под жилые нужды, где сполна успели насладиться прелестями нищей жизни. Она могла бы вновь поселиться в Бруклине. Не в Уильямсбурге и, разумеется, не на побережье. В Клинтон Хилле, например, или в Форт Грине. Купить себе квартирку с видом на что-нибудь приличное, найти новую работу, желательно в центре, и начать с нового листа. Продай дом. Продай дом. Продай грёбаный дом. Дарси сгорбилась на сидении, зажав ладони между коленями. Потный затылок Гранта дрогнул, и она поймала на себе его взгляд в зеркале заднего видения. Она вдруг ощутила несильный толчок в бок, и, повернув голову, вопросительно посмотрела на улыбавшуюся Пегги. Воистину мир не терпел дисгармонии. В обществе родственников со стороны мужа Пегг была её отдушиной. Как и Дарси, она играла роль паршивой овцы в семье. Пегги забеременела на втором курсе учёбы в колледже, и с тех пор больше не пыталась вернуться на студенческую скамью. Дарси же, покинув ферму, рассчитывала найти работу и откладывать деньги на учёбу, но реальность была такова, что иногда ей едва хватало денег на еду. Оттого всё никак и не удавалось подняться выше третьей ступени пирамиды потребностей Маслоу, а мечты о дальнейшем образовании по-прежнему оставались лишь мечтами. Пегги тоже хорошо знала, каково это — неделями сидеть на бездрожжевых хлебцах из магазина для малоимущих. Она любила ввернуть в разговор крепкое словечко, даже если без этого можно было и обойтись. А ещё всё время насмешничала над Сарой, по-доброму, без издёвки, иной раз слишком хитро и тонко, чтобы это мог кто-либо заметить, кроме Дарси. В отличие от Марии, Пегги не приходилось Стиву родной сестрой, и это выглядело как чья-то нелепая ошибка, потому что эти двое были просто созданы для того, чтобы родиться в одной семье. Дарси знала, Пегги любила её, и мягкое веяние силы этого чувства согревало её в нелёгкие времена. — Ты в порядке? — одними губами прошептала Пегг, когда Дарси застенчиво улыбнулась в ответ. Этта Джеймс взяла высокую ноту и тянула её не меньше десяти секунд. Когда она умолкла на несколько мгновений, предшествующих новому куплету, Дарси пожала плечами: — Уже успела отвыкнуть от раздражающего южного акцента Барнса. Пегги ухмыльнулась, откинувшись на сидении. Дарси знала, у неё и Баки была какая-то интрижка в старшей школе, о чём оба никогда особо не распространялись. И если раньше её терзало любопытство, то сейчас Дарси, как и Стив когда-то, предпочла бы никогда не касаться этой темы. Впрочем, вряд ли Пегги собиралась заговаривать об этом при родителях кузена, но, возможно, позже, во время очередной их девичей посиделки с пивом, кукурузным салатом и луковыми чипсами она и обмолвится словечком. Теперь и особый повод для этого имелся — Барнс больше не утаптывал армейскими ботинками чужую землю, он вернулся домой. — Я знаю, для тебя это испытание, — Пегг протянула руку и нежно сжала пальцами запястье Дарси. — Не только потому что Бак всегда был занозой в заднице. Дарси покачала головой. — Не думаю, что сейчас это имеет прежнее значение. Строго говоря, она была знакома с Барнсом дольше, чем со Стивом, если, конечно, считать за первое знакомство их встречу в ночном клубе, состоявшуюся в вечер накануне Хэллоуина. Дарси была окровавленной Бэтти Пейдж, у которой грудь грозилась вывалиться из тесного бюстье. Баки же изображал из себя Фитцджеральда, как объяснил позже, хотя своей высокой причёской и зажатой между зубами потушенной сигаретой куда больше походил на Джеймса Дина. Он назвал её птичкой, высмеяв неловкую манеру танцевать, «смешно дёргая тельцем на худых ножках», и сделал ещё парочку странных комплиментов, не добавивших очков в его пользу. Дарси растеряла всё своё остроумие от такой наглости и большую часть времени провела, попросту игнорируя псевдо-икону пятидесятых, пока вернувшаяся с танцпола приятельница не спасла её от его общества. Дарси хорошо запомнила Баки, его резко очерченные черты, не лишённые привлекательности, о чём он, разумеется, знал и сам, оттого и вёл себя соответствующим образом. Поэтому когда Стив впервые представил их друг другу, прежде, чем Барнс успел что-либо сказать, Дарси насмешливым тоном заявила: «А, тот самый Джеймс Дин с деревенским акцентом?». Она и сама была деревенщиной и знала, как задеть провинциала за живое. Впрочем, он не повёлся на её игру, а затеял свою собственную. Сама любезность и очарование с другими, он с отстранённой холодностью наблюдал за тем, как она прочно обосновывалась в их компании. Чем чаще они виделись, тем очевиднее становилась их обоюдная неприязнь. И даже когда Дарси и Стив стали жить вместе, а потом поженились, при встрече она всякий раз ловила на себе взгляды Барнса, полные искреннего недоумения и растерянности. Он словно никак не мог привыкнуть к её присутствию. Как, ты всё ещё здесь? Это то, что отличало мужскую дружбу от женской — она не претерпевала особых изменений после женитьбы одного из друзей. Дарси помнила, как спустя неделю после похорон Стива Баки позвонил ей домой с военной станции в Багдаде и сквозь треск помех, привычно сопровождавший международные звонки, спросил глухим неузнаваемым голосом: как ты, птичка? Она не смогла ответить, потому что зажала кривящийся в рыданиях рот ладонью. Дарси всё ещё не удавалось думать о друге Стива с ностальгической нежностью и вряд ли у неё когда-либо это получится. Но встреча с Баки была завершающим этапом цикла, последним поминальным обрядом, который ей предстояло пережить, и она не хотела брать на себя больше, чем могла вынести. Она не собиралась устраивать себе тур по воспоминаниям, связанным со Стивом и Баки, но это не значило, что кто-либо другой не возьмёт на себя обязанности гида. Сара, например. Дарси была уверена, что та ещё вчера выставила коробки с фотографиями у себя дома на самом видном месте. Она вдруг подумала, что для Баки этот день тоже будет испытанием.3
Разумеется, мысль об иракской пыли на ботинках Баки оказалась выдумкой гораздого до глупых фантазий ума Дарси. На нём были кеды на режущей глаз своей белизной подошве, не оставлявшей сомнений в том, что обувь была приобретена недавно. Квадратное лицо сильно загорело, особенно лоб и кончик носа, придавая мужчине немного потешный вид. Отраставшие после армейской стрижки волосы заметно посветлели под лучами палящего солнца Сирийской пустыни. Вопреки ожиданиям, он не слишком похудел, скорее, наоборот, раздался в плечах. Сара с нарочитой небрежностью достала из своей сумочки платок и утёрла ещё не успевшие пролиться слёзы, когда Грант протянул руку, и Баки крепко пожал её. Затем миссис Роджерс приподнялась на цыпочках и расцеловала его в обе щёки, а после со смущённой улыбкой стёрла тем же платком следы от розовой помады. — Джеймс, мы так рады наконец увидеть тебя! — теперь она прослезилась по-настоящему. — Как прошёл перелёт? — Благодарю, мэм. Немного потрясло над океаном, — всё тем же глухим и незнакомым Дарси голосом ответил Баки, шумно выдыхая, когда руки Пегги обвили его шею, вынуждая склониться к ней. — Привет, здоровяк! Дарси почувствовала нестерпимое желание начать расчёсывать свои плечи — привычка, выдававшая её сильное волнение. Она заметила, как Сара покосилась в её сторону. — Марго, ты такая красавица, что смотреть на тебя больно, — пошутил Баки, отстраняясь. Пегги улыбнулась, поправив воротник его белоснежной футболки-поло. Дарси поймала себя на том, что широко открытыми глазами наблюдает за их взаимодействием, ощущая себя так, словно застигла их двоих на чём-то, о чём никому не следовало знать. И она не могла отвести от них взгляд. Когда Баки остановился напротив неё, медленно опустив на пол туго набитый рюкзак, что всё это время висел у него на плече, Дарси пришлось приложить титанические усилия, чтобы не отступить назад. Она ведь всегда была размазнёй, трусливой девчонкой, дрожавшей по любому поводу и мечтавшей, чтобы кто-нибудь взял всё в свои руки. Он неуверенно улыбнулся, словно спрашивая, в порядке ли она. Дарси почувствовала, как под действием какой-то невидимой силы уголки её губ начинают растягиваться в стороны. Всего лишь один из тех моментов этого бесконечного дня, который она обещала себе пережить, не падая духом. Дарси поспешно и немного неловко обняла Баки, ощутив, как его руки медленно, будто бы опасаясь, что ей это будет неприятно, сомкнулись за её спиной. — Привет, птичка, — сказал он так тихо, что расслышать его слова могла только она. Его дыхание пахло лимонными конфетами от тошноты. Дарси почувствовала, как во рту пересохло. Она бы не отказалась прямо сейчас от бутылочки охлаждённого лимонада. Нужно ли ей было поцеловать Баки в щёку, как это сделали Сара и Пегг? Она верила, что нет, хотя их лица и задержались напротив друг друга несколько дольше, нежели это было необходимо. Дарси обнимали так часто и так охотно, но она до сих пор не знала, как вести себя, отстранившись. — Привет, Баки. Роджерсы подошли ближе, Грант по-отечески сжал плечо Барнса. Продолжая наблюдать за ним краем глаза уже после того, как они покинули аэропорт и направились к парковке, Дарси почувствовала, как зуд охватывает не только плечи, но и всю спину. Она плелась в самом конце их маленькой компании, распространяя вокруг себя флюиды мрачной враждебности. Дарси ожидала, что испытает облегчение, когда с приветствиями будет покончено, но вместо этого ей овладела глубокая тоска, граничившая с молчаливой агрессией. Она слишком привыкла к роли молоденькой вдовы, с которой все сюсюкались, и не была готова оказаться позабытой так скоро. Даже Пегг не оглядывалась на неё. Никто из её родственников не замедлил шага, чтобы дождаться её. А ещё они не сказали ни слова о Стиве. Дарси не ожидала от свекрови такой сдержанности в своих чувствах. Сара должна была довести себя до настоящих рыданий, поставив тем самым Баки и остальных в неловкое положение, как она всегда это делала во время всех поминальных обедов. Сара не донимала Дарси болтовнёй по пути сюда, помалкивала она и сейчас. Всё, чего так опасалась Дарси, всё, к чему она готовилась, стиснув зубы от раздражения, вдруг миновало её. Она ощущала себя обманутой. Она чувствовала, будто бы её предали. Дарси метнула злобный взгляд на загорелый затылок Баки. Его кожа выглядела ещё темнее на фоне белоснежной футболки. Она заметила, что его свободная рука была вытянута вдоль туловища и крепко прижата к нему, как у солдата, получившего команду «смирно!». Вероятно, одна из армейских привычек. Со вздохом опустив глаза, Дарси прибавила шагу и догнала остальных. «Как ты, птичка?». Вопрошающий голос больше не казался ей чужим.